Священник Константин Корепанов: Что такое смирение?

Продолжение. Начало в №№31, 34 (2020 г.) – 23, 25–29, 31–36, 38–39, 41–48 (2021 г.) – 1–3, 33–39, 41–43, 45–48 (2022 г.) – 1, 3–11, 13–21, 23–26, 29 – 48 (2023 г.), 1–2, 4–11, 13–15, 18–40, 42 (2024 г.) –1 (2025 г.)

Продолжаем читать наставления преподобного Варсонофия Великого и Иоанна Пророка из второго тома «Добротолюбия». Мы остановились на теме плача, на 90-м абзаце; 89-й был посвящен истинному плачу, 90-й несовершенному плачу.

«Несовершенный плач то отходит, то приходит, сообразно с тем, как помысел ревности спасения попеременно то разгорячается, то расслабляется. Когда же теплота сделается постоянной, тогда бывает умиление великое и постоянное, а ему последует и истинный плач, о коем должно заботиться, понуждая себя, чтобы его получить».

Несовершенный плач потому и несовершенный, что не может быть постоянно. Он то есть, то нет, то мы плачем, то не плачем, то смеемся, то смотрим или читаем светские книги, то идем на вечеринку, на работу, что-то выясняем, обсуждаем, грешим, естественно, но иногда и плачем. Вот этот плач несовершенный. Как уже можно понять, это тот плач, который мы все и переживаем (или, по крайней мере, хотели бы переживать), то, что нам, в общем-то, и доступно. Так бывает с нами, когда рухнули оковы окамененного нечувствия, когда дух оживил наше сердце и оно делается способным плакать о вещах Божественных, о грехах, о неправде своей, о нелюбви своей, сокрушаясь о том, что мы не можем любить Бога как должно. Вот это разрушение благодатью Святого Духа окамененного нечувствия приводит к тому, что вообще сердце делается способным плакать.

Но плакать постоянно мы не можем. И хотя плач – это неплохо, несовершенный плач – это неплохо, но мы не можем это делать постоянно. И это нормально для нас, людей мирских. Ведь если мы будем плакать постоянно, допустим, то наше пребывание в мире будет просто невозможно. Мы не сможем работать, не сможем поддерживать отношения с друзьями, воспитывать детей, ходить на собрания, сидеть в больницах. Мы не сможем почти ничего из тех социальных функций и долженствований, которые должны делать, должны осуществлять. Мы не сможем организовать свою жизнь в социуме, если нам по какой-то причине будет дарован истинный плач вдруг, неожиданно; это выведет нас из мира, делая невозможным наше пребывание в мире.

Поэтому то, что у нас несовершенный плач, неплохо, это нормально, естественно. И если кто-то из людей вдруг, неожиданно действительно, умилившись и поплакав какое-то количество часов или дней, вдруг захотел бы плакать всегда, на это нет воли Божией. Или человек должен оставить этот мир и уйти, чтобы плакать.

Но сам этот несовершенный плач тоже бывает разным. Он может быть чересчур кратковременным, а может быть все-таки и пополнее. Он зависит, как здесь пишет Варсонофий Великий, от нашей ревности ко спасению, от приливов этой ревности, от горячности, которая сопровождает порой некие события нашей жизни, или погружение в постный подвиг, или в покаяние, может быть связан с Великим покаянным каноном Андрея Критского, может быть связан вообще в целом с постом, говением, когда мы переживаем, готовимся к причащению Святых Христовых Таин, или с болезнью, трудными событиями, переживаниями за наших близких, со смертью близких людей и так далее. То есть это зависит от многих вещей, но в определенной степени зависит от нас. То есть насколько мы ревностны, насколько помысел побуждает нас ревновать о спасении, настолько и увеличивается время продолжительности этого несовершенного плача.

Поэтому естественным образом Великим постом мы плачем больше, чем в обычное время. Во время Великого поста, в первые и последние недели плачем больше, чем в остальные дни поста. Это не потому, что благодать больше в эти дни, а потому, что мы больше подготовлены, настроены на восприятие этой благодати, которая не умаляется, не исчезает во все дни Великого поста. Мы, скажем, плачем и молимся больше, когда нас постигает болезнь или страх за наших близких, потому что мы в этот момент полностью устремлены к Богу. Но это время заканчивается, и мы возвращаемся снова к нашему социальному служению и уже не плачем, и ничего страшного в этом нет. Единственное, что можно было пожелать и что умели делать древние, это причащаться и готовиться к причащению, чтобы во время подготовки к причащению был плач, было покаяние, чтобы не превращать причащение в некие формализованные действия. Если этого удастся достичь, то, собственно, мера для мирского человека будет исполнена.

Абзац 91: «Смирение состоит в том, чтобы отсечь во всем свою волю и не иметь ни о чем попечения. Отсечь корень страстей, похоти, чревоугодия, сребролюбия значит то, чтобы отсечь свою волю, огорчать себя сколько возможно и понуждать органы чувств, чтобы они сохраняли свой чин, а не злоупотреблять ими. Через это отсекается корень не только этих, но и прочих страстей».

Такого определения смирения мы, скорее всего, не слышали, и нам, скорее всего, в голову оно не приходило. Смирение состоит в том, чтобы отсечь во всем свою волю и не иметь ни о чем попечения. Мы как-то предполагаем под смирением некое чувство. Иногда некое особо покорное состояние, которое почему-то рисуется у нас в голове как некое состояние покорности, хотя покорность и смирение – разные вещи. Достаточно посмотреть на распятого Христа. Он смирен, но не покорен. Он не покорен ни духу времени, ни тем, кто Его распинает. Он покорен Богу. Он покорил Себя Богу, потому Он смирен, но Он вовсе не покорился злу, не покорился людям. Они не смогли Его сломать, сокрушить. В этом смысле Он остался несломленным, но смиренным. А у нас, когда мы говорим о смирении, всегда в голове просто покорность, как в известной (по крайней мере, для советских зрителей) советской сказке: что воля, что неволя – все одно... Это к смирению не имеет никакого отношения. Это скорее толерантность, а не смирение. Смирение – это сила, преображающая человека, сила, преображающая мир. Это огромная и великая сила, а не слабость, не сломленность, не покорность. Это нечто совсем другое.

Вот здесь мы видим в этом смысле странное определение, не укладывающееся в парадигму наших представлений: смирение состоит в том, чтобы отсечь во всем свою волю и не иметь ни о чем попечения. Само это определение состоит из двух частей. Смирение состоит в том, чтобы отсечь во всем свою волю. Первое. Вспомним Евангелие. В общем, мы всегда должны вспоминать Евангелие, и мы в Евангелии вспоминаем порой очень много разных вещей, иногда чаще всего вспоминаем притчи, это уже неплохо, это очень даже хорошо.

Но кроме притч, в Евангелии есть еще и прямые повеления. Причем есть такие, которые выражают собой саму суть христианской жизни. Вот, например, отвергнись себя, говорит Господь. Возьми крест свой и следуй за Мной. Про крест мы помним, но чтобы нести крест, нужно отвергнуться себя, и это мы не сопоставляем, об этом не помним. «Кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее». Душу, оказывается, нужно потерять. Ее надо вышвырнуть, родную, любимую, такую милую; душу собственную надо потерять. Все, что тебе дорого, что приятно твоей душе и захватывает твою душу, что ее лелеет, тешит и нежит, ты должен потерять. Ты должен потерять свою душу, чтобы обрести Христа. И только то должно быть приятно твоей душе, что приятно Христу. Ну, понятно, наверное, что в совершенстве это делали только совершенные святые, но хотя бы начать этот процесс нам необходимо. Иначе Христа мы не приобретем вовсе. Или, скажем, еще не менее категорично у евангелиста Иоанна: любящий душу свою погубит ее, а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную.

Это тоже по поводу распространенного ныне тренда, по поводу любви к самому себе. Это прямо противоречит Евангельским словам. Душу свою мы не должны любить, мы должны ее возненавидеть. Мы должны ее ревностно, очень категорично отвергнуть, чтобы спасти ее в вечной жизни, компромиссы здесь недопустимы. А что на самом деле происходит с нами? Мы приходим в храм, обращаемся с молитвой к Богу (хорошо, если к Иисусу Христу), чаще к Богородице, святым. Мы приходим в храм и обращаемся к ним с молитвой, не обращаясь к Богу по существу. То есть нам Писание говорит: обратитесь к Богу. Имеется в виду не обратиться с молитвой, а развернуться: вы идете от Бога, а нужно идти к Богу.

Мы приходим Его попросить, чтобы Он нам помог и помогал. Мы готовы Его убеждать, готовы просить, если кто-то нас вдохновит, кто-то нам подскажет, что вот есть определенные условия, при которых Бог все равно услышит, все равно это исполнит. Вот мы эти условия стараемся узнавать, эти условия стараемся соблюдать. Ну, пост так пост, правила так правила, милостыня так милостыня, Исповедь, Причастие, все, что надо сделать, чтобы Бог в конце концов меня услышал и сделал то, что необходимо сделать.

Причем само, собственно, понимание о причащении для нас никак не связано с обращением к Богу. Для большинства причащающихся людей это просто некий кусочек благодати, кусочек святыни, который помогает здесь обрести счастье, радость, покой, тишину, бесскорбность. То есть помогает мне хорошо прожить здесь.

С обращением лично ко Христу это никак не связано. Мы причащаемся Его Крови, не сознавая, что это Кровь Его, что Он за это умер, что вообще-то мы причащаемся Его смерти, Его страданию. Мы причащаемся, не думая об этом, для нас важна радость; обращения нет. И мы не только, скажем так, неспособны, но не исполняем Его заповеди. Мы не собираемся их исполнять вообще. То есть мы знаем, что они есть, эти заповеди. Мы готовы даже в чем-то покаяться, но исполнять мы их категорически не будем. Ни одну заповедь. Мы делаем определенные вещи для того, чтобы Бог нас услышал. Скажем, ходим в храм, или читаем молитвы, или постимся, потому что нам сказали, что это нужно. А вот то, что написано в Евангелии (скажем, прощать всех надо, любить всех надо, не судить никого), нас не волнует совершенно. Мы не то что не можем исполнить эти заповеди, мы их и не собираемся исполнять. Наша Исповедь – не покаяние в том, что мы никого не любим. Это не покаяние в том, что мы не любим Бога. Это не плач об отсутствии у нас любви, а ведь главнейшие заповеди именно эти. Мы приходим на Исповедь, чтобы жаловаться на свою жизнь. Вот у меня такая проблема, как мне ее решить? «Меня никто не любит». У кого-то чаще всего проблемы с близкими. «У меня муж пьет»; «Меня дочка не уважает».

Вот что мне сделать, чтобы Бог меня услышал? А без обращения к Богу нет в христианстве ничего, потому что обращение к Богу предполагает, что Его воля становится единственным основанием жизни, единственным мотиватором жизни. Только воля Божия определяет жизнь, только тогда, когда человек исповедует сердцем и устами, что воля Божия единственная, он вообще может называть Бога своим царем и что-то говорить о Царстве Божием. Без понимания того, что весь смысл христианской жизни в том, чтобы исполнять Его волю, никакое христианство просто невозможно. Но людей это, как правило, не беспокоит, потому что об обращении к Богу никакой речи быть не может. Никто и не говорит о том, что мы должны обратиться к Богу. Ну, иногда говорят, часто много говорят о том, что человек должен исполнять заповедь. Но он же понимает, что исполнить эти заповеди он не может. А раз не может исполнить заповеди, он считает, что и не должен. И, собственно, не в этом дело. Господь и так меня любит, и Его задача – мне помогать. Так в чем же дело? Грехопадение произошло. Грехопадение каждого из нас, всякий раз, когда мы согрешаем. Но важно первое – грехопадение Адама есть утверждение своей воли, есть утверждение своей жизни на основании своей воли. «Господи, пусть будет так, как я хочу, а не так, как Ты хочешь». Все грехи суть – это. От первого грехопадения до последнего грехопадения... «Не так, как Ты хочешь, Господи, а так, как я хочу». Это и есть самость, самолюбие, самоугодие, своеволие... То есть я основа жизни, я в центре жизни, я определяю эту жизнь, я ставлю ей задачу, я требую от нее, чтобы она соответствовала тому, что я считаю правильным, считаю нужным...

Вот эта самость и есть сам корень греха. Отсюда исцеление, которое конкретно на наших глазах производит Иисус Христос: «Не Моя воля, Отче, а Твоя да будет». И поэтому Он учит нас молитве «Отче наш», в которой мы именно отвергаем себя, свою самость категорично и последовательно. Вот это отречение от самости, отречение своей воли, распятие своей плоти со страстьми и похотьми и есть суть смирения. Отречение от своей воли должно быть по заповедям, то есть никто не может исполнить заповеди сам по себе легко. Никто, ни один человек, даже Серафим Саровский не мог. Ни один человек, рожденный на этой земле, не может исполнить сам по себе заповеди Иисуса Христа без отречения от самого себя. И всякий раз, исполняя заповедь, человек говорит: хочу, чтобы была Твоя воля, как Ты скажешь (а не как мне нравится, не как я хочу, не так, как мне удобно, приятно). Пока человек не скажет, не произнесет сердцем, порой и устами, это отречение от самости, у него не получится исполнить никакой заповеди никогда. А неисполнение заповеди, понятно, никак не поможет, никаким образом не приведет к тому, что Христос вселится в сердце.

И отречение от своей воли должно совершаться ради того, чтобы была воля Божия. Не просто воля другого человека. Именно ради воли Божией, которую этот человек здесь проводит или осуществляет. Иначе это будет просто человекоугодие. И человеку надлежит, слушая заповеди, по заповеди признавать Того, Кого нужно признавать, исполняя волю Того, Чью волю нужно исполнять. Таким образом, он постоянно находится в отречении от себя, всегда ищет не только отказа от своей воли, но и отказа от своей воли ради воли Божией. И в этом аскеза, в этом подвиг, борьба, сораспятие со Христом: «Не моя воля, а Твоя да будет во всем».

Записала:
Елена Кузоро

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475