Священник Константин Корепанов: Богу можно молиться только с миром в душе

Продолжение. Начало в №№ 31, 34 (2020 г.) – №№ 23, 25–29, 31–36, 38–39, 41–48 (2021 г.), №1–20 (2022 г.)

Продолжаем читать «Слово о молитве» преподобного Нила Синайского. Напомню: в прошлый раз мы говорили о необходимости примирения – преподобный Нил Синайский ставит его как одно из важнейших условий для совершения молитвы и ссылается, естественно, на слова Иисуса Христа: Итак, если ты приносишь дар свой к жертвеннику и там вспомянешь, что брат твой имеет нечто против тебя, оставь там дар свой пред жертвенником, и пойди прежде примирись с братом своим, и тогда уже приходи, чтобы принести дар свой.

Вот это примирись в очень искаженном диапазоне нынешних человеческих отношений может иметь множество неожиданных, но нехороших аберраций (заблуждений).

Исходя даже из нашей собственной невеликой практики часто приходится сталкиваться с тем, что человек и рад бы в действительности примириться, однако сделать это технически или психологически бывает совершенно невозможно. И он пребывает в смущении, а его духовная жизнь начинает разрушаться.

По этому поводу хотелось бы отметить, что в современном пространстве человеческих отношений слово «примириться» может означать различные действия, в зависимости от того, кто виноват.

Первый вариант: виноваты не мы, виноват другой, но мы должны простить его. И тогда мы его прощаем – мирно относимся к тому, кто нас обидел. Главное, чтобы в момент совершения молитвы у меня был мир.

Собственно, об этом мы и говорили в прошлый раз, и всякий раз мы об этом вспоминаем (и должны вспоминать), когда произносим слова молитвы «Отче наш»: и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим. Если мы внутренне не примирились с тем, кто нас обидел, то, естественно, никакой молитвы у нас не получится.

Это вовсе не означает, что до начала молитвы мы должны, скажем, прежде обратиться к человеку, который нас унижает, третирует и переступает всякие нормы человеческого общения, и просить у него прощения. Речь чаще всего идет о тех случаях, когда муж издевается над своей женой или когда жена издевается над своим мужем. Такие супруги порой только того и ждут, чтобы вторая половина подошла и стала униженно просить прощения, а они бы говорили, что не простят: «Бог тебя не примет, пока я тебя не прощу» – такое манипулятивное поведение.

На самом деле Христос не предполагает такого поведения.

Мы не должны давать людям права манипулировать нами, управлять нами или полностью отдавать себя под власть того, кто только и делает, что ищет этой власти – безусловной и абсолютной. Для нас понятие «примириться» означает, что мы должны просто в сердце своем простить человека, а вовсе не идти к нему в реальности и униженно просить прощения.

И второй вариант: если виноват я, если я обидел кого-то, тогда действительно нужно пойти и примириться. Но только в том случае, если я действительно обидел: поступил несправедливо, грубо, зло или жестоко. Если я виноват, надо примириться – как я пойду молиться Богу, если он на меня обижен?

Но я в третий раз подчеркиваю – это надо делать, когда мы действительно обидели: не когда человек обиделся, а когда мы обидели и по совести своей осознаем, что обидели – поступили не так, как должны были. Тогда мы обязаны пойти и примириться, чтобы не было у нас на сердце раздражения, негодования, злости, ибо Богу можно молиться только с миром в душе.

А что делать, если другой просто сам на тебя обиделся? Такое тоже бывает – в семейной жизни это происходит сплошь и рядом, и не только между супругами, но и между родителями и детьми. Вот, например, мама вдруг обиделась: ей показалось, что взрослая дочь ей редко звонит и мало уделяет внимания. Но она обиделась не потому, что ее кто-то обидел: она своей обидой просто пытается привлечь к себе внимание, заставить дочь, как и прежде, выполнять волю матери.

Тут достаточно просто поговорить: позвонить, узнать, выяснить причину этого каприза, этой обиды другого и на этом успокоиться. Реально мы ни в чем не виноваты, просто тот человек ведет себя несправедливо, нечестно; никакой обиды мы ему на самом деле не нанесли.

Я не жил 2 000 лет назад или тысячу лет назад и не знаю, какими тогда были люди, – но из сохранившихся описаний, что дошли до нас, такое манипулятивное поведение у них встречалось достаточно редко. А сейчас – сплошь и рядом...

Конечно, мы должны примириться, когда сами виноваты. Но униженно выпрашивать себе прощение у людей, которых мы не обижали и которые просто заняли положение обиженных, вовсе не надо – нас к этому Господь не призывает.

И далее мы обращаемся к следующим абзацам «Слова о молитве» – прочитаем подряд 18-й и 19-й абзацы: «18. Если хочешь молиться похвальною молитвою, отвергайся себя во время молитвы и, крайние озлобления терпя, будь любомудр молитвы ради.

19. Если какую бы ни пришлось тебе терпеть прискорбность, будешь любомудр, то плод сего обретешь во время молитвы».

Слова простые, и, в сущности, ничего особенного в них нет.

Если человек хочет молиться, он должен отвергнуться себя – это мы условно понимаем. Но он, оказывается, должен терпеть крайнее озлобление или какую-то там прискорбность? Как же так – как можно на молитве терпеть какую-то прискорбность или, еще того хуже, крайнее озлобление? Это про что?

Скажем так: во время молитвы мы все такие возвышенные и вдохновенные, мы ощущаем душевный подъем, у нас вырастают крылья, ум устремляется в небесные дали, мы чувствуем себя хорошо – и после молитвы начинаем чувствовать себя гораздо лучше, чем до нее. Такой повседневный опыт обращения к молитве известен каждому, кто совершал какое-то правило более-менее продолжительное время, а не читал одну или две молитвы иногда. Это все нормально, это даже хорошо! Почему же тогда святые отцы пишут о каком-то «крайнем озлоблении», о «прискорбностях» на молитве? Что это может быть?

Это могут быть телесные скорби.

Нет, не так: они не могут не быть, увы – они должны быть, и с этим ничего не поделать. Я не знаю, что пишут современные люди – учителя и наставники молитвы, но знаю, что все святые отцы, от эпохи отцов «Добротолюбия» и, скажем, до святителя Григория Паламы (по крайней мере, все отцы до XIV века), и некоторые наши отцы (преподобный Амвросий Оптинский и преподобный Серафим Саровский, преподобный Паисий Величковский и преподобный Нил Сорский), то есть все, кто вставил в святоотеческое учение какие-то слова о молитве, тоже об этом упоминают. Хотя, возможно, и потому, что о том же пишут и классические святые отцы эпохи «Добротолюбия».

И все они категорично говорят (особенно преподобный Исаак Сирин), что если во время молитвы ты не испытывал никакого телесного озлобления, телесной скорби, телесного труда, телесной напряженности так, чтобы тело изнемогало, то ты вообще не молился.

Но сейчас можно об этом не вспоминать и сделать «пи-и-ип», будто мы этого и не слышали, потому что иначе у многих будет смущение.

Мало ли что напишет, в конце концов, преподобный Исаак Сирин? Он сириец, он отшельник, он в пустыне жил, он анахорет – и вообще, для нас его слова не должны быть обязательным руководством к действию, поэтому можно не обращать на них внимания.

И на слова преподобного Нила Сорского тоже можно не обращать внимания. И лучше об этом вовсе не думать: лучше молиться как молились – это во всех отношениях полезнее.

Просто справедливости ради хочется сказать, что общее место у святых отцов соотносится с тем, о чем пишет здесь преподобный Нил Синайский: действительно, телесные скорби бывают – и они должны быть, и никуда от них не деться, если человек занимается молитвой.

Во-первых, болит голова, во-вторых, болит сердце, в-третьих, болит позвоночник – это обычные болевые точки для молящегося. Причем некоторые отцы даже различают разные уровни того, что мы называем «сердце болит». Оно болит именно от физической боли, а не от душевных переживаний, и болит по-разному, – но действительно болит физически. И позвоночник болит физически: положение тела, занимаемое при молитве, несколько неестественно для человека.

Каждый видел, как изображается на картинках или на иконах молящийся, того же преподобного Серафима Саровского можно себе представить! Представьте себе батюшку Серафима даже не во время молитвы, а просто в жизни – как он ходил, когда огромный крест притягивал, прижимал его к земле, и тогда вы поймете, что физические боли у него были, и это естественно: позвоночник физически будет болеть из-за того, что на него есть определенные нагрузки.

И голова, естественно, тоже будет болеть – особенно поначалу. Когда человек почти перестает есть, когда тело его становится легким, почти воздушным, и он больше никогда не позволяет себе переедать, то, возможно, голова у него и перестает болеть... Но в целом любое напряжение, связанное с молитвой, так или иначе вызывает в организме какие-то колебания, в том числе и скачки давления: оно приводит к тому, что пережимаются определенные сосуды, отвечающие за кровоснабжение головного мозга.

Я говорю это, чтобы показать: такие проблемы неизбежны. И такое состояние – это не какое-то особое действие благодати, это просто следствие особого положения тела на молитве: человек собирается внутрь, человек порой боится шелохнуться, когда он на молитве. Мы же знакомы с описаниями, как великие молитвенники могли не шелохнувшись стоять продолжительное время. Естественно, что тело на все это реагирует.

Во-вторых, скорби эти могут быть связаны, говоря современным языком, с психосоматикой: человек чувствует усталость, чувствует сонливость, и все это нужно преодолевать. А сил никаких нет – глаза смыкаются, молитва пропадает, сознание теряется...

Очень тяжело, очень трудно совершать молитву, когда ты совершенно расслабленный, усталый, изможденный, хотя это, быть может, и не физическая, а только душевная усталость (или только кажущаяся усталость, которую еще называют унынием). Но так или иначе – это тоже некая скорбь. И через нее очень часто, особенно поначалу, приходится пробираться, продираться, прорываться.

И самое, может быть, яркое «озлобление» – это то, что испытывают люди на высоких степенях молитвы, на которых, несомненно, пребывал и сам преподобный Нил Синайский (и отчего бы ему об этом не написать?).

В общем смысле – это страхования. Вот так скажешь запросто «страхования» – и не страшно вовсе. А когда страхование вдруг с тобой сотрясется – тогда, как говорится, и пятый угол начнешь искать. Или вообще забудешь, как молиться (по опыту подвижников известно, что порой слова молитвы буквально забываются).

Вообще-то страхования – это ужас, равного которому в бытии вообще не существует. Но нам это почти не грозит и, если мы не будем сильно тщеславиться или гордиться, то благодать Божия покроет нас.

Объективности ради мы рассуждаем, что такое озлобление, или такая скорбь, на молитве в принципе могут быть у людей, подобных преподобному Нилу Синайскому.

Самый яркий образец таких озлоблений и скорбей описан в житии преподобного Антония Великого, о чем каждый подвижник (тем более той эпохи) знал, что может быть с человеком, если он идет таким путем и несет такой полноценный, серьезный, молитвенный подвиг.

Смысл всего этого в том (для чего преподобный Нил Синайский и пишет), что мы всегда должны молиться, несмотря ни на что. И мы не должны прекращать молитвы, что бы с нами ни происходило.

Хочется ли нам есть, хочется ли нам спать, болит ли у нас спина, голова, сердце, ноги или еще что-либо, пугает нас что-то или, как Антония Великого, по небу носит и бросает туда-сюда – все это не имеет никакого значения, никакого отношения к делу. Человек должен молиться, иначе лучше бы было ему и не начинать – вот мысль преподобного Нила Синайского.

Высказать эту мысль легко, и прочитать, и прослушать ее тоже легко, однако претерпеть все это трудно.

Нас не будут носить бесы под облаками, как преподобного Антония Великого, да и вряд ли у нас когда-нибудь будет сильно болеть позвоночник или сердце – не по Сеньке шапка.

Все-таки молимся мы не так уж сильно, долго и усердно, но все же некоторые трудности и озлобления на молитве у нас, несомненно, будут. И чтобы эта молитва не разрушалась, а продолжалась, крайне необходимо продолжать ее несмотря ни на что.

Каждый, кто пытался так делать, кто прошел хоть какую-то малую часть, хоть толику этого искусства, знает: это почти невозможно.

Так, например, каждый знает по опыту, что, когда находишься на работе (на каком-то важном месте) и тебя начинает клонить в сон, ты продолжаешь работать. Почему? Потому, что ты на работе и надо работать. Куда денешься? Кто-то пьет кофе, кто-то пытается растереть виски, кто-то просто сжимается и пытается прогнать сон, встряхивается – в общем, что-то делает: работать-то надо.

Исключение только одно – молитва. Как только нас начинает бороть какая-то скорбность, уныние, тоска, сон, усталость (или что-то заболело, или что-то отвлекло наше внимание от молитвы), нам тут же приходит мысль, что никакого смысла в такой молитве нет.

И как только эта мысль приходит в голову, так сразу же у нас теряется всякая мотивация продолжать молитву.

Мы соглашаемся с этой мыслью. Мы склонны думать: «Действительно, зачем молиться? Я вообще не понимаю, что я сейчас говорю: я говорю, говорю, а у меня слипаются глаза. Я не понимаю ничего – даже текст кажется каким-то бессвязным, я просто читаю что-то непонятное или тупо в книгу смотрю. Не понимаю: смысл уходит. Да, не молитва это. Это я просто что-то вымучиваю из себя. Смысла никакого в этом нет. Что я говорю? У меня все плывет перед глазами. Зачем это надо? Лучше лягу спать, высплюсь – потом помолюсь: или канон, или акафист – что угодно, но потом…».

Или вдруг заболит что-то: поджелудочная, селезенка, печень, почки, ноги – что угодно. И все: «Больно! Смысл какой? Бог хочет, чтобы я так мучился, что ли? Сейчас тут разотру, разомну, обезболивающее поставлю, а завтра помолюсь». Все так делают, все – кроме этих отцов «Добротолюбия» или тех, кто не вошел в «Добротолюбие». Они делают по-другому – они продолжают молиться.

Все это, наверное, вторично. А главное – это мысль, которая приходит в данный момент в сознание, которая говорит: «Такая молитва никому не нужна».

Это – совершеннейшая ложь: что она никому не нужна. Именно против этой лжи и направлены слова преподобного Нила Синайского: «Когда ты претерпеваешь какую-то трудность на молитве, тогда и не бросай эту молитву, потому что претерпевание этой трудности оказывается важнее, чем самая замечательная, качественная молитва».

А мы этого никак не можем понять, ведь изначально молитва для нас – это не подвиг. Мы встаем на молитву и настроены, что она должна быть легкой и должна облегчать нашу жизнь, утешать и вдохновлять нас.

А когда мы обнаруживаем, что утешительных, вдохновляющих переживаний на молитве нет, то появляются сомнения: «Зачем это надо? Я подожду, когда снова будет настроение».

Поэтому мы бросаем молитву и ждем, когда снова появится настроение, когда снова молиться будет легко.

Когда приходит такая скорбность или приходит в голову мысль, что толку от вымученной молитвы нет, надо очень твердо ей противостать и сказать себе, что терпение на молитве важнее тех радостных переживаний и ощущений, которые мы обычно привыкли переживать на молитве.

Если мы, невзирая ни на что, не прекращаем молитву, терпим, ибо так нужно и нельзя бросать это молитвенное действие, – тогда мы действительно научаемся молиться. И тогда наша молитва действительно может взойти на иной духовный уровень, и наш опыт богообщения тоже.

А если мы всякий раз бросаем в прискорбности молитву, то ничего и не получим, пока мы можем молиться только тогда, когда молитва нам приятна. А преподобный Серафим Саровский сказал, что к молитве всегда нужно себя принуждать.

Записала:
Инна Корепанова

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475