Священник Игорь Лысенко: Пережить смерть

Разговор серьезный – дай Бог, чтобы наша беседа была полезна для многих людей, укрепила скорбящих и помогла людям... С чего все началось?

– Все начинается с момента творения, когда Господь как Творец создал землю, Небо, сотворил человека по образу и подобию Своему, дав ему самое главное – власть быть свободным: выбирать, что он хочет, выбирать вечные ценности, выбирать служение, соединение с Богом – либо, напротив, отвергать это и, таким образом, уничтожать или убивать, то есть фактически выбирать жизнь или смерть. Причем надо сказать, что о Боге мы говорим с большой буквы – Господь, а когда говорим о богах в псалмах, там они идут с маленькой буквы. Так и смерть: есть Смерть (с большой буквы) – она была дана как лекарство против смерти (с маленькой буквы), которой мы отвергаем Бога, когда уничтожаем в себе образ Божий. Вот эта смерть (с маленькой буквы) могла постичь нас, если бы мы остались в раю после грехопадения Адама и Евы, ведь они отвергли Бога, стали сомневаться в Его праведности, в Его любви, а значит – в Нем Самом. Значит, человек умер для Бога, и Бог умер для человека.

Это была первая смерть. И, чтобы победить первую смерть, Господь дал нам Смерть (с большой буквы) – Смерть исцеляющую, о которой мы говорим во время Крещения, когда мы рождаемся в вечность, ибо, если вы помните, тогда мы читаем Апостол и короткое Евангелие: «Идите, крестите, уча их...», – а вот в Апостольском чтении мы несколько раз говорим о смерти: итак мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни, и если Он умер, то умер однажды для греха; а что живет, то живет для Бога. Так и вы почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога во Христе Иисусе, Господе нашем. Поэтому это лекарство от смерти (с маленькой буквы). Смерть большая, исцеляющая, позволила каждому из нас, умирая в своей жизни, в своем земном опыте для Христа и для тех искушений, соблазнов, что уводят нас от Бога, обрести жизнь, вечность и вернуться к Богу, умерев в своих суетных, случайных и ничтожных проявлениях.

Вам наверняка приходилось сталкиваться с людьми двух типов. Первые очень боятся смерти, им очень страшно – просто панически боятся, для них лучше не заводить никаких разговоров об этом и не видеть по телевизору ничего, что касается смерти: им сразу становится очень страшно. А есть люди (их очень много), которые живут так, как будто никогда и не умрут, будто смерти нет. Сейчас вот культ молодости в моде, и мы видим рекламные щиты, на которых все очень молодые, красивые призывают нас купить что-нибудь и нет никакой идеи, что эта красота когда-нибудь начнет увядать, а увенчает это увядание как раз смерть. Кто из них прав?

– Вы же наверняка, задавая этот вопрос, сами осознали, что не правы ни те, ни другие. Это, как у маятника, – две крайности: они всегда одинаково неправильны, мера всегда посередине. То есть если мы слишком боимся земной, телесной смерти, значит, мы слишком привязаны к телесному состоянию и нам кажется, что все сосредоточено именно здесь и сейчас, на земле, а если мы физически умрем, то у нас ничего не будет. Значит, нет Бога. Это языческое состояние, хотя некоторые язычники были настолько одухотворены, что уже понимали: есть жизнь после физической смерти – когда они хоронили, то размещали в гробнице какие-то предметы, чтобы человек пользовался ими в той жизни. Но поскольку уверенности особой не было, все равно были плакальщицы.

На самом деле, очень часто, хороня ближних, мы переживаем не столько за них, сколько за себя: как же мы будем жить без них, ведь нам будет неудобно – они нам помогали, что-то делали для нас, и вот они ушли, а нам уже не так комфортно… Это первое состояние. А второе – как пример того, что человек жил, с ним что-то случилось, а вдруг со мной тоже случится, а если Бога нет, то это плохо. Отсюда возникает паника (в греческом, вы знаете, «панический страх» – это безумный, безотчетный, необъяснимый страх – фактически страх хаоса, страх неустроенности). А второй момент, когда вы говорите, что не думают о смерти… На самом деле, так или иначе, когда встречаются с моментом смерти, здесь и происходит разграничение на христиан и язычников.

Для христианина Смерть (с большой буквы) – это переход в новую жизнь. И у первых христиан смерти радовались, встречали ее благожелательно. Замученный физически за Христа являлся свидетелем вечной жизни, и этому радовались, этому поклонялись. В этом смысле, когда мы идем на панихиду и поем песнопения панихиды, поминая тех людей, которых нет среди нас здесь физически, я всегда прошу помнить: если мы говорим «вечная память», она не может относиться к уничтоженным, к несуществующим людям – вечная память всегда относится к вечной жизни, это один из атрибутов вечной жизни, свидетельство вечной жизни. Поэтому, чем радостнее мы помним о тех, кто ушел, чем доверчивее к Богу относимся, вспоминая тех, кто ушел, тем более мы христиане и тем менее язычники. Поэтому те, кто, как вы говорите, не думает о смерти, ведет гламурный образ жизни, на самом деле настолько боятся смерти, что боятся о ней думать. Они как бы вытесняют ее за границы сознания. Но очень часто, к сожалению, для этого вытеснения они прибегают уже к каким-то средствам: кто-то к алкоголю, кто-то к наркотикам, кто-то к гонкам на автомобилях.

А ведь еще есть дети...

– А вот дети как раз – христиане. Помните, говорят: «Душа по природе христианка»? Дети настолько чисты, настолько доверчивы и открыты, что они понимают: смерти нет – почему Господь и говорит: «Будьте, как дети». Ведь если мы действительно дети Господа, если мы действительно полностью Ему доверяем, мы знаем, что Он не может дать нам ничего плохого; значит, даже смерть, которая нам когда-то предстоит в ее земном воплощении, – это очень правильное и очень нужное для нас средство перехода в вечность.

Интересно, почему у детей нет этого: ни страха смерти, ни часто скорби? Вспоминаю свое детское состояние – меня позвал друг и сказал: «У меня дедушка умер». И мы пришли, глазели во все глаза на дедушку (нам было 5 лет), а потом пошли дальше играть, у нас ничего не изменилось внутри. Это было странно, что человек, который вчера сидел на скамейке, на улице, сегодня лежит в гробу, а завтра мы больше его не увидим. Мы этого не знали, – тем не менее, потом, со временем (трудно сказать, с какого момента), появляется и страх смерти, и скорбь по усопшим близким; до этого ее нет. Откуда берется скорбь, почему она появляется? И она так сильна и так долго нас держит, не отпускает...

– Вы правильно сказали, что в 5 лет это испытали. Мы же перед Исповедью спрашиваем ребенка, сколько ему лет. Это такая условная граница. Может быть, есть дети, у которых взросление наступает раньше, а у некоторых позже, но все-таки считается, что младенцы до 7-ми лет: человек еще не родился для греха, он еще не готов сознательно убивать в себе жизнь; ведь грех – это сознательный отказ от Бога, сознательное отречение от Него. Бессознательное отречение, возвращение – это как волна, которая не отвечает за это, поэтому в ней нет плода смерти (с маленькой буквы), смерти-отречения. А если нет плода, значит, нет страха и скорби. И ребенок настолько доверяет Богу, настолько открыт, что он понимает: ничего страшного в этом нет, это естественно.

А если человек уже перешагивает границу сознательного выбора и сознательного отношения к Богу, к своему поступку и ответственности за это, то в нем возникает страх смерти как наказания, может быть, как прекращения привычного существования, которое он считает главным в своей жизни. Ведь он считает, что Бога нет и что надо устроить в земном мире все как надо: купить машину, квартиру, все это обустроить как положено. И вдруг, если это прекратится, значит, жизнь бессмысленна – и непонятно, для чего я все это делал, тратил силы на это. Тогда возникает ужас бессмысленности. Почему возникают самоубийства? Человек понимает, что он загнан в угол собственным выбором. И как только он открывает себя для Бога, как только начинает доверять Ему, он прекращает быть Иудой и самоубийцей. Он становится разбойником, который даже после смертельного приговора, когда висел уже на кресте, все равно увидел Жизнь перед собой – понял, что жизнь вечна, и выбирает ее и становится святым, бессмертным.

Еще вопрос обо всем живом мире, жизнь и умирание которого мы наблюдаем, – мы видим, как на свет может родиться зверек, взять домой котеночка, а потом он проживет с нами какой-то отрезок жизни и его не станет... И здесь возникает грусть. Но смотришь на животных и понимаешь, что они не скорбят по своим умершим: голубя машина раздавила, а остальные просто разлетелись, им стало страшно от проезжающего автомобиля, но потом они слетелись на это же место и клюют дальше зерно – и ничего, нет оплакивающих, нет хоронящих. Почему это только у человека?

– Думаю, наверное, все-таки у каких-то животных тоже есть понимание, что что-то изменилось, и они где-то в этом смысле жалеют себя. Говорят же про лебедей, что они на всю жизнь одну пару составляют, и если в этой паре кто-то погибает, то другой, как считают, тоже себя убивает. Даже легенда такая существует.

Но здесь можно, с одной стороны, сказать, что по первой заповеди мы должны быть соединенными (мужское существо и женское для плодоношения): как только мы разрываемся, как только один из нас умирает, второй чувствует свою неполноценность, свою «недостроенность» в этом земном существовании. И в этом смысле – да, рождается скорбь, наверное, что он теряет совершенно необходимое качество.

В этом смысле, может быть, когда мы теряем домашнее животное, мы теряем часть того тепла, которое вложили в него и которое он нам возвращал. Те же кошки очень умны, доверчивы, при этом лечат. Куклачев, создавший единственный цирк кошек (православный человек, кстати), ведет передачу для детей, тем самым показывает, как добро, которое ты отдаешь кошке, от кошки тебе обязательно возвращается; очень советую найти в интернете «Школу доброты Юрия Куклачева» и посмотреть. Он с очень большим теплом говорит: «Если вы хотите общаться с кошками, не надо их дрессировать, надо их просто любить». И он приводит пример: когда едет в Англию, ему нельзя перевезти своих животных, карантин, и он умудряется озлобленных немногочисленных брошенных английских кошек любовью, когда он ухаживает за ними во время их болезни, сделать полноценными артистами своего театра… Поэтому, конечно, когда уходит «наше» существо, которому столько отдали и которое нам столько отдало, нам очень не по себе, что-то в нашей жизни исчезает, какая-то очень важная часть. Но это лечится молитвой, пониманием, что в этой жизни Господь нам все вернет, все восполнит и все преумножит. Поэтому чем больше любви мы отдаем и животным, и людям, тем лучше… Но лучше все-таки людям, они в этом больше нуждаются, а животные нам сами вернут, если мы просто будем к ним относиться по-человечески, то есть с любовью.

Да, здесь на ум приходит Книга Иова, где праведник Божий Иов очень много понес страданий, но во всех их он благословляет Бога и не слушает ропот даже собственной жены и друзей. Он понимает, насколько надо доверять Господу, и в результате жизнь его преумножается во всем, это очень правильный пример отношения к смерти – и отношения к своей смерти.

И, опять же, мученики... Представьте себе: великая Римская империя – многовековой опыт роскоши, комфорта, гедонического отношения к жизни у римских граждан. И перейти в религию неведомого маленького народа где-то на периферии – это же надо было испытать абсолютное потрясение. И, конечно, это потрясение они испытывали в момент, когда приверженцы неведомой религии, неведомого для них Бога с улыбкой, с желанием, с радостью уходили из земной жизни, когда их к этому принуждали и ставили перед выбором: кого выбираете – Бога или земную жизнь? Они выбирали Бога, это было свидетельство, что Бог есть, что Он есть любовь и что смерть физическая является жизнью и победой над смертью духовной, над смертью, убивающей окончательно, приводящей к аду.

Мы с Вами уже описали некоторые состояния, многим из нас они не понаслышке знакомы. Тем не менее, когда человек сталкивается со смертью ближнего, на него сваливается сразу очень много всего – это и скорбь, и апатия, и депрессия, и потеря аппетита, и полная демотивация, он абсолютно не чувствует в себе сил, чтобы дальше работать, и может даже оказаться в темной тоске и унынии. Можем ли мы как-то поэтапно или каким-то советом подсказать, как выбраться из этого?

– Я думаю, надо осознать: то, что вы описали, – это состояние богооставленности, состояние, которое мы ощущаем, когда мы потеряли что-то очень важное для нас, что, наверное, все в этом виноваты, что мы так скорбим. И вот надо постараться для себя заменить это состояние тем, что нам сейчас доступно... В первую очередь, доступен храм, возможность Причастия, то есть соединения с вечной жизнью. То есть мы столкнулись со смертью, и надо попытаться тот образ, те последствия смерти, которые мы сейчас испытываем, заменить ощущением и вкушением жизни.

Причастие – это не обряд, не символ: это Сам Бог, это соединение с Жизнью, с Источником жизни. Случаи исцеления практически 90%. Мне, как священнику, приходится часто отпевать, и люди приходят, и даже во время отпевания они меняются, когда их просишь изначально слышать то, что мы поем и читаем: вслушиваясь в эти слова, они начинают понимать, что же происходит. Большинство из них приходят со скорбью, с потерей аппетита и так далее, но я видел, причастив их, как они менялись. Обычно, если есть такая возможность, у нас очень часто отпевания идут практически сразу после Литургии. Я говорю: «Вот есть еще Чаша, тех, кто понимает, что это их спасет, кто был с потерей аппетита, в полном депрессивном состоянии, я призываю приступить к Жизни». И те, кто соглашается, просто меняются на глазах: у них наполняются румянцем щеки, загораются глаза, они начинают осознавать, что жизнь есть.

Если, опять же, читать воспоминания святых и их жития, очень многие именно от размышлений о смерти пришли в христианство, пришли к пониманию того, что есть Бог и что только Он источник жизни. Поэтому, наверное, самое главное, что я могу порекомендовать тем, кто переживает, находится в состоянии уныния, депрессии, – постараться причаститься, и причащаться как можно чаще, вплоть до того, что каждый день: самый большой пост человек испытывает в таком состоянии, а в посту лучше причащаться как можно чаще, как на Ватопеде, где даже Великим постом каждый день служится Литургия Преждеосвященных Даров и все причащаются. Ну а дальше – надо увидеть жизнь.

Молитва это не заклинание, не бормотание какого-то искусственного текста, – это беседа с Богом. Если мы понимаем, что Господь, с Которым мы беседуем в молитве, окружил нас чем-то и в то же время мы увидели смерть, то наверняка рядом есть лекарство от этого уныния… И, конечно, в этом смысле очень важны помощь и поддержка ближних. Как иногда говорят: ты разделил радость – она умножилась, разделил скорбь – она уменьшилась. И вот если ты посетил того, кто переживает, помог ему, то потом, когда ты будешь переживать, тебе тоже помогут. В этом смысле глубинное общение с людьми, не поверхностное, уменьшает скорбь. Здесь не надо замыкаться в себе, и очень важно – как священник могу сказать – не пытаться, когда уходит близкий человек, видеть его в снах, чтобы он постоянно общался с тобой; не отпускать его – это очень неправильно, очень эгоистично: его душа уже у Господа, она уже воскресает, фактически в райском саду, а мы пытаемся ее оттуда вытащить опять в наш мир. Это неправильно.

Действительно так: наше то, что мы отдаем (такая поговорка, в ней есть смысл).

– Конечно, если мы его отпускаем, значит, приобретаем молитвенника за себя, фактически святого человека, который уже у Господа. А когда мы пытаемся его к себе приковать, особенно, как говорят, при материнской любви («мы потеряли ребенка, и теперь мы скорбим, не можем жить, у нас теперь будет траур на всю оставшуюся жизнь»), – это неправильно. Это форма самоубийства.

Кстати, слово «траур» и сам период траура – что это такое?

– Думаю, что это, в общем-то, языческий вариант, языческий подход: это некое умилостивление тому непонятному, страшному божеству, которое у тебя что-то отняло, и ты как бы умираешь для него, показываешь ему, что ты в трауре – отказался от своих повседневных забот, но тем самым искупаешь возможность жить дальше.

А для христиан все-таки главное не в трауре, а в памяти. 3-й, 9-й, 40-й день, годовщина – вспомните об этом человеке, помолитесь о нем, обязательно будьте на Литургии в этот день, подайте записку, закажите сорокоуст. Чтобы каждый из 40 дней, пока душа человеческая ходит по земле, о ней совершалась молитва в церкви, чтобы имя этого человека, память об этом человеке были соединены в Евхаристической Чаше с Кровью и Телом Христа.

Открывая для себя богослужебные книги, слова «траур» я в них не вижу.

– Я же говорю, траур – это атрибут языческой культуры, языческого отношения к смерти, к жизни и к богам с маленькой буквы.

Благодарю Вас за разъяснение. У нас остается время для традиционного пожелания нашим телезрителям.

– Поскольку все-таки мы говорили о смерти, то хорошо, когда мы видим особо переживающих людей, стоящих вокруг гроба, помнить, что Христос Воскрес, и вот это для нас – не страдания Христа, а Его Воскресение – залог нашей жизни. И когда мы соединяемся с Воскресшим Христом в Причастии, мы соединяемся с Жизнью и вечно живем. Поэтому все-таки главное лекарство от маленькой смерти, от панического страха смерти – это соединение с Богом, это Причастие Его. Желаю всем нашим слушателям как можно чаще причащаться и как можно полнее в Причастии открываться Богу, пропитываться Им, доверять Ему и тем самым воскресать вместе с Ним.

Записала:
Елена Кузоро

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475