Священник Константин Корепанов: Есть только стремление ко Христу – не к тому, что я переживаю с Ним, а к Нему Самому

Продолжение. Начало в №№ 31, 34 (2020 г.) – №№ 23, 25–29, 31–36, 38–39, 41–48 (2021 г.), №1–21 (2022 г.)

Продолжаем читать главы о молитве преподобного Нила Синайского и обращаемся к 29 абзацу, который продолжает мысль предыдущих: «Иногда лишь станешь на молитву, тотчас начнешь молиться хорошо, а иногда, и много потрудившись, не улучишь этой желанной цели; (и сие попускается тебе для того), чтобы ты еще усерднее взыскал (молитвы) и, получив, имел молитву совершенно исправною, безопасною от окрадения».

Очевидным образом это почти то же, чем мы закончили прошлую нашу беседу: что молитва, совершаемая в терпении, важнее, хотя неприятнее и безрадостнее, чем молитва, которая легко и хорошо совершается.

Но главное, преподобный Нил пишет здесь, что когда молитва не идет, это промыслительно: в этом есть смысл.

Это не просто нечто, имеющее причину. То, что Бог попускает нам претерпевать эту скорбность, – не случайно. И первый смысл терпения озлобленности, неудачности на молитве, терпения того, что молитва не получается, не идет, не складывается, а ты все-таки терпишь и продолжаешь молиться, – в том, что когда это состояние все-таки пройдет и ты будешь снова молиться, молитва не будет окрадываема (такой интересный образ, интересное слово).

Человек, который только начинает знакомиться со святыми отцами на примере преподобного Нила Синайского, будет озадачен: «Что значит окрадываема? Разве молитву можно украсть?»

Речь о том, что хорошая, удачная молитва может быть окрадываема духом самомнения и тщеславия – ты молишься, молишься, молишься и понимаешь: «Как хорошо, как удивительно и как замечательно молиться – это же здорово… Вот люди не молятся – не знают своего счастья, а я молюсь: молиться – это здорово, и у меня получается… Я умею!..».

Это представление о себе как о человеке молящемся, «не таком, как все», возникает очень быстро.

Это одна из главных причин (не единственная, но одна из главных), почему не всегда молитва получается: мы начали думать о себе, что мы и правда умеем молиться, что это некое наше достоинство и качество. И Бог показывает: нет, это не твое достоинство и качество – остался бы ты один на один со своими страстями, немощами и духами тьмы, и слова сказать не смог бы. Ты молишься только потому, что ты огражден, защищен и вдохновляем.

«Отверзу уста моя, и наполнятся Духа»: то, что я наполняюсь Духом, от меня не зависит, это – Его любовь и Его милость.

Но человек этого не понимает. И тогда Бог показывает, что бывает, когда тот остается один на один со своей немощью: ничего он не может.

Это познание собственной немощи, бесплодности собственных усилий взойти на высоту молитвенного вдохновения приводит к пониманию: вот сейчас я молюсь, сейчас я вдохновленный и чувствую близость Бога, но это не мое – это Бог сжалился надо мной, пришел ко мне, защитил и утешил меня. Потому и возникает умиление: человек смирился и понял, что он умер бы уже от этой тоски и беспредельности, если бы Бог его не утешил.

Мы – слабые люди, но и сильные переживают то же самое. Преподобный Антоний Великий терпел невыносимую тяготу – такую, какую, быть может, не выносил никто и никогда. Он терпел, но и его терпение однажды закончилось: каким бы ты ни был гигантом духа терпеливейшим, ты – всего лишь человек. Если Бог не защитит тебя, не призрит на тебя, ты просто умрешь от тоски и безысходности, или духи злобы поднебесные тебя раздавят и сомнут. То, что они этого не делают, – не твое достоинство. Тем более – не твоя молитва – это Его милость, Его забота и Его любовь.

Это главная цель того, что мы порой испытываем тягость во время наших молитвенных правил. Именно переживание тягости открывает нам правду, что сами по себе мы помолиться не можем, все это – дар Божий.

Кроме того, эта оставленность (тягость молитвенная, неспособность совершить молитву – человек встает на молитву, а получается очень плохо, ему кажется, что он и не молится совсем) приводит к тому, что он либо бросает молитву (а значит, долго еще будет мучиться, пытаясь найти Христа), либо эта тягость стимулирует человеческую веру и любовь, создавая ситуацию, при которой переживаемая важность цели становится важнее прохождения пути: когда цель – найти Христа – важнее, чем дорога к Нему.

Совершенно не важно, по каким местам мы идем, в каком болоте ползаем: важно найти Христа, а не только идти по нормальной, усаженной кипарисами, вымощенной желтым кирпичом дороге к Богу.

Сам Христос становится важнее, чем то, что Он нам может дать, когда мы готовы оставаться с Ним, даже не испытывая при этом ни малейшей радости и утешения, когда Он важнее, чем состояние, в которое мы попадаем, когда находимся рядом с Ним.

Эта ситуация крайне важна, чтобы действительно избавиться от примеси эгоизма, самолюбия, самости и научиться стяжать чистую любовь, когда Другой безусловно и абсолютно важен, независимо от того, что я буду от этого иметь. Отчасти об этом и говорится в словах Христа: «Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее».

Это когда ты вообще не думаешь о том, какой ты, что с тобой происходит, где ты будешь находиться, – важно, чтобы только был Тот, Кого ты любишь, и Его собственное бытие становится абсолютно и единственно важным, а не то, что Он тебе за стремление к Нему даст или не даст.

Человек как бы определяет для себя ценность Бога, ценность общения со Христом не в отношении собственных переживаний, а в отношении того, что это есть Жизнь, и даже если это доставит муку, я хочу быть с Ним потому, что люблю Жизнь.

Меня могут убить, распять, предать вечному огню, но лучше быть с этой Жизнью, чем где-то там, в другом месте, пусть даже это будет приятно и радостно.

Есть только стремление ко Христу – не к тому, что я переживаю с Ним, а к Нему Самому. Я делаю то, что должен, не потому, что мне за это что-то дадут, а потому, что только так я могу осуществить, явить свою верность. Даже если я ничего за это не получу, сама по себе верность есть ценность. Я это делаю потому, что мне это надо, потому что я люблю.

В этом подвиге борьбы за любовь человек совлекается греховного тела плоти (всех прочих любовей, привязанностей, стремлений, любви к миру, разных похотений, страстей, грехов) – все с него слетает как чешуя, как шлак, и он становится как золото, очищенное огнем: пылает этим огнем, а вся окалина с него слетела.

Вот это горнило молитвенной трудности необходимо, чтобы совлечься всякой приросшей к нам окалины. Всякий раз мы определяем, что важно не то, приятно мне это или неприятно, будет мне за это что-то или не будет. Важно то, что я больше не хочу ничем заниматься, как только быть с Ним, найти Его, даже если это приведет меня к смерти.

Приведу еще такой образ. Некоторые святые отцы на него ссылаются – скажем, Софроний (Сахаров) об этом пишет, передавая опыт Силуана Афонского, и отцы «Добротолюбия» иногда на него ссылались.

Это образ из Книги Песнь песней. К девушке, невесте, пришел жених, возлюбленный – и все ее существо запылало ответной взаимной любовью, переполняясь сладостью любви к жениху. Но, ощущая эту истому, это блаженство, она не встала и не открыла ему. Понежилась еще, но не открыла. А когда открыла – его уже не было. И невеста начинает скитаться, бродить по улицам, искать возлюбленного жениха. Над ней смеются, издеваются, ее бьют. Она идет в изорванной одежде, с кровоподтеками, синяками, в пыли, в грязи... И наконец находит своего возлюбленного. Вот этим поиском она показывает, что ей важно не то, что она блаженствует, а важен лично он – и чтобы найти его, она не остановится ни перед чем, перенесет любые унижения и любую боль.

Этот образ из Книги Песнь песней очень понятен, и отцы использовали его для описания своих состояний, когда ожидание благодати, вдохновенной молитвы, радостного предстояния перед Богом не достигалось, а, напротив, была скорбь, скорбь и скорбь...

Мы не так рисуем себе жизнь святых отцов.

Например, всегда люди удивляются, что Иоанн Лествичник чуть не 20 лет боролся с унынием. И именно чтобы бороться с ним он начал писать записки о борьбе с разными страстями, которые станут потом основой его «Лествицы».

Или, например, Иоанн Пророк, спостник Варсонофия Великого... Или Антоний Великий, который претерпевал бесовские искушения не день, не месяц, а много-много лет.

А мы воспринимаем ситуацию святых отцов так: пришел, увидел, победил.

Как справедливо замечает один из исследователей святоотеческого агиографического наследия, агиограф не описывает, как святой отец (тот же преподобный Нил Синайский или преподобный Иоанн Лествичник) в юности приходит в монастырь и живет там 30 или 40 лет. Этот период пропускается – и описывается, что делал человек спустя эти годы. А как он дошел до этого, никто не описывает.

Отсюда у читающих жития святых создается неправильное отношение к этому. Люди думают: «Мы пришли в Церковь, а где же все те плоды, дары, которые святые отцы явили? Я тоже хочу так...».

А надо претерпеть 30–40 лет в борьбе с унынием, страстями, неудачной молитвой, терпя скорби, поношения, издевательства и прочее, – тогда ты сможешь молиться так же, как Антоний Великий или Нил Синайский, в свою меру, тем не менее будешь понимать, о чем они говорили.

Но нам кажется, что святые всегда были такими – у них не было неудач, они не мучались унынием, похотью, не терпели унижений, оскорблений. Только когда начинаешь читать без купюр писания святых мужей, понимаешь, что они терпели. Откуда они тогда все это знали, если не терпели? Как можно учить бороться, скажем, с блудной страстью, если человек сам с ней никогда не боролся и знать о ней не знает? Он знает, потому и пишет. Или как можно писать про дух уныния, дух печали, гордыню, тщеславие? Книжек начитавшись? Нет. Он пишет потому, что он это прошел и засвидетельствовал опытом своей жизни, что это так, как написано. Поэтому он может об этом говорить другим.

А мы думаем, что у святых было иначе...

У всех одно и то же, но они не сдавались, терпели и верили. Если мы, не сдаваясь, будем верить и терпеть, то и мы взойдем в меру возраста Христова.

Далее 42–43-й абзацы: «42. С братией ли молишься, или наедине, подвизайся не обычаю только удовлетворить, но помолиться в чувстве.

43. Свойственно молитве (сей – в чувстве) самоуглубление с благоговением, умилением и болезнованием душевным, при исповедании с негласными воздыханиями грехопадений».

Может, не совсем понятно составлены предложения, но греческий язык имеет другую структуру предложений, чем русский, и здесь несколько неадаптированный перевод – порядок слов именно такой, как обычно греки и выражаются.

Речь о том, что у человека во время молитвы должно быть молитвенное чувство. И это не просто некое допущение: мол, испытываешь ты молитвенное чувство – это нехорошо, но деваться некуда – испытывай. Здесь речь о том, что именно подвизайся помолиться в чувстве. То есть человек должен предпринять некий подвиг к тому, чтобы у него были молитвенные чувства.

Он не просто должен удовлетвориться простым произнесением молитвенных слов, не просто прочитать некую молитву (пусть даже нерассеянным умом), но должен на молитве что-то пережить, что-то почувствовать – молитва должна быть им прожита, пережита. Любое переживание всегда предполагает некие чувства, ощущения: в молитву должно входить именно всей своей полнотой.

У человека есть чувства. Если он живет, то ощущает и чувствует. Если молитва для него – жизнь, ключ к иной жизни, то он ее тоже должен чувствовать, иначе как молитва повлияет на его жизнь?

Если в молитве не будут задействованы чувства, а только ум, это, конечно, хорошо: ум просветится. А как же чувства? Получается, что молится не целиком человек, а только один ум. Но не только же ум должен молиться: в молитву включаются и тело, и дух, и вся душа – и воля, и ум, и сердце.

Если слова молитвы будут только производной разума и не будут окрашены никаким сердечным чувством, то будет освящаться только разум. А как же тогда будут освящаться чувства? Тогда это будет просто медитация, некая деятельность разума, а не вовлечение в молитву всего человека. Потому с нами ничего и не происходит. Мы читаем молитву, пусть даже внимательно, а страсти, похоти, ненависть, злоба остаются: ни чувства, ни воля, ни тело не освящаются – они не вовлекаются в молитву.

Апостол Павел говорит: в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе. Как же они будут такими, какие и во Христе Иисусе, если они во время молитвы не соединяются со Христом?

Если человек только разумом, умом произносит слова молитвы, как у него станут чувства такими, как во Христе, если они остаются неосвященными, не совсем вовлеченными в молитву?

Эта мысль для святых отцов была принципиальна. А для нас молитва носит более всего медитативный характер – мы просто размышляем, устремляясь куда-то, к кому-то. Но это, в сущности, размышления, какими мы должны быть, и просьба, чтобы мы такими стали. Но это просьба, не включающая чувства.

Например, человек приходит и говорит: «Мне бы деньги надо. Хочу купить машину». – «Ну, надо и надо. Я должен тебе, что ли?» И другое дело, когда человек падает ниц и говорит: «Спаси меня! Мне плохо, я погибаю. Если я не куплю машину, не смогу зарабатывать больше денег. Я умру с голоду. У меня отчаяние. Помоги мне!» Как не откликнуться на чувства – его переживание, сокрушение, страх, печаль, ужас и смирение? Ведь все это – чувства.

То же самое бывает с нами и на молитве. Если она носит только медитативный характер, она касается только разума, а если она в себя включает какое-то чувство, пронизана чувством, тогда молитва становится другой – сердечной.

В свое время мы читали преподобного Иоанна Кассиана, авву Исаию, читали Слово преподобного Исихия «О трезвении» и помним: суть духовного делания в том и состоит, чтобы ум, обучившись, пронизанный молитвой, вошел в сердце человека, ибо именно там – седалище ума. И только там он может навести порядок, очистить сердце, убрав оттуда страсти и вернув правильные, освященные, пронизанные Божественной благодатью, омытые слезами, очищенные молитвой чувства.

И Христос чувствовал, ибо Он Человек: и апостол Павел говорит, чтобы у нас были чувства, как во Христе. По-другому не должно быть и не может быть: если Бог пришел спасти человека, а не только его разум, Он освящает всего человека – значит, и в молитву должен быть вовлечен весь человек.

Записала:
Инна Корепанова

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475