Протоиерей Артемий Владимиров: Вектор священнического служения – это жертвенность

Окончание. Начало в №29 (830)

Отец Артемий, а когда Вы осознали, что хотите стать священником? Что это был за момент, когда Вы поняли, что именно в нем Ваше призвание?

– Вопрос очень глубокий, ведь я до сих пор продолжаю размышлять о священстве как о самом высоком призвании на земле. Прекрасно учительство, замечательна врачебная наука, однако священство совмещает в себе все: и предстояние Богу, и попечение о душах, и научение, и врачевание человеческих сердец.

Помнится, уже будучи учителем, верующим христианином, посещавшим по воскресным дням Божий храм, я присматривался к священникам и пастырям, – а их уже было немало в Москве, таких, которых хотелось смотреть, которых было интересно слушать. Это, тогда еще совсем молодые, Аркадий Шатов (ныне Владыка Пантелеимон), иерей Димитрий Смирнов, иерей Владимир Воробьев; представитель старшего поколения – батюшка Валериан Кречетов (помнится, как по каналу BBC я услышал, что в России есть два центра Православия: Троице-Сергиева лавра и Покровский приход села Акулово, где настоятелем был отец Николай Кречетов. Англо-саксонский мир слов на ветер не бросает!).

И до меня мало-помалу стало доходить, становиться фактом моего сознания, что священническое призвание более Небесное, чем земное: не профессия, не специальность, не ремесло, но это тот образ жизни, это та стезя, посредством которой полнота Божией любви через уста и руки человека изливается на сердца, на страждущие души.

Примечательно, что для меня священство было недосягаемым Олимпом: я никогда не считал себя достойным того, чтобы вступить на это поприще. Мне никогда не казалось, что это способ добывания насущного хлеба, но это – служение, которое дает Сам Бог, то, куда нельзя пролезть с помощью лукавства и обмана... Но если призовет Господь, то Он сделает это таким образом, что у меня не останется никаких сомнений. Вот почему с благоговением, с затаенной мыслью, с трепетным чувством я «подглядывал» (в хорошем смысле) за батюшками, будучи простым учителем русского языка и литературы. И сейчас меня очень тревожит наш прагматичный, практический век, иное устроение в молодых людях, которые думают, куда им выгоднее пойти. Как в одной деревне западной Украины, где все мужчины выбирают одно из двух: либо идти работать в милицию, либо стать батюшкой: я бы в батюшки пошел – пусть меня научат. Нет, священство не покупается и не продается. Не случайно святитель Иоанн Златоуст говорит: «Если ты связываешь с поприщем пастырским хотя бы один житейский помысел, знай, что он чугунной плитой раздавит тебя», – не ради хлеба куса, а ради Иисуса.

Ну а в моей жизни так случилось, что из рядовых учителей городской школы я «перекочевал», наверное, не без воли Провидения, в преподаватели языков в Московскую духовную семинарию академии, куда меня пригласил еще тогда малоизвестный Андрей Кураев (в то время он не был даже диаконом, а являлся секретарем-референтом ректора Московской семинарии).

Это были счастливейшие годы моей жизни, как, вероятно, у всех, кто соприкоснулся с московскими духовными школами. Десять лет я дважды в неделю ездил в сердце России – в Троице-Сергиеву лавру, мечтая о том, чтобы и мне, недостойному, войти в число учеников преподобного Сергия Радонежского, хотя я был уже женатый человек и, конечно, не мог претендовать на звание насельника обители.

Однако само общение с семинаристами, возможность исповедоваться в надвратном храме святого Иоанна Предтечи, получать советы опытных духовников – архимандрита Кирилла (лаврского духовника), архимандрита Наума, слушать библейские чтения из уст отца Кирилла вместе со студентами, оставаться иногда на ночь (если разрешала моя супруга и если того требовала необходимость), гулять по пустынной площади лавры, слушая карканье ворон и тишину, мерный бой часов на лаврской колокольне, чувствовать молитву, которой освящаются стены обители – все это было, конечно, счастьем, едва переносимым по той полноте и радости, что вмещала моя душа.

Ну и, наверное, немудрено, что в юбилейный год Крещения Руси, на Рождество Христово, в 1988 году, я встретил с радостным согласием предложение начальства вступить на стезю священнослужения. «Господи, я недостоин, но Ты Своею благодатью соделай меня достойным», – примерно так мыслила моя душа, когда Владыка ректор Александр, епископ Дмитровский (ныне уже покойный), предложил мне готовиться к диаконскому рукоположению.

А когда Вас рукополагали в сан священника? Вы помните, кто рукополагал, где это происходило?

– Помню все так, как будто это происходило вчера. Но кратко расскажу, с какими приключениями все это было связано. Летом, накануне диаконской хиротонии (а был я рукоположен в небольшой церкви-ротонде Смоленской Иконы Богородицы на академической территории 18 июля 1987 года), произошло неприятное событие. Будучи руководителем небольшой студенческой группы, я во время строительных работ неожиданно в легких полукедах проколол большим ржавым гвоздем сначала левую ногу, а потом, отпрыгнув оттуда, почувствовал, что и правая тоже проколота. Едва добрел до гостиницы в лавре, где мы, преподаватели, останавливались. Кеды хлюпали, потому что наполнились кровью, и слово «сепсис» как-то сразу возникло в моем сознании. Я молился: «Господи, если Тебе угодно, чтобы я послужил диаконом, сделай так, чтобы я не заразился и не умер! Я обещаю быть самым усердным диаконом во всем белом свете!»

На следующий день, проснувшись, я почувствовал, что у меня ничего не болит, остались только маленькие дырочки в ступнях. И когда приблизилось время для рукоположения, то подумал: «Я еще не стал диаконом, а у меня уже две ноги оказались прободенными гвоздями, что же будет при рукоположении во священники?»

Мне очень хотелось быть рукоположенным во священника на Пасху. Почему-то я думал, что если я стану священником на Пасху, то я прикоснусь к тайне преподобного Серафима Саровского, который всех приветствовал и поздней осенью, и жарким летом словами: «Радость моя! Христос Воскресе!» Ну конечно, о моих помыслах никто знать не мог, я ни с кем этим не делился. Кроме того, меня еще преследовало сомнение вот какого рода: тогда ведь осуществлялся достаточно пристальный государственный контроль в отношении церковных кадров, и если человек имел высшее образование, то ему стать батюшкой было ох как сложно и мудрено. Такова была в то время политика партии: не допускать представителей из сословия интеллигенции в ряды семинарии и не рукополагать таких «умников» во священники. Но Бог судил иначе, и после пяти месяцев службы диаконом я получил извещение о том, что в ночь на Рождество Христово в академическом Покровском храме свершится мое рукоположение.

Едва я лишь встал с колен от престола после возложения на мою недостойную голову рук архиерея с молитвой о благодати, которая проручествовала, то есть диакона соделовала священником, как подошедший ко мне восприемник – это был архимандрит Евлогий (ныне Владыка Владимирский, замечательный наш архиерей) – со свойственной ему теплой, доброжелательной улыбкой произнес такие слова: «Отец Артемий! А ведь Рождество – это малая Пасха!» Знаете, у меня глаза в тот миг раскрылись, «как у испуганной орлицы», – сам-то отец Евлогий не понимал, что он произнес только что свидетельство моей душе, и эта ночь для меня стала самой настоящей Пасхой. И поныне я считаю, что это главное событие моей жизни, ведь для любого священника, городского ли, сельского ли, предмет священства – это предмет благоговения, благодарения, удивления, бережного к нему отношения. Это та возжженная свеча, которую мы несем в руках тропой бескорыстной любви, не ради самих себя, а ради тех бессмертных человеческих душ, которые врачуются, просвещаются благодатью священства; ради тех душ, которым мы должны служить точно так же, как верный раб служит своему господину.

Вы, конечно, помните первую Литургию, которую совершали. Расскажите, пожалуйста, где, когда она проходила и какие чувства Вы тогда испытали?

– Безусловно, помнится все, что было тогда. Это был Покровский академический храм. Ночная Литургия служилась соборно, возглавлял ее Владыка ректор, а мы, молодые священники, сослужили ему, находясь справа и слева у престола. И, конечно, трудно найти слова, чтобы описать то, как священник берет в правую руку драгоценную Частицу, которой недостоин весь мир, вкушая вначале Пречистое Тело Христа, а затем подносит к устам Чашу, вкушая Пречистую Кровь Господа.

Примечательно, что меня волновало одно обстоятельство, раз вы спрашиваете меня о чувствах. По традиции первую Литургию новопоставленный священник ходит весь в белом, и в конце службы он должен вынести крест и дать к нему приложиться каждому молившемуся за службой.

Многие люди после креста целуют руку священника. И вы знаете, какие у меня были тогда чувства и мысли? Я почему-то стоял и думал: «Вот сейчас я начну давать крест людям. Хорошо, если подойдут бабушки, мужчины, а что будет со мной, когда подойдут девушки из регентской школы? Мне вот сейчас они будут целовать руку, что со мною станет и что скажет моя супруга, увидев все это?» Мы-то ведь были научены быть весьма осторожными в общении с противоположным полом. Может быть, вам будет смешно от этого или покажется наивным, однако со мною произошло определенное чудо, показавшее, что священство дает человеку новую мысль, новые чувства, делает совершенно другим, потому что когда очередь дошла до девушек (а в России они самые красивые в мире!), то я при этом не почувствовал ровным счетом ничего. Они подходили с улыбкой и, целуя крест, затем целовали мне руку, а я не испытывал ничего смутительного и соблазнительного, как будто бы был маленьким кусочком айсберга. То есть на опыте я убедился, что благодать священства покрывает и восполняет человеческие немощи.

А еще мне Бог даровал тогда познать, что священство – это сила, обращенная против темной силы. Представьте себе, что за этой ночной службой двое мужчин стали подводить ко мне какую-то простую на вид женщину средних лет, и когда она уже находилась буквально в двух шагах от меня, то ее вдруг затрясло. Это не была ее собственная реакция, озноб, я понял, что она чем-то одержима, что ее бьет какой-то внутренний колотун. Я спокойно посмотрел на женщину, сам приблизился к ней и положил крест на ее голову так, как будто я уже сорок лет как священник. И едва лишь совершилось это соприкосновение, как женщина мгновенно затихла, ноги у нее подкосились и она как сноп упала, то есть ее оставил дух, который изнутри производил такие конвульсивные действия. Меня удивило то, что одно прикосновение креста в руках священника помогает освободиться человеку от томившего его недуга. Между тем женщина потихоньку пришла в себя, поднялась, и вот уже эта скоро мужественная натура вновь шла к кресту. Ее снова начала изнутри «рвать на части» темная сила, и вновь я крестом слегка дотрагиваюсь до ее головы – и опять она лишается чувств.

Именно тогда я понял, что в немощах человеческих свершается сила Божия, и если сам человек сознает себя недостойным, всего лишь инструментом, орудием в руках Господа Бога, то через него, поверх священника, Божия благодать действует непостижимым образом, врачуя и освящая человеческую природу.

Отец Артемий, а как бы Вы сейчас определили суть священнического служения? Изменилось ли Ваше представление с тех пор, как Вас рукоположили?

– У меня отношение не изменилось ни на грамм, ни на йоту.

Священник – это врач человеческих душ и телес.

Священник – это десница Христа, то есть посредством его Господь в таинствах Крещения, Покаяния, Венчания Своею благодатью воскрешает, освящает, врачует души людей.

Священник – это проводник, если хотите «полупроводник».

Священник – это желоб (дай Бог, не ржавый!), по которому живая вода льется из горнего мира через Божию Церковь и напояет жаждущие души.

Священник – это ученик Христов, который приближен к стопам Своего Учителя.

Священник – это тот, кто принимает из рук Спасителя хлеб, умножающийся чудесным образом, и затем передает его алчущим душам.

Священник – это самый счастливый в мире человек, но и самый, быть может, ответственный, потому что в случае несоответствия должности над ним свершится изречение святителя Иоанна Златоуста: «Не думаю, не мню, что многие из священников спасаются». Почему? Потому что священство требует самоотдачи, отдачи до последнего, до конца. Невозможно быть батюшкой вполсилы, невозможно священнику служить и нашим, и вашим.

Вектор священнического служения – это жертвенность. Метод, путь, которым идет священник, прекрасно запечатлен в поэтической строке: «Светить всегда, светить везде – вот лозунг твой и солнца!» Поэтому едва лишь батюшка начнет «застаиваться», как только он станет ограничивать сферу своего действия узким кругом домочадцев, только позволит дать себе слабину, как Божия благодать начнет укорять его душу – пастырская совесть таким образом потребует полноты деятельного служения. Лучше даже в этот «кузов» не лезть, и уж если называешься «груздем», то будь готов служить без страха и упрека. К сожалению, мы видим, что не всегда молодые люди реально представляют себе, к какому труду они призваны.

Впрочем, в нашей стране священство никогда не превратится в касту, в какой-то цех, корпоративную организацию, Россия – это страна мученичества. Россия и русский мир всегда основываются на вертикали, именуемой православной культурой. Церковь является ферментом нашего общества, поэтому очень хочется надеяться, что не оскудеет никогда в нашем обществе священство, и, посвящая себя этим трудам, мы вместе с педагогами, военными, врачами составим тот монолит, который даст возможность нашей Родине выйти из любого кризиса и позволит нам послужить народу без страха и упрека.

Отец Артемий, большое спасибо за интересную беседу. Мы не смогли уложиться по времени даже в две программы, и надеюсь, что будет еще возможность продолжить наш разговор.

Расшифровка:
Евгения Осипцова

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475