Священник Константин Корепанов: Тщеславие – самая страшная, самая опасная, самая непобедимая страсть в человеке

Продолжаем читать наставления преподобного Иоанна Кассиана и начинаем разговор о борьбе с духом тщеславия; на эту тему святыми отцами написано великое множество слов – немало написано и у Иоанна Кассиана. Написано так много потому, что современный мир, как мы увидим, давно уже специально создает вокруг атмосферу, мотивирующую человека к тщеславию. На тщеславии замешано буквально все, и это далеко не случайно. Так было и в прежние времена. По существу, тщеславие – самая страшная, самая опасная, самая непобедимая страсть в человеке.

Разговор о тщеславии начинается со 118-го абзаца наставлений Иоанна Кассиана, и дальше следующие 7 абзацев говорят, что тщеславие практически непобедимо – оно многолико, многообразно, совершенно всегда борет человека, и нет такой формы и быть не может, которая бы помогла человеку избавиться от тщеславия. Частично прочитаем 119-й и 120-й абзацы: «Диавол, в ком не мог породить тщеславия благообразием статной и блестящей одежды, в том пытает всеять его одеждою неуклюжею, неопрятною и нищенской; кого не мог ввергнуть в сию страсть честью, того подбивает на нее уничижением; кого не мог заставить превозноситься многознанием и умением красно говорить, у того вызывает это важничаньем в молчании. Если кто явно постится, то тревожим бывает суетною славою; а если кто из презрения к такой славе станет скрывать пост, то терпит нападение от самовозношения. Чтоб не запятнаться приражением тщеславия, иной избегает совершать долгие молитвы на виду у братий; но начав упражняться в них тайно, никого не имея свидетелем такого делания, не избегает он трубления пред собою. Прекрасно наши старцы изображают свойство этой болести, сравнивая ее с луком и чесноком, которые по снятии одного покрова оказываются опять покрытыми другим таким же, и сколько раз ни снимай покровов, они все оказываются покрытыми.

Оно не перестает преследовать даже и того, кто, бегая славы, укрывается в пустыни от всякого общения с смертными; и чем дальше кто убегает от мира, тем ожесточеннее оно нападает на него. Из живущих же в оби-телях иного покушается оно ввергнуть в превозношение тем, что он более всех терпелив в деле и труде; другого тем, что он паче всех скор на послушание; иного тем, что он превосходит всех других смирением. Иной искушается сим по причине обширности познаний, иной – по причине долгого сидения за чтением, иной – по причине длительности бдений. И всякого эта болесть усиливается уязвить собственными его добродетелями, в том устрояя претыкания в пагубу, чем снискиваются плоды жизни…».

У Иоанна Кассиана очень много подобных бинарных схем, где он постоянно подчеркивает, как бы переливая из пустого в порожнее, что, как ни крути, ты все равно будешь борим тщеславием.

Самый яркий образ, естественно, – человек, носящий красивое платье, надевающий богатый костюм, ездящий на роскошном «кабриолете» или живущий в элитном доме, подчеркивающий эту элитность, – вот тщеславный человек (можем ошибиться, конечно, но скорее всего – да, тщеславный). Но человек, живущий в убогом шалаше, ездящий на стареньких раздолбанных «жигулях», носящий подчеркнуто потрепанную одежду, может быть еще более тщеславным, чем тот, который ездит на кабриолете. Само по себе это ничего не значит: любой человек может быть борим тщеславием.

Например, человек, много читающий, много понимающий, много знающий, естественно, тщеславится своими знаниями. Но совершенное незнание к тщеславию подвигает гораздо больше. Можно встретить очень умных, по-настоящему умных людей, причем даже светских, мирских, неверующих, которые очень скромны: нельзя сказать, что они не тщеславные (это невозможно), но они очень скромны, ведь знание действительно обладает смиряющей функцией, ибо оно тяжело усваивается.

Не знающих ничего и кричащих об этом на каждом перекрестке людей (при этом они учат других), гораздо больше – причем именно в церковной среде. Люди выучили фразу, что знание надмевает (1 Кор. 8, 1). Про любовь они как-то забывают, помнят только, что знания надмевают, поэтому говорят: «Я знать ничего не хочу, учиться не хочу – плевал я на все эти знания с высокой колокольни: все это ни к чему, от них только гордость и падение. Я никогда ничего не читал, не знаю и знать не хочу. Вот нагрубить кому-то, научить кого-то, замечания сделать – это можно, а все эти ваши хитрости – от лукавого». Человек тщеславится собственным незнанием, при этом сравнивая себя и постоянно подчеркивая: «Ведь апостолы были рыбаками, и именно они произвели переворот в мире. Поэтому на самом деле будущее не за богословами, не за семинаристами, не за образованными людьми, а за нами – людьми, которые ничего не читают, у которых книжной полки нет, которые грамоту забыли, ведь от нее – все беды, ереси, падения и прочее».

Казалось бы, книги реально способствуют тщеславию, а в жизни совсем не так: незнание гораздо больше способствует тщеславию, чем знание, как это ни покажется парадоксальным.

Человек может сказать с апломбом, очень решительно: «Я нигде не учился, мне ваши знания совсем ни к чему», – и с таким же апломбом, с таким же чувством собственного достоинства, довольства человек может сказать: «Я, между прочим, учился в академии. Нет, нет, не в московской, в Сорбонне». И тот, кто нигде не учился, и тот, кто получил лучшее по современным меркам образование, одинаково боримы тщеславием: это не защищает.

Человек может, как я уже говорил, ездить на бедной машине и очень этим тщеславиться: «Я человек простой, скромный, маленький, я езжу только на этой машинке: все ваши дорогие машины – это все нехристианское, неправильное. Человек должен спокойно ездить на простом стареньком автомобиле».

Почему на автомобиле? Почему не на лошади, не на телеге? Или на велосипеде, на худой конец? На лошади, например, ездили священники в прежние века, почему ты именно на «жигулях»? А кто-то ездит на дорогих машинах и страшно этим гордится, везде показывает машину, даже не смущаясь, что богатая машина как-то не очень прилична священническому званию.

Но это не важно. И те, кто на тех, и те, кто на этих, на велосипедах, на лошадях, – все могут тщеславиться: это совершенно не показатель.

В нашей среде человек может носить удивительно скроенную, качественно пошитую рясу из дорогущего материала, очень хорошего и красивого, очень удобного. И он тщеславный чаще всего не всегда, но часто: Иоанн Кронштадтский, например, не был тщеславным человеком, хотя носил такую рясу. А можно носить старую и задрипанную, заштопанную, замызганную рясу и тоже быть тщеславным, хотя кажется: вот скромность, вот человек истинно смиренный. Ничего подобного! Тщеславие может бороть совершенно любого человека.

Человек, например, казалось бы, по справедливости может гордиться, что он читает 3 канона и 5 акафистов или 3 акафиста и 5 канонов, а может так же тщеславиться, что он ничего не читает – так и говорит: «Господь и так знает, чего я хочу, это все выдумано: долгие молитвы – это фарисейство. Отец знает, что мы имеем в виду, поэтому я даже не считаю, что нужно молиться, это все не так важно. И долгие службы ни к чему, и долгие молитвы – Бог мне все просто дает».

Само по себе состояние человека в любой духовной, светской, человеческой, какой угодно области ничем не может защитить его от тщеславия, он все равно может быть им борим, а может и не быть борим.

В 121-м абзаце Иоанн Кассиан как бы подводит некоторый итог рассуждению о тщеславии: «Все другие страсти, будучи преодолеваемы, увядают, и будучи побеждаемы, с каждым днем становятся все слабее; также под влиянием места или времени истощаются они и стихают; или всячески, по причине их раздора с противоположными им добродетелями, удобнее бывает предостерегаться от них и избегать их. Но эта, будучи поражена, с большим ожесточением восстает на брань, и когда почитается испустившею дух, чрез смерть свою делается еще более живою, здоровою и мощною...» – вот итог: вы можете победить блудную страсть, гнев – что угодно, но нельзя, в обыденном смысле слова, победить тщеславие: когда вам кажется, что вы его победили, оно и восстает на вас с новой силой.

Вы дошли до самого крайнего положения, борясь с тщеславием, и в самой низшей точке своего существования начинаете трубить перед собой: «Вот какой я смиренный человек!» – и все: эта страсть попрала вас.

Вы смирялись, терпели, отказывали себе в том, в другом, третьем, делали только то, что вам скажут; все страсти умерли – вы находитесь в таком состоянии, когда вас не беспокоит плоть, вы давно не кушаете, давно не пьете, не спите, молитва не сходит с ваших уст… И вот в момент посещения Божественного света вы говорите: «А все-таки необыкновенный я человек!» – и страсть раздавила вас, вытерла о вас ноги, плюнула на вас, выбросила в сточную канаву и посмеялась над вами.

Мы думали, что мы ее победили, а она ликует и танцует на наших костях! Вот такая специфическая страсть это несчастное тщеславие, и просто так с ним невозможно сладить: сама победа над ним делает его сильнее.

Естественный вопрос: как быть? Отцы выработали (с определенными оговорками) два способа, которые в известной степени помогают эту страсть если не побороть, то хоть как-то бороться с ней, ограничивая ее власть над собой.

Первый святые отцы называют царским путем. Кто читал святых отцов («Добротолюбие» или какие-то отдельные книги, издания), тот наверняка встречался с фразеологизмом, словосочетанием, обозначающим некоторую реальность (некоторые люди не сразу понимают, что имеется в виду). Царский путь – это путь к Богу, лишенный совершенно всяких чрезмерностей и крайностей, всех вообще.

Мы в 1-м томе «Добротолюбия» читали у аввы Исаии мысль, что отцы попробовали совершенный пост. Макарий Великий поставил себе такую цель и мог не вкушать 40 дней – разные отцы по-разному пробовали (кто раз в неделю, кто дважды в месяц, кто еще как-то), и они приходили к выводу: надо вкушать каждый день. Они могли прожить без еды неделю, но говорили, что кушать надо каждый день – раз в день, не больше, чтобы не впадать ни в какую крайность: чтобы не было сугубо строгого поста и не было особенной вольности в отношении пищи.

То же и в отношении одежды – она должна быть не очень удобная и не совсем неудобная, не очень дорогая, но и не очень бедная: как у всех – неяркая, незаметная. Все должно быть, как у всех – как все, так и я.

В моей среде, например, собрались священники, и каждый по разным причинам надел роскошную ризу, фелонь с украшениями. Иди и ты достань, будь, как все. Да, это может быть связано с какими-то трудностями, – зачем это надо? Но в противном случае ты будешь привлекать внимание, они не смогут молиться. И ты не сможешь, ибо будешь думать: «Я не такой, как все, они вот такие, а я вот такой, я не такой, как они! Я скромный» – и всё, молитвы никакой нет: их будет Бог слышать лучше, чем тебя.

Все надели простые одежды, самые простые, неброские – и ты надень такую же. Она, может, неказистая, затертая, с заплатками? Ничего, надень: будь как все – не выделяйся.

Для моей среды священников, давно ходящих в Церковь христиан, это, в принципе, не так сложно, и большинство нормальных христиан стараются быть как все, не выделяться ничем. Это как-то впитывается с молоком Матери Церкви, поэтому людей, которые хотят выделиться, в нашей священнической среде очень-очень немного: это не типичное проявление.

Но насколько это трудно сделать людям в миру, когда все у нас заточено именно на то, чтобы быть не такими, как все. Причем это парадоксально!

Помню, когда работал учителем в школе, был такой эпизод: ученики в конце нулевых переходили на школьную форму. Это не советская школьная форма, просто некая более или менее единообразная форма. Разумеется, очень яркие, красивые девчонки в классе возмутились: «Это что такое? Как мы можем одинаково выглядеть? Это же невозможно. Мы хотим носить то, что хотим, не нужна нам форма!». Я говорю: «Вы сейчас посмотрите в зеркало». Они все, стараясь выглядеть модно, классно, по-своему одеваясь, были в совершенно одинаковой одежде: черная водолазка, джинсы и джинсовая курточка – у всех, кроме одной девчонки. Их было около 10-ти человек, все были такие.

Стараясь быть вроде бы ни на кого не похожими, быть модными, люди становятся очень похожи друг на друга. И наоборот, если люди стараются быть, как все, не выделяться ничем внешне, вдруг они оказываются очень яркими и выглядят очень необычно; поскольку они не стараются выделить и проявить себя, они становятся совершенно яркими и незабываемыми даже внешне. И так это было в прежние времена.

Первое необходимое правило: чтобы хоть как-то сдержать натиск тщеславия, надо быть как все, и стараться вести себя, как все.

В этом отношении есть замечательное правило. Меня часто прихожане спрашивают: «Например, идет Евхаристический канон, я хочу встать на колени, а никто не встает» – «Никто не встает – и ты не вставай, люди встали – и ты встань».

«Когда креститься в храме?» – «Когда все крестятся, тогда и ты крестись»; «Когда иконы целовать?» – «Когда все целуют, тогда и ты целуй».

Не выделяйся, будь, как все, и это придаст тебе мирное устроение, спокойное, помысел не будет волновать – и останется место для молитвы.

Это, конечно, легко говорить – быть же как все нам трудно: мы все заражены тщеславием. Но постепенно появляется опыт различения, когда человек по внутреннему состоянию сердца начинает понимать: «Я сейчас это делаю ради чего? Чтобы показать себя? Выпендриться, показать, что «я не такой», «я тоже могу», «я тоже умею»?». Человек начинает замечать это движение сердца и сразу себя сдерживать; это приходит с опытом.

Второй способ хоть какого-то преодоления тщеславия – когда человек все делает по послушанию. Но с ним все не так просто – это работает только в одном единственном случае: когда человек слушается мудрого, опытного, духоносного старца. Стоит ему только слушаться не такового, как сразу же в его сердце возникает тщеславие.

У такой ситуации даже есть признак. Бывает, человек, слушаясь кого-то, постепенно начинает чувствовать, что он не такой как все: «У меня старец-то о какой, и я его слушаюсь, а ты кого слушаешься? Ты никого не слушаешься. Какого-то батюшку? Какого-то мужа? Нет. Вот я действительно правильно слушаюсь» – и это стопроцентная гарантия, что тот, кого вы слушаетесь, не мудрый и не духоносный. Он, может, хороший человек, замечательный священник, но он далеко не старец и не мудрый руководитель и наставник жизни. В первую очередь настоящий духовник заботится, чтобы в человеке, что ему доверился, не развивались помыслы тщеславия, которые погубят все хорошее, что делает этот человек, отравят молитву, общение, общежитие, добрые дела, какую-то службу в храме: все дары, подарки, труды, подвиги – все пройдет прахом.

Опытность наставника можно определить именно по тому, что он не поощряет, не поддерживает, не подчеркивает, не мотивирует человеческое тщеславие. Общаясь с таким духовником, человек чувствует себя как раз в состоянии, что он всего лишь маленький человек, который очень хочет научиться жить. Помыслы трубления перед собой, восхваления себя или кого-либо другого просто уходят, он думает только как бы ему спастись, всех видит хорошими, а себя неуспешным, больным, испорченным… Если этот плод жизни есть результат деятельности, молитвы, заботы духовника, значит, к этому духовнику надо отнестись со всяким вниманием. (В прежние времена было много таких наставников – я еще застал таких священников в начале 1990-х годов.)

Подлинный наставник и проявляется тем, что он с любовью, кротостью, смирением и тишиной, но делает так, чтобы человек и не знал бы, за что себя похвалить, по головке погладить – за что, глядя на себя, порадоваться: он тонко вел жизнь другого так, чтобы оградить его от тщеславия.

Записала:
Инна Корепанова

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475