Игумен Лука (Степанов): Искусством может называться только то, что отражает стремление души художника к тайне мироздания

Всегда очень интересно беседовать с такими личностями, как Вы, у которых был непростой (а, может, и простой) путь к монашеству: до того, как стать монахом, Вы закончили известный театральный институт. Есть что-то, за что Вы благодарны актерской профессии?

− Православная традиция состоит в том, чтобы благодарить Господа за тот путь, которым Он привел нас в лоно Церкви. Если же говорить о монашестве, то сложно представить, что актерская юность и монашеское служение (жизнь, которая сейчас, слава Богу, является моей участью) взаимосвязаны. Но для меня это было искреннее восхождение по душевным ступеням, воспитание чувств.

Константин Сергеевич Станиславский, которого мы достаточно усердно изучали в институте с нашими наставниками, ставил задачей искусства отражение жизни человеческого духа на сцене и его возвышение и для исполнителей, и для зрителей. Мы, студенты, с этой мыслью сдружились. Но предлагаемые в произведениях обстоятельства, глубина героев, мотивация их героических, благородных поступков, которую надо было чувственно понимать, были для меня загадочны. Особенно это касалось русской классики.

Почему?

− Советскому школьнику было неясно, какими ценностями руководствуется человек, принимая решение с кем-то расстаться, идти на самопожертвование или среди материального благополучия вдруг затосковать. Как говорит Иванов у Чехова: «Тебя, брат, среда заела!». Или в «Дяде Ване»: «Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров…». Если относиться к этому в духе русского высокого театрального искусства, то это служит душевному росту, развитию и духовному поиску актера.

Получается, что Вас тоже «среда заела»?

− Творческая среда «заела» в хорошем смысле этого слова: увлекла. Но впоследствии, когда я уже был приглашен в 2 профессиональных московских театра на главные роли, некоторым образом разочаровала.

К этому времени я 3 года преподавал в ГИТИСе мастерство актера у нашего прекрасного педагога, который не посчитал зазорным пригласить меня в качестве одного из младших преподавателей. Мне казалось, что мое равнодушие к личной актерской славе сможет подмениться педагогической, режиссерской работой. Но потом я почувствовал, что мой духовник был прав, когда на мою просьбу благословить на преподавательскую, режиссерскую деятельность ответил: «Благословляю, но, Игорь Ильич, я надеюсь, что Вы будете не учить играть жизнь, а учить жить», имея ввиду не творческие, а иные высоты.

Впоследствии я оставил и преподавание. Но не ради того, чтобы найти другую земную профессию, а чтобы главным делом на свете для меня стал богослужебный суточный круг.

Вы сказали о духовном восхождении души в актерском мастерстве. Но там присутствует и нисхождение: приходится играть отрицательных персонажей.

− Дело не в том, кого приходится играть. Я с нежностью вспоминаю свою роль, которая заставила меня взглянуть на глубину человеческой души: роль Смердякова в нашей самостоятельной работе (так называемые «самостоятельные отрывки»). Мы подготовили ее с однокурсниками, многие из них стали известными актерами и режиссерами. С Андреем Звягинцевым, например, мы вместе готовили дипломный проект. И Смердяков был для меня особенно загадочен и жалок. Он при разборе отношений с Иваном говорит: «Ан вот вы-то и убили» – свобода мысли Ивана Карамазова, дерзость его ума подтвердили в Смердякове право лишить жизни ненужного и противного папашу. Это воспринималось, переживалось мной как трагедия жизни. Я помню, за этот труд нам поставили высокую оценку.

Отрицательного персонажа ты тоже стремишься душевно объять, испытать к нему глубокое сострадание, поставить с ним рядом собственные силы души и оправдать его в собственных действиях, словах, которые ты произносишь за него, в сценах, в которые ты его помещаешь. Так что проблема не в отрицательном персонаже, а в тщеславии.

Актерская профессия настроена на популярность, произведение впечатления, и мало кто уберегся от ее отрицательных сторон – уныния, печали. Одно дело, когда мы в ГИТИСе репетировали почти всегда то, что хочется, и совсем другое, когда ты попадаешь в руки режиссеров, которые тебя приглашают. Кстати, именно это стало одной из главных причин моего расставания с театром имени Н.В. Гоголя. Я тогда репетировал главную роль в готовящемся спектакле по «Поединку» Куприна офицера Ромашова − хрупкого, тонкого, душевного, разочаровавшегося человека. Но параллельно я как молодой танцующий артист должен был принимать участие в мюзикле «Паночка» по произведению Гоголя «Вий» − я должен был танцевать нечистую силу. Духовник же мне сказал: «Игорь Ильич, это несовместимо с Вашим христианским достоинством. Несомненно, Вы таким образом вытопчите все духовные росточки, которые в Вас сейчас потихонечку созидаются церковной жизнью». И мне пришлось отказаться от участия в обоих проектах, затем вовсе оставить этот театр, как и следующий.

Проблема вовсе не в том, что актеру достаются роли страстных, больных, надломленных людей. Это, наоборот, делает актера глубже и милостивей к подобным людям.

Я все пытаюсь понять, что же еще не устроило Вас в актерской профессии. Правильно ли я понимаю, что некоторые театральные постановки, кинопостановки зачастую не соответствуют цели возвысить душу зрителя?

− Да, разумеется. И сейчас мало кем ставится во главу угла возвышающее содержание произведений искусства.

Феофан Затворник очень одобрял творчество, но только говорил, что оно делится на нейтральное, вредное и созидающее. И только последнее можно назвать истинным творчеством. Святитель приводит простой пример: вот картинка с изображением природы – нейтральная, успокаивающая, не вкладывающая ни просвещающей, ни повреждающей информации. Вот картинка-анекдот: в комнате преподаватель занимается со своей ученицей игрой на фортепиано. Мама ученицы из соседней комнаты внимательно подслушивает: все ли там в порядке? Они играют в четыре руки, но пользуются звуками фортепиано, чтобы целоваться, что мама никаким образом не может проконтролировать. Эта картинка явно действует на душу неполезно: приобщает к фривольности, легкомыслию, соблазнительности. И третья картинка, которая навевает благоговение: небогатая избушка, утомленная мать, закончив дела, склонила колени перед образом с горящей лампадкой. Дети спят, и только одна из девочек выглядывает − в ее глазах столько благоговения, любви к матери и молитве! Все три картины отражают творчество, но имеют разные действия.

Творчеством, искусством может называться только то, что отражает стремление души художника к высоте, тайне мироздания, милости Божией. Я, в свое время профессионально интересовавшийся мировым кинематографом, подмечаю это стремление в творчестве классиков кино, великих режиссеров. Они, будучи далеки от православия, имеют талант, гений вглядывания в человеческую душу. Например, в женских персонажах Ингмара Бергмана явно заметен луч жертвенной любви, который сияет и в его последнем фильме «Сарабанда», и в других фильмах. Даже, несмотря на некоторый ужас, крики, шепот в своих фильмах, он все равно проносит луч Божественной благодати во всем своем творчестве, которое было для меня в те времена дороже всех творений других режиссеров вместе взятых. В результате среди обычного уныния и разрухи, которыми наполнен мир и которые всегда торжествуют, остается нераздавленный жук-щелкун, как у Бернардо Бертолуччи в конце «Последнего императора». Или улыбка Джульетты Мазины в «Ночи Кабирии»: последние кадры среди леса, по которому она идет, окруженная уже милыми, добрыми и веселыми молодыми людьми. Трудно объяснить, как это получается у режиссеров. Видимо, это и называется талантом: золотой нитью провести Божественный луч в произведении и украсить им финал, оставив у человека особое духовное впечатление, а не ощущение чего-то порочного, смутного, разжигающего страсти. Это и есть талант, его на свете всегда было немного.

Когда спрашивают, почему сейчас не создаются подобные произведения, то мы слышим ответ: на них нет спроса. На то, что мы видим на центральных телеканалах или в популярных театрах, спрос есть, он, по сути, рождает предложение. Почему так происходит?

− У нас сейчас тяжелый этап. В начале 1990-х годов произошла смена формации, и это привело к полному кризису культурно-воспитательной деятельности.

В советские времена, хоть и с коммунистической богомерзкой идеологией, но люди воспитывались, и их нравственный образ был предметом внимания правительства. Начиная с детского сада и до высших уровней образования, преподавались теории, связанные с идеологией. Не так давно мне в руки попал мой диплом ГИТИСа с вкладышем, и я удивился: половина предметов – марксизм-ленинизм. Мы, студенты, конечно, запомнили наши предметы: мастерство актера, сценическая речь, сценический бой, хореография. Но, оказывается, все 4 года параллельно нам преподавали по 2−3 предмета идеологической направленности: марксистско-ленинская диалектика, история партии и другие. Преподаватели, правда, по этим дисциплинам были в основном люди остроумные и не требовали от нас много.

Сейчас ситуация печальная. Некую надежду на ее изменение хочется увидеть во внесении в Конституцию РФ подлинных ценностей, связанных с Господом Богом, с идентичностью русского народа и традиционными для него ценностями. Но для этого нужно полностью развернуть корабль образования, а он такой же неповоротливый, как «Титаник», несущийся на айсберг. Мы тоже несемся не к лучшим временам, если, как всегда, милостью Божией, на которую Россия всегда уповала, чудесным образом это не будет приостановлено.

Воспитание нужно начинать с детского сада. Образовательная система должна вернуть главные ценности в воспитательный процесс. Дома этому учить некому: вчерашние выпускники советских и постсоветских школ тоже ничего не знают. Посмотрите на наше студенчество – про них говорят, мол, хорошая молодежь, современная, активная, собирают волонтерские отряды, осознают семейные ценности. Говорят, что по результатам студенческих опросов многие молодые люди считают, что семья – это приоритет. Но подавляющее большинство студентов не имеют христианского сознания, о котором говорил протопресвитер Иоанн Мейендорф, у них отсутствует догматическое народное сознание. Мы сейчас набрали молодежь на факультет теологии: они не вполне глубоко понимают суть, но, тем не менее, их сердца лежат к Матери Церкви и Православию.

Ценности должны впитываться с молоком матери. Их должна декларировать правящая партия, люди у власти, как это было при царе-батюшке: тогда было понятно, что есть христианские ценности, святыни. У нас отношение к святыне не воспитывается с младенчества – это делать некому, система образования в этом смысле безмолвствует, система домашнего обучения не имеет возможности, даже при желании. Остается только чаще смотреть телеканал «Союз».

О кафедре теологии, которую Вы упомянули, мы еще обязательно поговорим, но я хотел завершить разговор о ГИТИСе. Вы продолжаете общаться с кем-то из однокурсников?

− Да. По иронии судьбы ко мне в монастырь начал приезжать тот самый артист, который вместо меня сыграл Ромашова в Гоголевском театре, когда вышла премьера спектакля. Мы подружились, поддерживаем отношения. Когда у него выдаются свободные от съемок и театральных работ дни, он приезжает. Бывает у меня неред-ко однокурсник, с которым мы ставили «Братьев Карамазовых» Достоевского, хотя у него бывают непростые периоды в жизни. Несколько раз мы виделись с Андреем Звягинцевым, когда он приезжал в Рязань: там чтут память Тарковского, а он тоже с почтительностью к нему относится. Мы с ним записывали небольшие передачи для рязанского телевидения.

Так что некая связь с ГИТИСом есть. И даже больше скажу: нынешний ректор захотел познакомиться со мной, мы пообщались. В разговоре я высказал мысль, что могу сотрудничать с институтом не только в качестве священника: в этом есть некая сложность – одно дело, когда в учебное заведение входит священник, и другое, когда приходит активный деятель кафедры теологии Рязанского университета, кандидат исторических наук − это уже педагогический статус. Благодаря ему я имею право преподавать курсы по выбору, проводить систематические занятия со студентами различных уровней обучения, в том числе и с магистрантами. Пока у меня были только первые встречи, но, надеюсь, отношения с ГИТИСом продолжатся.

Для Вас это – не перевернутая страница и не закрытый мир?

− Я не могу сказать, что выбрался из какого-то борделя и теперь дышу на пронских просторах чистым воздухом отеческого православия. В ГИТИСе к нам приходил наш батюшка – знаменитый проповедник. Я крестился у него. Было очень много доброго и созидательного.

Я никогда бы не сказал, что творческое образование вредит человеку. Вспоминается монолог Жадова из «Доходного места»: «Мое сердце уж размягчено образованием, оно не загрубеет в пороке». Мне всегда казалось, что знакомство с нашей великой культурой, русской драматической литературой имеет воспитательное значение. И если бы сейчас современная молодежь больше этим интересовалась, то это наверняка бы им помогло.

Не так давно мы с моей помощницей и прекрасным молодым педагогом Натальей делали передачу для телеканала «Союз» «Душевная вечеря». В рамках программы мы рассматривали чудную беседу святителя Василия Великого о пользе изучения языческих поэтов христианской молодежью.

Святитель говорит, что сначала надлежит воспитать душу. Для чего? Очень многие языческие авторы создали великолепные труды. Изучение их произведений (не всех подряд, конечно: есть и вредные) просвещает ум, сердце, возвышает чувства, делает человека более способным к восприятию духовных внушений. Василий Великий приводит такое сравнение: плоды на ветвях деревьев, конечно, несравненно дороже листьев, но без последних не появятся и плоды. Во-первых, как отмечает святитель, это будет некрасиво. Во-вторых, листья выполняют свою некую биологическую функцию. Он не вдается в подробности, но мы с вами ведь понимаем, что роза не растет на верблюжьей колючке: у нее есть листья и своя система существования. И Василий Великий называет необходимые душевно-просвещающие познания листьями для плодов. Я именно так это и ощущаю − здесь нет никакого антагонизма.

Если бы Вам дали возможность приходить в ГИТИС и беседовать со студентами, о чем бы Вы в первую очередь стали говорить и как?

− Не теряю надежду, что это произойдет. К тому же у нас в Рязани взамен закрытого филиала Московского института культуры, где было «Драматическое искусство», «Режиссура массовых представлений», со следующего года в Рязанском государственном университете откроются некоторые творческие направления.

Для всех я сделался всем, говорит апостол Павел, чтобы спасти по крайней мере некоторых. С творческими людьми надо говорить о том, что им интересно: об искусстве, об их собственной состоятельности, которую, конечно, каждый лелеет в душе, поступив на 1-й курс ГИТИСа. Я до сих пор помню это головокружительное чувство. Если у нас на теологию конкурс 3–4 человека на место, то в ГИТИСе – 150 человек на место. И когда ты видишь себя в списке поступивших, то ощущаешь себя самым счастливым человек на свете. Но теперь, будучи посаженым на этой чудной благословенной земле, нужно прорасти, чтобы дальше запускать корни, тянуться стволом, распускать ветви, приносить плоды. (Окончаниев следующем номере)

Записали:
Наталья Богданова
и Елена Чурина

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475