Как противостоять «языковой катастрофе»?

Представляем собеседника: Ирина Владимировна Шалина – доктор филологических наук, доцент кафедры стилистики и риторики УрГУ, студентка 2 курса Высших миссионерских курсов при Ново-Тихвинском монастыре.

– Ирина Владимировна, расскажите о своей работе, в какой области Вы ученый?

– Я филолог, доцент кафедры риторики и стилистики русского языка Уральского государственного университета им. А. М. Горького, преподаю русский язык и культуру речи, риторику, стилистику, русский язык как иностранный, методику преподавания русского языка на филологическом, философском, экономическом и других факультетах. Наша кафедра хорошо известна в отечественном научном лингвистическом сообществе и за его пределами, мы активно сотрудничаем с учеными Института русского языка им. В.В. Виноградова РАН, университетов Санкт-Петербурга, Воронежа, Омска, Саратова, Беларуси, Калифорнии и другими, выпускаем коллективные монографии, проводим интересные конференции. В общем, научная жизнь на кафедре «бьется и кипит».

Сфера моих научных интересов – лингвокультурология, стилистика, теория разговорной речи, коммуникативная прагматика. Недавно в моей научной биографии произошло важное событие – защита докторской диссертации на тему «Уральское городское просторечие как лингвокультурный феномен». Под просторечием традиционно понимается социально ограниченная речь горожан, не владеющих нормами литературного языка. Считалось, что с ростом культуры эта подсистема национального русского языка должна естественным образом исчезнуть. Но жизнь показывает, что просторечие не умирает, более того, оно отвоевывает традиционные сферы влияния литературного языка – деловую, публицистическую и др. Я в своей работе рассматривала просторечие как лингвокультуру, т.е. как особый не только языковой, но и социальный, ментально-психологический мир, имеющий своеобразный кодекс речевого поведения. В ходе исследования подтвердилась моя гипотеза: просторечную лингвокультуру можно рассматривать как городской вариант культуры народной.

– Позиционируете ли Вы себя как православный человек в студенческой аудитории, среди сослуживцев?

– Я не скрываю своего вероисповедания. Мои коллеги – носители элитарной речевой культуры, люди, стремящиеся быть толерантными. Они знают, что я православный человек, хожу в храм и учусь на Высших миссионерских курсах. Относятся к этому, в общем, с пониманием, хотя на этапе предзащиты возникали довольно-таки напряженные ситуации, когда я, как говорилось, «неправильно расставила приоритеты»; но с Божией помощью все разрешилось. Дочь одного из коллег – моя крестница. Бывает, мне задают вопросы о православных праздниках, постах, обрядах, просят растолковать некоторые догматы Церкви, христианскую символику, отношение Православной Церкви к явлениям нашей жизни. Грустно сознавать, что среди коллег, которые входят в «ближний круг», единомышленников по вере практически нет. В основном это люди с атеистическим (или, как теперь говорят, постатеистическим) мировоззрением, относящиеся к Православию не более как к историко-культурному феномену, и так называемые невоцерковленные христиане.

В студенческой аудитории, на занятиях, возникают ситуации, требующие однозначной оценки тех или иных явлений и событий общественной жизни с православной точки зрения. В последнее время ловлю себя на мысли, что если раньше как бы осторожно «зондировала» аудиторию на предмет отношения к Православию, оставляя в стороне суть религиозных проблем, то сейчас не стесняюсь открыто высказывать свое мнение с православных позиций. Студенческая аудитория интересная: «разношерстная» в этническом, конфессиональном, идеологическом плане, но думающая. Заденешь «болевые точки» – сразу взрывается и втягивается в спор, бурную дискуссию. Понимаешь, что, с одной стороны, надо быть осторожным, чтобы не задеть национальные или религиозные чувства других. С другой стороны, приходит осознание: нравственных пустот не бывает, компромисс добра и зла все-таки невозможен. Это заставляет занять активную жизненную позицию и отстаивать ее. Надо пользоваться любой возникающей возможностью, чтобы заронить в душу хоть искорку света истины Божией.

– Возникают ли у вас дискуссии на религиозные темы?

– Для занятий по риторике стараюсь найти интересные материалы, втягивающие в орбиту религиозную проблематику. У нас на кафедре есть видеохрестоматия, включающая записи публичных выступлений Патриарха Кирилла, митрополита Илариона, А. И. Солженицына и других выдающихся православных деятелей, писателей, просто хороших ораторов. Предлагаю ребятам актуальные темы для дискуссии – отношение к смертной казни, эвтаназии, абортам, гражданским бракам, инородцам, приезжающим в Россию, и т.п. Считаю, что моральная беспринципность в обсуждении этих проблем недопустима.

Иногда намеренно заостряю научные вопросы, требующие православного осмысления. Например, на лекциях по культуре речи останавливаюсь на проблеме происхождения языка. Провоцирую их на дискуссию: что убедительнее – теория эволюционного развития языка, теория подражания или теория Божественного откровения? Потихонечку стараюсь утвердить в их сознании те или иные христианские идеи. Наблюдая за студентами, поражаюсь нескольким моментам: незнанию ими многих православных истин, часто граничащему с воинственным невежеством и бескультурьем; нравственному индифферентизму; откровенному стремлению молодых людей к удовольствию, успеху и материальному благосостоянию любой ценой. Вот в этом году на занятиях по риторике со студентами-экономистами было очень интересно и трудно: девушка-буддистка, для которой смысл жизни – поиски гармонии (но при этом не надо, как она считает, искоренять зло и искать добро, надо удерживать эти конфликтующие начала в равновесии, признать все относительным); молодой человек, верящий только в себя, мечтающий поскорей окончить университет и уехать на Запад, достичь высокого социального статуса, богатства и тем обрести милость Божию. Ну разве можно это принять? Бывает, и на себя злюсь: не всегда мне хватает знания, убедительных доказательств и примеров, не всегда могу процитировать что-то из Священного Писания, не всегда могу сказать достойно. То, что «впитываю» и осмысляю на миссионерских курсах, в процессе чтения святоотеческой литературы, православных газет и журналов, проповедей священников, стараюсь донести «своему кругу», студентам.

– Какие реалии современной жизни Вас волнуют как верующего ученого?

– Я филолог, поэтому призыв к ответственному речевому поведению для меня не пустой звук. Действительно, отвечать нам придется за каждое слово, как говорит Спаситель: «… за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься» (Мф. 12, 36-37). То, что происходило в постперестроечное время в культурно-речевой ситуации в России, лингвисты называли «кинической революцией», «языковой катастрофой». Речь идет о таких процессах, как жаргонизация, вульгаризация языка, «нахлын» (слово А.И. Солженицына) захлестнувшей язык англо-американской волны и сквернословия. Порча, языковая дурновкусица, опрощение языка, который всегда был цветением духовной жизни русского народа, душой и святыней России, – вот то, что не может не волновать меня как верующего ученого.

Меня тревожит и то, что складывается парадоксальная ситуация: родной язык отторгается его молодыми носителями как трудный, непонятный. Студенты открыто, чуть ли не с гордостью признаются: «Да у меня всегда по русскому языку тройки и двойки были», «Я всегда с ошибками пишу, не умею слова складывать» и т.п., зато фразы «она говорит свободно по-английски», «он владеет двумя иностранными языками» произносятся гордо, звучат как комплимент. Получается страшная вещь: молодым людям не стыдно плохо знать свой язык. Вырисовывается и противоположный типаж – этакого воинствующего самоуверенного тщеславного невежды: «А зачем мне знать русский язык, его нормы? К чему все эти условности? Я и так все хорошо знаю». Духовная среда, в которой формируется языковая личность молодого человека, должна иметь высокий развивающий потенциал. Речевая составляющая этой среды (если взять, например, школу), увы, утратила многое, и в первую очередь те образцовые тексты, которые на протяжении ряда столетий формировали риторический идеал, языковое чутье русского человека. Я имею в виду тексты Священного Писания, молитв. Во-вторых, это лучшие художественные образцы. Классическая литература не является сегодня фактором влияния на духовный мир становящейся языковой личности. Ребята перестали цитировать стихи, не опознают прецедентные тексты. Будучи экспертом комиссии по ЕГЭ, я уже перестала удивляться встречающимся в сочинениях абитуриентов фразам типа «великая русская писательница Дарья Донцова» и подобным. В-третьих, это плохое преподавание русского языка в школах, это языковой вкус нашей эпохи, который сегодня формируют журналисты, являющие образчики разговорно-жаргонизирующей речевой культуры. Как-то в разговоре пожаловалась своему бывшему однокласснику, старшему советнику юстиции, следователю по особо опасным преступлениям: «Все люди как люди. Имеют свободное время для занятий своими любимыми делами. А я то статьи пишу, то к лекциям готовлюсь, то научную литературу перелопачиваю». А он мне – с укоризной: «Стыдись своих слов. Ты – полпред, и на своем участке делаешь достойное и важное дело – охраняешь язык и служишь родине». Сначала смутилась, а потом подумала: может быть, это не пафосные слова? Я солидарна с мнением одного дореволюционного университетского профессора, преподавателя русской словесности, который когда-то сказал: «Свою преподавательскую и научную деятельность я воспринимаю как часть своих обязанностей по отношению к Отечеству».

– Каково отношение между религией и наукой? Совместима ли наука с религией?

– И тот, и другой феномен имеют общие корни – произрастают из духовности, это сущности духовного порядка. Человек духовный, в отличие от природного человека, способен познавать мир, различать добро и зло, понимать и творить прекрасное. «Истина», «любовь» («добро») и «красота» входят в одно концептуальное поле, связаны отношениями пересечения и взаимодополнения. Это высшие духовные ценности, имеющие общечеловеческую значимость. Они не кажутся мне полярно дистанцированными. Другой вопрос, что есть истина и Истина. Наука не может претендовать на Истину. Ее задача – вырабатывать теоретические модели, пригодные для познания мира, и проверять их в ходе эксперимента, находить каузативные (причинно-следственные) связи и закономерности явлений действительности, чтобы на определенном этапе развития человеческого общества сказать: да, это истина. Научная картина мира как совокупность коллективных знаний о мире, как парадигма миропонимания постоянно эволюционирует. Смена парадигм приводит к коренному изменению представлений о мире, т.е. к научной революции (лингвистика, например, относительно молодая наука, приблизительно за 150 лет в ней сменились две научные парадигмы, развивается третья, антропологическая). Однако надо признать, что научная истина есть тень живой вечной Истины. Только Истина открывает человеку смысл его бытия, его место в мире. Наука ставит почему-вопросы (почему происходит то или иное явление или ряд явлений), но не способна ответить на зачем-вопросы (зачем происходит это явление), она не телеологична. К научному анализу неприложимы аксиологические категории, условно сводящиеся к формулам «и это хорошо/ нравственно», «и это плохо/безнравственно». На наши ценностные установки, этический выбор претендует религия, транслирующая в жизнь универсальные «заветные смыслы». Религиозная жизнь шире и богаче интеллектуальной жизни; люди принимают религию не потому, что она доказывает свои утверждения, а потому что своим духовным прозрением, духовной интуицией ощущают ее истинность. А.Эйнштейн говорил, что вера в осмысленность мироздания вдохновляет ученого.

Радикальные изменения в естественнонаучной картине мира на рубеже веков (например, теория относительности А.Эйнштейна) разбивают иллюзии о всемогуществе рационального способа познания мира. Это способствует сближению науки и религии, которые, имея разную методологию, разные подходы и взгляды на жизнь, идут по пути поиска истины. Не берусь судить о естественных науках, но филология и религия гармонически близки.

– Есть ли общее между филологией и религией?

– Тут связь самая очевидная. Филология в переводе с греческого означает «любовь к слову», мир же, как известно, сотворен Словом, а Слово есть имя Бога: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог, все через Него начало быть» (Ин. 1, 1-3). Филология занимается словом, текстом, их герменевтикой. Ее называют общечеловеческой «службой понимания». Религия – это область повышенного внимания к слову. Филолог чувствителен к словам, которые суть ключи познания мира; он чувствует их, чует, слышит. Может быть, ответ об общности филологии и религии прочитывается в словах святого апостола: «Итак, вера от слышания, а слышание от слова Божия» (Римл. 10, 17). Любить слово, благоговеть перед ним – значит исповедовать православную веру.

– Случалось ли так, что Ваш взгляд на науку менялся благодаря вере?

– Я могу сказать только о том маленьком научном участке, который я «пропахиваю». Вера укрепляла меня в осмыслении многих важных научных идей, к которым я пришла. Поясню. В научный лингвистический оборот введено понятие «языковая картина мира». Это несколько упрощенная совокупность представлений о мире, выводимых из слов и выражений языка, система взглядов и предписаний, принимаемая и разделяемая всеми говорящими на данном языке в силу того, что многие смыслы представлены в словах и выражениях в неявном виде. Как говорил немецкий языковед В.Гумбольдт, мы все пленники языка, поскольку говорим и думаем на нем, каждый язык очерчивает вокруг своего народа границу, выйти за которую можно лишь оказавшись в плену другого языка. Выявить фрагменты языковой картины мира, понять ментальность и душу народа лингвистам помогают так называемые лингвоспецифические, я бы даже сказала, культуроспецифические слова, например: воля, свобода, судьба, правда, труд, семья, милосердие, душа, добро, зло и подобные. Как я уже говорила, просторечная лингвокультура – это культура народная, она консервирует многие (но не все) традиционные народные нормативно-ценностные установки, представления, стереотипы, предписания в отношении семьи, труда, дружбы, «своих» и «чужих», зла, добра и др. Я эти установки попыталась вывести и прямо большим списком дала в конце своей монографии. Речевой материал, анализ которого позволил это – не отдельные слова, но, что ценнее(!), устные тексты-разговоры, нарративы, письма, дневники простых людей. Но ведь понятно, что народная культура – это культура православная, народная психология русских складывалась под воздействием христианской этики. Доминантные ценности русского народа – терпение, сострадание, способность к самопожертвованию, нестяжательство, смирение и активная жизненная позиция, основанная на вере, стремлении к совершенству в сфере духовной жизни. Изгладить культурную память прошлого из сознания россиян, несмотря на воздействие советской культуры, а сейчас культуры индивидуалистской, эгоцентрической, как оказывается, не удается. Вот это я и поняла по своей работе. На научный лингвокультурологический анализ наслаивалось, накладывалось то, что я почерпнула из Евангелия, работ святых отцов, высказываний выдающихся людей, подвижников православной веры. Вера укрепляла меня в моих представлениях о нравственной природе русского человека, способствовала системной, целостной интерпретации языкового материала.

– Что дает научно образованному человеку вера в его исследовательской деятельности?

– Уж точно не выбор способа моделирования научной реальности. Скорее, вера помогает ученому открыть глубинный смысл его деятельности. Сколько раз меня одолевали сомнения: зачем пошла в докторантуру, кому нужно то, что я делаю? Большой науки уже нет, стоит ли копаться в своем материале («когда б вы знали, из какого сора…»)? Но не могла я, получив благословение батюшки на написание своей работы, бросить то, над чем корпела ночами почти 6 лет. Не скрою: было уныние, малодушие, но все-таки вера в Бога, который определил мое предназначение, мысль, что все в нашей жизни промыслительно, вдохновляли меня. Я даже об этом осмелилась сказать в своем заключительном слове на защите. Вера научила меня не бояться совершать поступки. Лингвокультурологическая концепция просторечия, которую я разрабатывала, шла вразрез с существующими авторитетными подходами к его изучению как подсистемы национального русского языка. Выбранный мной взгляд на объект не «извне», а «изнутри» позволял принципиально по-иному интерпретировать городское просторечие, которое считается в лингвистике одним из самых загадочных и малоисследованных объектов. А когда на защите диссертации во время свободной дискуссии услышала, что моя работа – это прорыв в науке, была поражена до глубины души. Как тут не возблагодарить Бога!

– Какой бы Вы дали совет миссионеру с позиции филолога?

– Не обольщаться самомнением, стремиться к тому, чтобы поступки и слова не расходились. И, конечно, помнить о силе человеческого слова. Как говорил святитель Лука (Войно-Ясенецкий) в одной из своих проповедей, ни одно слово, исходящее из уст человека, не теряется в пространстве бесследно. Оно всегда оставляет глубокий, неизгладимый след, живет среди нас и действует на сердца наши. В слове содержится великая духовная энергия, которая никогда не пропадает, а распространяется повсюду и действует на всех.

Беседовала Юлия Бабушкина

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475