Протоиерей Александр Рябков: Душа – это зеркало, и его надо всегда разворачивать к Богу, чтобы в нем отражался Бог

Казалось бы, есть некая научность в сегодняшней теме, но мы будем говорить о том, что для нас, христиан, самое важное в жизни (причем с учетом духовного состояния современного общества).

Буквально вчера в одной из социальных сетей я столкнулся с заявлением: человек попытался очень красивыми словами рассказать о своих главных целях и вообще о христианстве, и там были слова, вызвавшие во мне бурю эмоций: оказывается, Господь кого-то любит, кого-то не любит, и человек пишет, что нужно сделать, как молиться, чтобы Господь тебя любил.

Иногда мы сталкиваемся с такими взглядами на происходящее, на жизнь Церкви и так далее, и эта тема из богословской превращается в самую обыденную, больную тему нашей жизни. Меняется ли как-то иерархия христианских ценностей? Меняется ли Ваш взгляд на состояние Церкви?

– Если взгляды на ценности меняются, значит, это не совсем ценности. Тема несколько общая, хотя и животрепещущая, и мы должны определиться, о чем говорим. Под общим названием «ценности» мы можем понимать как добродетели, так и важнейшие постулаты нашей веры. Это могут быть догматы или какие-то надмирные вещи, о которых все мы думаем и к которым стремимся.

Само понятие «ценности» появилось в XIX в. из философии, светской морали, нравственности и заменило древнее понятие «благо»: еще с античных времен жизнь, любовь, свобода, справедливость считались именно благом, а не ценностями. При этом надо согласиться, что понятие «любовь», например, по-настоящему проявляется только под знаком вечности: если ее не существует, то понятие «любовь» всегда будет усеченным, урезанным, ущербным, будет сводиться до каких-то низких, даже низменных вещей, и это мы хорошо знаем по сегодняшней реальности.

Поэтому, говоря о ценностях, мы говорим о благе. В христианском понимании главное благо – вечная жизнь с Богом. Здесь мы тоже можем скатиться к какому-то усечению: мол, вечная жизнь будет потом, а сейчас мы просто живем и надеемся на милосердие Божие (такое мнение мы очень часто слышим). Чтобы понять, как это благо должно отражаться в нашей земной жизни, мы обращаемся к святым, к примеру их житийных подвигов – другого выхода нет.

Когда мы говорим о святых, можно вспомнить тропарь всем святым, который поется на общем молебне всем святым, где есть слова: «Иже во всем мире мученик Твоих». Там нет перечисления преподобных, святителей, блаженных, юродивых, праведных: видимо, тропарь появился на заре христианства, когда святым был только мученик. Первый святой в Церкви – именно мученик. И мы задумываемся: какая же иерархия ценностей была у него, что он не боялся смерти?

Конечно, не все выдерживали испытания, но огромный сонм святых мучеников нам показывает, что человек настолько был заполнен Богом, благодатью, что временная земная жизнь не была для него первостепенной ценностью. Значит, основное место в душе было занято чем-то другим – вечной жизнью. Если временная жизнь не была для святого абсолютной ценностью, значит, вечная жизнь не просто мерещилась ему где-то впереди и он не просто в нее верил.

Сегодня понятие «вера» тоже редуцировано, урезано, несколько понижено в значении. Вера для нас, может быть, какая-то идеология, традиция, культурная доминанта, какая-то теория, философия – некая наша партийность, которой мы придерживаемся. Но если это только партийность, отвлеченное философствование, оно не поможет устоять перед такими страшными испытаниями, как арена Колизея, например, когда дикие животные или экзекуторы сдирают кожу с живого человека.

Получается, что вера для святых людей была именно дверью в Царствие Небесное, которая по-настоящему открылась им уже при жизни – так Господь и говорит: Царствие Божие уже пришло в силе. Святые его по-настоящему ощущали, это и давало им силы претерпевать мучения – не то чтобы они не замечали боли, но боль в них затухала.

В житиях святых словесно очень, может быть, по-простецки (и это нас вводит в заблуждение) описывается, как останавливалась кровь (или как вместо крови текло молоко, раны моментально заживлялись, раскаленное олово остывало), и мы понимаем эти слова иногда примитивно, магически: что это не жгло, не болело, не причиняло страданий. Нет, причиняло. Просто в человеке настолько присутствовала благодать, Дух Святой настолько наполнял страдальца, что он мог претерпевать то, что мы сегодня не можем ни претерпеть, ни представить. Человек был наполнен благодатью, дарами Святого Духа и мог не только претерпевать испытания, но и поддерживать соузников, сокамерников в темнице. Мы об этом должны помнить.

Мы задаемся вопросом: а как это достигается? Сегодня наши современники мало об этом думают, они скорее думают о другом. Мы подходим к вере с какой-то приземленностью – как раз то, о чем вы говорили: мол, как бы сделать так, чтобы Господь нас любил и был таким добрым дедушкой – дарил бы подарки и земные блага. Мы, простые верующие, очень часто можем так относиться к Богу – как к дедушке, от которого ждем подарков: мы стараемся себя хорошо вести, а если не очень хорошо себя ведем – стараемся это сгладить, скрыть, чтобы не лишиться подарков. Это уже усеченные отношения, в них нет любви.

Самая главная ценность – любовь к Богу. И говоря о ней, мы задаемся вопросом: что же такое любовь, как по-настоящему полюбить Бога? Здесь мы должны извлечь наработки из своего личного опыта, из истории мира и согласиться, что без веры, без Бога жизнь более трагична, нежели из-за того, что Бог нам чего-то доброго не послал.

Вопрос телезрительницы из Москвы: «Вспомнила притчу, как монах приходит в храм и видит, что с амвона проповедует не священник, а бес, переодетый в священника. Он все слушал и пытался уловить беса в слове, когда же он скажет не так. Но в итоге все было сказано правильно, по-христиански верно. Потом монах подошел к нему и говорит: «Я знаю, что ты бес. Почему ты все правильно говорил?» А тот ответил: «Я говорил без любви». У меня вопрос: можно все правильно говорить, но что-то еще должно быть. В чем любовь? Мы ее чувствуем душой, или как? Почему бывает, что говорят правильно, но это не срабатывает?»

– Сегодня очень большая вера в технику. Вот я сейчас шел на эфир по Невскому проспекту, и уличный музыкант пел интересную песню: проснулся, и что-то не так, пошел в магазин и купил брошюру, что у каждого есть гуру, прочитал: «Сижу в позе лотоса: и где же моя Шамбала?»

Не важно, к какому сообществу мы принадлежим – мы очень верим в технику (я не про автомобиль или станок, а про технику достижения благодати, любви): просто научите меня правильно сидеть в позе лотоса, или стоять, или кадить, или молиться, или дыхание правильно поставьте (хотя в спорте дыхание, конечно, очень важно, да и в Иисусовой молитве среди афонских подвижников тоже), – но это не самое важное. А самое важное – ощущение своей нищеты: блаженны нищие духом. Когда я нищету ощущаю, тогда и ищу источник богатства.

Любовь к Богу: как мы можем это понять и спроецировать? Это очень непросто. Как я сегодня уже говорил об отношениях с близкими, наши отношения очень несовершенны. С детства в нас иногда закладываются очень ущербные, неверные понятийные вещи, которые мешают нам друг друга любить по-настоящему. «Я тебе дам конфетку, если ты будешь себя хорошо вести. Если ты будешь молчать и сидеть спокойно у телевизора, то получишь мороженое. Если сделаешь уроки, я позволю тебе сходить погулять. Если вынесешь мусор, опять что-нибудь получишь», – постоянно идет подкуп. Все меньше и меньше что-то делается по любви. Мы меньше и меньше воспитываем в детях любовь: ведь, может быть, и сами все меньше и меньше любим. Проще подкупить – и получить результат. Опять же вера в технику: ты должен дать – получишь результат, правильно дышать – получишь результат, заплатить – получишь результат.

Я сам с этим часто сталкиваюсь. Например, меня спросил человек не совсем низкого образовательного уровня: «Скажите, какая молитва самая нужная для исцеления? Вы же знаете». Человек говорит с пониманием того, что у священника есть такая молитва – просто он не всем ее открывает, не всем рассказывает: «Действительно, есть тайные знания, я же знаю. Какие есть способы? Скажите мне, между нами: какие тайные знания, тайные молитвы, чтобы получить все – покой, богатство, здоровье?» Бог сам по себе тут не нужен – в Нем совершенно нет никакой нужды (как иногда нам все меньше и меньше нужны наши близкие люди – так получилось, что мы связали свою жизнь друг с другом, и вот мы живем, друг другу более-менее не мешая. Сколько таких семей сейчас? Огромное множество).

Как мы сейчас можем проецировать эти отношения на Бога? Кого-то так любим, что не можем без этого человека жить, – вот такую примерно нужно иметь любовь к Богу.

Поэтому мы можем понимать ее по-другому: вот я нищий, блудный сын из притчи. Он предал отца. По словам Владыки Антония Сурожского, который толковал эту притчу своей проповедью, он просто его убил – сын сказал отцу: «Давай сделаем так, как будто тебя уже нет, как будто ты уже умер. Ты зажился, мешаешь моему творческому росту. Давай то, что мне полагается». Он знает, что ему полагается по закону, почему полагается. А законы эти он помнит.

Интересно: на чем основан закон? Любой закон всегда основывается на Боге – как у Достоевского один герой говорит: «Если Бога нет, какой же я капитан?» Смешно, примитивно, а ведь очень просто: если Бога нет, не только все позволено – если Бога нет, то ты и сам никто.

А это мы тоже хорошо проверили нашей историей. Если Бога нет, то и человека тоже нет. Он может стать чем угодно: лагерной пылью, грязью, винтиком или вообще шлаком. Это тоже потому, что Бога нет – Его «отменили».

Когда блудный сын «отменил» отца своего, он, по сути, отменил Бога (морально убив отца, он в себе убил Бога). И что дальше? Начался творческий рост? Нет, началась творческая деградация. Затем, мы знаем, он все пропил, прогулял и оказался у одного корыта с поросятами, и при этом он даже не мог поесть рожков, которыми кормили поросят. Наконец-то у него наступает переоценка ценностей: он понимает, что в поисках справедливости, оторванной от вечности, свободы, оторванной от вечности, он приобрел рабство, деградацию, унижение и практически голодную смерть – духовная смерть здесь тоже зашифрована: когда человек осознает, что духовно умирает, он разворачивается и идет обратно, ищет отца. Он начинает по-настоящему его любить… Мы тоже можем любить своего Отца Небесного только из осознания, понимания своей нищеты.

Вопрос телезрителя: «Считается ли грехом ложь во спасение?»

– Что касается лжи во спасение, этот вопрос непростой. Отвечаю всегда на этот вопрос вопросом, хотя, может быть, это невежливо. Мы все чтим героев-подпольщиков Великой Отечественной войны, «Молодой гвардии». Представляете, спрашивают сначала по-хорошему: скажи, где у вас штаб, где типография, оружие? И что же, надо честно ответить – там-то и там-то?

А второй момент, который я не приемлю. У человека какие-то проблемы. Может быть, нравственные. Очень часто в семье делают все, чтобы эту проблему скрыть, заретушировать, замаскировать даже от самого этого человека. Зачем? Чтобы не было скандалов, чтобы все было тихо и мирно – как будто никто этого не видит, чтобы дети не понимали, не видели. Но они понимают и видят… Вот такая ложь «во спасение».

Есть другая ложь во спасение, тоже абсолютно неверная. Когда человек, может быть, сам себя обманывает, но смертельно болен и ему нужно исповедоваться, причаститься, обратиться к Церкви, а семья считает, что если пригласить священника, то это нехороший знак. И люди ничем не помогли этому больному. Конечно, здесь ложь – в погибель, особенно когда это касается нравственных проблем, за исключением ситуации, когда надо ввести в заблуждение врагов.

Но вернемся к блудному сыну. Здесь интересная ситуация. У него происходит метанойя – обновление ума, переоценка ценностей. Даже не переоценка – те же самые ценности (свобода, творчество, сама жизнь) приобретают совершенно другое наполнение, когда сын понимает, что это все не работает в отрыве от отца, а по сути – от Отца Небесного. Он это понимает, происходит изменение ума, и он разворачивается, чтобы идти обратно.

Мы часто у святых отцов встречаем такое понятие: душа – это зеркало. Его надо всегда разворачивать к Богу, чтобы в нем отражался Бог. Еврейское слово «разворачиваться» переводится на русский язык как «обращение», и в нашем языке слово «обращение» – синоним слова «покаяние». В этом слове есть все: изменение ума, обращение, покаяние.

Сын приходит к отцу и себя хает. Есть этимологическое толкование слова «покаяние», это – «похаять себя». Действительно, похаять себя – значит покаяться: это немаловажно. Мы в своей жизни не привыкли себя хаять. Но с этим тоже надо быть осторожным – популярная психология иногда учит нас затушевывать свои проблемы, маскировать какой-то словесной пудрой. Но если мы болячку просто замазали пудрой, то это не значит, что там нет нарыва: он остается.

Сын приходит и вскрывает нарыв словесно. Вот почему так важна Исповедь: мне дан дар слова, чтобы я вскрывал нравственные язвы и нарывы в себе перед Лицом Бога, Которого я предал. Очень часто светские люди меня спрашивают: «Почему надо называть себя рабом Божиим?» – потому, что я все время возвращаюсь к Отцу Небесному: возвращаюсь как блудный сын.

Да, может быть, мой уход из отчего дома не был таким далеким и радикальным, как у блудного сына. Но, к сожалению, мои слова, поступки и мысли бывают радикальной изменой моему Крещению – вроде внешне никто ничего не заметил, я ничего плохого не сделал. Мы привыкли каяться только в плохих поступках, особенно если они были кому-то заметны, а зачем я буду каяться в мыслях? Подумаешь, мысли: ничего страшного. Но если уже появились во мне греховные мысли, значит, связь с Богом прервалась.

Самая главная ценность – любовь к Богу. Этого и надо испрашивать у Бога. И если нет любви к Богу, нет любви к ближнему, тогда и жизнь сама по себе ущербна. У человека может быть все, но на самом деле он будет ощущать и уныние, и отчаяние, и депрессию, будет пытаться чем-нибудь ее лечить: нет смысла в жизни. Конечно, люди придумывают какие-то смыслы. Но атеизм или неверие в Бога – это страшная мука.

Я приведу простой пример. Однажды мне попалось упоминание о Ницше. Этот известный антихристианский философ боролся с христианством посредством словесного творчества. И на пике своего безумия, что очень показательно, он сказал: «Я распятый». Это уже не кощунство, а констатация – признание страдания, которое, в принципе, честный и неглупый человек ощутил как результат своего неверия.

Задача Церкви – наполнить каждого из нас благодатью. Но Церковь не обязана нас исцелить от всего, сделать нас богатыми – это не бюро добрых услуг. Если бы Церковь это все делала, излечивала от соматических и психических болезней, то не было бы ни психиатров, ни хирургов, ни терапевтов. Церковь принесла бы рай на землю, как и хотел Великий Инквизитор у Достоевского.

Самое главное – Церковь позволяет напитаться нам благодатью. Это самая главная ценность – благодать Божия, она дает нам ощущение, что такое Божия любовь. Пусть пребывает с нами любовь Божия, пусть никогда она нас не покидает. Господь всегда с нами – главное, чтобы мы Его никогда не покидали.

Записали:
Анна Вострокнутова
и Ирина Обухова

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475