Священник Сергий Желудков: «Почему и я — христианин»

…К свободе призваны вы, братья, только бы свобода ваша не стала поводом к угождению плоти, но любовию служите друг другу.

К. Галатам, гл. 5

Есть очень высокое значение слова христианин: это человек, осуществляющий в своей жизни практическое христианство. Таких истинных христиан всегда было очень немного. В другом, сниженном значении слова быть христианином — это значит номинально «принадлежать» к одному из христианских вероисповеданий. В этом втором смысле, при всем личном моем недостоинстве, и я — христианин… Почему? Каковы основания этого моего пусть неполного, только «теоретического» христианства? Постараюсь ответить как бы заново, по возможности, не повторяясь, кое-что восполняя, пользуясь уже условленными терминами и выводами из уже рассмотренных фактов.

Сначала, весьма кратко — исходные положения. Бытие — тайна, и возможны три, только три гипотезы о ее самом общем, принципиальном значении.

Первая гипотеза — наш простецкий атеизм, утверждающий абсолютную бессмысленность бытия. Вульгарный атеизм «противоречит подсознательному чувству — ощущению, что мир что-то значит и куда-то идет» (Г. Честертон). Такой атеизм в сущности есть просто несерьезное отношение к жизни, легкомыслие и недомыслие, мышление не до конца. Принять гипотезу вульгарного атеизма — это значит поверить, будто неразумная слепая «Материя» сама из себя творит разумный, изумительный Космос, человека, его гениальность, его духовные ценности. Нет — не может быть!… Нет — должно быть какое-то (назовем пока это так) Разумное Начало бытия, какой-то Смысл существования.

Вторая гипотеза — атеизм интеллигентный. Напрасно Папа Пий XII обвинил в глупости тех, кто не видит Бога в природе.

Интеллигентный атеизм понимает, что есть Разумное Начало и какой-то Смысл бытия; но это в его представлении отнюдь не Бог в священном, религиозном значении слова. «Бога нет» — есть Разум и Смысл, абсолютно чуждые человеческому идеалу Божественной Святости, совершенно безразличные к добру или злу. Разве повседневная очевидность торжествующего зла, невинных страданий не убеждает нас в этом?… Гипотеза интеллигентного атеизма формально безупречна; но вряд ли кто-либо с полным осознанием ее принимает. Это значило бы поверить, что все бытие имеет невыразимо ужасный, кошмарный, кощунственный Смысл. При такой уверенности в абсолютной, отчаянной безнадежности человеческого существования люди давно уже должны были бы потерять волю к достойной жизни, духовно опуститься, «забастовать», отказаться от всех творческих стремлений. Почему этого не происходит — является загадкой, которая во второй гипотезе неразрешима.

Третья гипотеза основана на свободной религиозной интуиции. Символы всех великих религий по-разному говорят о едином для всех Святом Божестве. Бытие — тайна священная, в которой все наши проблемы должны получить оптимальное разрешение. Только в религии — возможность подлинной надежды, только на этом направлении есть смысл сознательному человеку работать — искать, размышлять… Только третья гипотеза достойна практического изучения.

Это трудный путь человеческой свободы. Идея свободы центральна в христианстве и без нее нельзя современному человеку войти в христианство. Сама по себе религиозная интуиция для среднего человека (сужу по себе) не имеет принудительно-убеждающего значения. В этом (только в этом) смысле можно говорить о «недостаточности» Божественного откровения в христианстве. Неверующий может с полным правом сказать: спорим мы, спорим о Боге; а Сам-то Бог — молчит, молчит»… Почему, кроме столь слабой, не ясной, для столь многих сомнительной интуиции, Он не дает нам ничего положительного знать о Себе? Пусть Он непостижим, сверхразумен; но должны же быть у Него какие-то средства заставить нас во всяком случае хоть не сомневаться в Его «существовании»? Ответ — в идее свободы. Вот именно — не хочет «заставить»… Употребляя условно-примитивное сравнение Бога с «царем» — Он изволит принять царствование в нашей душе не иначе как по свободному избранию нашего сердца. Никакого насилия, хотя бы это было принуждение логики или подавляющей интуиции. Да, мы не знаем — «существует» ли Бог. Существует Святыня — духовная Красота. Согласен ли я вот так, ничего не зная, без всяких доказательств, расчетов, гарантий избрать эту духовную Красоту как Высший Принцип всех моих стремлений и действий? Вот — подвиг свободы, в которой человек на деле приобщается к Божественной жизни, входит в практическое христианство.

В христианстве «теоретическом» — всюду проблемы и тайны, о которых можно уверенно думать, что в этом земном существовании они никогда нам не будут открыты. Тайна Личности Христа. Тайна зла и невинных страданий. Смысл истории — космической, всечеловеческой, личной истории.

Жизнь будущего века… Все наши размышления годятся здесь только для опровержения наивных схоластических учений. А дальше — дальше наивысшая проницательность нашего разумения будет именно в том, чтобы осознать сверхразумность, принципиальную нерешаемость этих проблем. И опять, как и в главной тайне Бога, эта нерешаемость охраняет нашу свободу. Еще в ветхозаветной Библии написаны слова Божества к Моисею:

«… Лица Моего не можно тебе увидеть; ибо не может человек увидеть Меня — и остаться в живых»
(Кн. Исход, гл. 3)

Сегодня нам должно понять: не только «Лица» Божия, но и никакой другой из тайн христианства нельзя нам постигнуть: ибо не может человек узнать это — и остаться духовно «в живых», то есть свободным. Стоит только вообразить, что вот — открылась бы мне, например, тайна смерти: и в тот же момент навеки закрылась бы для меня возможность свободного избрания, свободного действия, — вся ценность духовной жизни в здешней форме существования. Здесь, на этой земле, наше неведение есть условие нашей свободы; это совершенно несомненно так, я уверенно пишу об этом, как умею, своими словами. Можно сказать, что Бог согласен «быть» для нас только тогда, когда мы свободно полюбим Его — свободно пожелаем, чтобы Он был… Я охотно скажу: Бог намеренно таится, скрывается от нас в этом мире как Сверхбытие, как Сила — чтобы не «испугать» нас, не получить от нас рабьего поклонения. Свят Господь, Бог наш — Бог свободных.

Только тогда, когда человек свободно избирает и на деле совершает путь к Богу — тогда и Бог «встречает» его на этом пути. Когда христианин стремится на деле осуществить личную «жизнь во Христе», вступает в практическое служение любви и правды, воспитывает в себе, по слову апостола, нового человека, проявляет в этой духовной работе «ежедневную доблесть», — тогда, среди скорбей и испытаний истинно-христианской жизни, приходит к человеку на помощь таинственная духовная сила — Божественная благодать. Тогда душа получает, редко, но получает ощутимый, ей одной ведомый ответ на молитвы, а моментами чувствует радость неизреченную, присутствие в себе вечной жизни, по слову апостола, силы грядущего века… Об этом опыте говорить я недостоин, но он есть, пусть у очень немногих, но есть, а в Церкви — все общее. Святые подвижники учили о некоторой обратной зависимости самой веры от живительной практики христианской жизни. «Не пытайся удержать ветер в горсти — веру без дел» (преподобный Исаак Сирин). «Ибо единственный способ к познанию Бога есть добpoтa» (преподобный Антоний Великий). Вспоминается где-то у Шиллера: «Божество вы в вашу воспримите волю — и Оно сойдет к вам с мирового трона». Христианство — это, конечно, и «мировоззрение»; но в каком-то еще более глубоком, таинственном смысле христианство — это свободная воля к жизни, к духовной, истинной жизни. «Искренне уверовать свойственно душе мужественной» (преподобный Нил Синайский).

Почему я христианин, а не избрал себе другую религию? Я принял христианство, можно сказать, по наследству — это религия отца и матери, родного народа. Но затем и в некотором личном духовном опыте я убедился, что христианство — высшая форма религии. «Сколько бы ни возвышался дух человеческий — высота христианства не будет превзойдена» (Гете).

Нет и не может быть уже никогда для нас более возвышенного переживания идеи Бога, чем это дано нам в христианстве, и мы не могли бы уже религиозно преклониться ни перед чем, что оказалось бы ниже этого — ниже нас самих… В христианстве — оптимальная идея Бога: значит, христианство и есть самая истинная религия. Это религия Бога Живого — Бога, любящего мир, нисходящего в мир, состраждущего миру в его свободной судьбе. В символах христианства Сам Бог в лице Предвечного Сына приходит к нам, становится совершенным Человеком и в этом немыслимом уничижении, сохраняя нашу свободу, приобщает нас к самой сущности Божественной жизни — к Своей любви. «…И по великой любви Своей не пожелал Он стеснить свободу нашу, чтобы любовию сердца нашего приблизились мы к Нему» (преподобный Исаак Сирин).

Христианство — это религия любящего, страдающего, Святого Бога; и это религия Человека, любящего Бога, работающего для Бога, страдающего с Богом, восходящего к Богу, достойного Божественной славы… Христос — «единый Посредник», Вечный Человек, «предавший Себя во искупление всех», единый Безгрешный Человек, в Котором «оправдалось пред Богом» все человечество. В юридических символах отображается таинственное единство всех людей доброй воли в Христе — в Его всечеловеческой Церкви.

Тайна Личности Христа сверхразумна. В сущности, ведь даже и для нас, христиан, остается вечно неизвестным, где же проходит граница между историческим и символическим, абсолютным и условным в самих Евангелиях, в самих догматах христианства. Нет границы нашим «частным» недоумениям — а «Целое стоит незыблемо, как и прежде». Можно не сомневаться, что наш неложный церковный мистический опыт личной Божественности Иисуса Христа пребудет до скончания века. Но такова парадоксальная правда, что в самой Церкви Христовой есть много людей доброй воли, которым эта благодать «личного» почитания Христа недоступна. Так это и должно быть: ибо «Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили» (по Матфею, гл. 20). Не только атеисты, но многие глубоко религиозные люди не называют Христа своим Господом: таковы на нашей памяти, например Лев Толстой, Ганди, Альберт Швейцер; таковы некоторые из самых уважаемых наших знакомых. Ясно, что они в этом не виноваты. «Кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему» (по Матфею, гл. 12). Но есть общая для всех нас Святыня, пусть не личная, собирательная святыня человечности. Это не «миф», не выдумка, мы реальнейше осязаем ее в ситуациях практической жизни, когда нам является истинное Величие, блистающая Красота человеческого духа, — когда среди нас «изображается Христос»… Об этом я, как умел, рассказал выше. Это Святыня, которую одинаково чтут все верующие и все неверующие люди доброй воли. Этот собирательный Идеальный Человек уже достаточно определился и «накопился» в священных мгновениях всечеловеческой жизни.

Христианство сверхразумно, как сверхразумна вся тайна бытия. Наша положительная вера свободна. «Веруем», — в этом слове не насилие над свободною мыслью, а свободная интуиция, свободное преклонение, свободное дерзновение, свободное доверие, свободная надежда:

Христос воскресе из мертвых, смертию (любовию!) смерть поправ и сущим во гробех живот (вечную жизнь) даровав…

Это невместимо огромно — но ничто «меньше» было бы недостойно нашей Святыни. В этом уповании мы должны бесстрашно, с доверием к Богу нашему встретить и пережить все испытания, страдания, неудачи, конец нашей личной истории. Смысл всечеловеческой и личной истории сокрыт в непостижимой Вечности; и мы веруем, что это будет Вечность Иисуса Христа.

Священник Сергий Желудков

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475