Автор-исполнитель, поэт и музыкант Игорь Растеряев: «Жизнь людей состоит из тернистых путей...»

В студии телеканала «Союз» мы встречаемся с человеком, которому не только есть что сказать, но и есть что спеть. А поет и высказывается он так, что люди во множестве это слышат, понимают, принимают и любят. У нас в гостях Игорь Растеряев.

– Здравствуйте, дорогие зрители телеканала «Союз»!

Что-нибудь скажете еще для приветствия или сразу будете петь?

– А что сказать? Всех поздравляю с грядущими праздниками, какие будут.

Много разных.

– А теперь, я думаю, можно и спеть. Начать хотелось бы с новой песни, которую еще никогда не пел на «Союзе». Она посвящается всем моим друзьям, точнее – ровесникам, всем ребятам, девчонкам, детство которых пришлось на 90-е годы. (Звучит «Песня о детстве».)
Наши руки не привыкли
В интернете ставить лайки.
На советских мотоциклах
В замусоленных фуфайках
Мчимся по ночной дороге
Меж полей из ржи и гречки,
Где мерцает одинокий
Наш костер у чистой речки.
Наш костер у чистой речки.
Мы в костер
дровец подбавим,
Запечем в углях картошку,
И плеснет в реке голавль,
И появится гармошка.
От души
играть вдруг станет
До утра, без всякой меры,
Нам – первейшим хулиганам
И последним пионерам.
Нам пятнадцать лет
настало,
А стране – всего четыре.
Поломали идеалы,
А кто прав, сказать забыли.
Мы костру
с картошкой верим:
Он-то точно не предатель,
Он хорош на самом деле,
Он – наш общий
знаменатель.
Он – наш общий
знаменатель.
Каждый сам себя заквасит:
Свой характер, ум и норов.
Мы уедем восвояси,
Слушая наказ моторов.
Будет в жизни много бедствий,
Знать не будешь,
куда деться.
Но к костру своего детства
Приезжай почаще – греться.
Приезжай почаще –
греться...

Игорь, а что такого было в детстве, что помнится до сих пор? Я в этой чудесной и замечательной книжке прочитала про хулиганские элементы, когда Вы курили листья – не помню, какие.

– Кленовые, мы их заворачивали в районную газету «Призыв».

Да. Вы делали вид, что вы крутые, плохие парни. А что еще такого было?

– Мы не были плохими парнями.

Я говорю, что делали вид.

– Вообще, мне очень нравится, что здесь заставка питерская: меня обычно ассоциируют с полем, с Волгоградской областью, очень редко с Питером.

Я Вам хочу заметить: моя мама, когда узнала, что Вы питерский, сказала: «Да нет, я думала, что не из Питера».

– Поэтому у меня ощущение детства питерское – это отсутствие заборов, шлагбаумов и всяческих преград. Несмотря на то, что детство пришлось на 90-е годы, ощущение такого размытого громадного пустыря, по которому опасно ходить, гулять, но везде можно. То есть все вокруг ничье, все вокруг твое, ты можешь везде ходить.

А в Питере на тот момент какая была атмосфера?

– С одной стороны, 90-е годы – это бандиты, а с другой стороны, я везде гулял, никто за меня не трясся. Папаша меня уже в 15 лет ночью в ноябре на Ладогу отпускал за налимом одного с ночевкой. Меня там отрывало на льдинах. Короче, ужас творился, но как-то это все считалось нормальным. Сейчас вроде все спокойно, но везде заборы, никуда не пойдешь.

На окнах решетки.

– В общем, у меня детство ассоциируется со свободой.

Может быть, это потому, что мама с папой люди творческие, художники, а это определенное мировоззрение.

– Да, мировоззрение у них определенное.

Расскажите про маму с папой. В книге есть совсем немного про них.

– Мама с папой у меня пенсионеры. Папа из Волгоградской области, мама коренная ленинградка, бабушка – блокадница. Они художники, у меня и сестра художница. Как-то так.

То есть Вас вообще не строго воспитывали? Как наказывали, если вообще наказывали?

– Бывало, но маловато, конечно. Я давал больше поводов, чтобы меня наказывать. Кстати, посмотрел на заставку – вспомнил один новый клип, который на новую песню мы недавно снимали, как раз на Невском проспекте. Песня называется «Песня ангелов-хранителей».

Начнем с этого? (Запускает самолетик.)

– Да, в клипе мы пускали самолетики. Песня поется от лица ангелов-хранителей, до этого еще таких песен не было. (Звучит «Песня ангелов-хранителей».)
Жизнь людей состоит
из тернистых путей,
А мы – ангелы,
мы охраняем людей.
Нас отправили к ним
наши боги-отцы.
Мы – небесного войска
земные бойцы.
Нам задача дана
охранять, не мешать.
А ты попробуй везде
успевать-поспешать,
И сидеть на плече,
и глядеть молодцом,
Так что зря нас рисуют
с унылым лицом.
И всегда, когда трудный
кончается бой,
Люди путают нас
то с судьбой, то с собой.
И не знают,
победу купая в вине,
Сколько бед застревает
в усталом крыле.
Сквозь огонь пронеся
и по горло в воде,
Будем с каждым стоять мы
на Страшном суде:
«Эй, апостол Петро,
ну-ка дверь открывай!
Что там выпало нам:
то ли ад, то ли рай?».
И закончится суд,
и душа улетит...
А пока мы идем
по земному пути
Будто в связке одной.
И, крестясь каждый раз,
Люди вместе с собой
охраняют и нас.

Я тоже поучаствовала как могла. Игорь, насколько сложно уговаривать, убеждать людей, просто прохожих, которые шли по каким-то своим делам (может быть, они торопились), запускать самолетики или поплясать?

– Это не сложно. Сложно дальнобойщиков уговаривать сниматься в клипе, в смысле – пустить нас снимать к себе в кабину и вести километров 150 вместе с собой. И просить людей плясать посложнее, чем пускать самолетики.

Вы «Плясовую» снимали в Москве?

– Да, в Москве, и в Питере тоже чуть-чуть.

А где легче люди шли на контакт?

– Везде они идут довольно-таки легко на контакт, если особо ничего не надо делать. Самолет запустить? Почему бы и нет? Другое дело сплясать, там статистика примерно 1:5 или 1:10. Это очень хорошая статистика. Люди пляшут. Потом, очень много зависит от меня, от Лехи Ляхова – это он обычно подходил. Кстати, он молодец, не стесняется. То есть в миру он человек довольно избирательный в общении, даже, может, где-то закрытый, но что касается работы, он идет на контакт просто на раз. Я иной раз стесняюсь, а он запросто ставит свой фотоаппарат, идет по метро в вагон и снимает лица. Я думаю: «Сейчас ему по голове надают!». Нет. Если какое-то лицо понравилось, он камеру ставит: для дела надо. И все.

Мне кажется, Вас после этой песни Ваш ангел-хранитель будет как-то по-особенному охранять. С какой-то даже благодарностью к Вам.

– Я с ним стараюсь дружить, искренне считаю: очень сильная зависимость людей от ангелов-хранителей – им же виднее.

На самом деле, мы их редко замечаем и действительно путаем то с судьбой, то с собой. А были какие-то ситуации, когда Вы точно знали, что в его крыле застряло то, что Вам должно было прилететь?

– Сейчас мы говорили про Питер, и я упомянул про отрыв льдины. Я не знаю, был ли это ангел-хранитель, но внешне он был не очень похож. Внешне он был похож на экскаваторщика, такого здоровенного мужика. Как получилось? Я поехал в ноябре рыбалить. Лед намерз на Ладоге, встал за берег километра на полтора-два. Я поехал ловить налима, на ночь один, в 15 лет. Приехал, поставил палатку на льдине. Батя работал в художественно-оформительском комбинате, у них были аэропортовские флаги, и он мне выделил польский флаг, два на четыре. Я из него и из каких-то палок сделал себе палатку, поставил донки на налима и сижу ночью. Вдруг слышу шаги, вылезаю из палатки. Идет мужик, тянет за собой санки и спрашивает: «Можно я тоже рядом с тобой порыбалю?». Я ему без ума обрадовался, потому что стало страшновато на льдине, слышно было, как рядом волны ходят. Он расположился рядом, раскинулся, расставился и говорит: «Сходи на вокзал и посмотри расписание электрички, а то я, когда выходил, забыл». А я тоже не помнил. Я пошел. И вижу, что у берега идет трещина. Посмотрел расписание, иду обратно, а трещина увеличилась. Это знак, что отжимает помаленечку, еще ветерок дует с берега. Я к мужику подхожу и говорю: «Дядька, пора скирдоваться, потому что нас постепенно отрывает». Мы пошли сматывать донки. Кругом черная темнота, а лед то серый, то белый. Где снежку нападало, там белый, а где нет, там черный лед. Иду и вижу: впереди просто черный лед. Я практически дошел, и тут что-то заплямкало в ухе. Смотрю: это уже оторванный лед, то есть боковое поле уже ушло в сторону Валаама, понимаете?

Я быстренько прибегаю к дядьке, говорю: «Пора бежать». Поле с нашими донками уже уехало к Коневцу. Мы все быстро похватали, прибегаем, а льдина разошлась на метр-полтора. На ноябрьском льду это очень серьезное дело. Мы кое-как успели все перебросить, разбегаемся… А еще валенки с химзащитой, армейские ватные тулупы (90-е годы), то есть все неповоротливое.

Не сильно разбежишься.

– Это не синтепон. Мы кое-как перелетели, а потом на берегу стояли, смотрели. Наше поле развернулось и на глазах потрескалось, покрошилось в шубу и ушло. Мы стоим, а уже Ладога плещется там, где мы еще час назад сидели. И мужик говорит: «Знаешь, парень, я вообще не должен был оказаться на этой льдине. Я вышел на остановку раньше, на 44-м, но так получилось, что на платформу вышел, а санки из тамбура на веревке не успел выкатить за собой. Машинист захлопнул двери, и получилось, что я на перроне, а санки в тамбуре». Тогда он с внешней стороны схватился за подножку и проехал до следующей остановки.

То есть Вашему ангелу пришлось санки в поезде затормозить и двери раньше времени захлопнуть?

– Возможно… Вот такие дела. Хочется спеть песню про одного моего человека, который рановато ушел из жизни по причине употребления некоторых зелий. Песня называется «Кореш». (Звучит песня «Кореш».)
Кореш пиво с водкою мешал,
Всю жизнь гулял и веселился.
А вчера чего-то заплошал,
И вон душа –
совсем сбедился.
Новый фиолетовый пиджак,
Свеча в руке. Погасло пламя.
Я пришел к нему и говорю:
«Ну как же так?».
Молчит как камень.
Видно, где-то по проселкам
Смерть себе работу ищет
И шабашит по поселкам,
Жизнь заткнув за голенище.
Видно, проходила мимо
И его весенним утром
Убаюкала глумливо
Песней про крестовый хутор.
Не пришли ни жены,
ни зятья,
Ни снохи и ни даже дети.
Будут хоронить
его друзья, и я,
И всякие соседи.
Батюшка кадилом
окатил дымком
В лицо с большой сноровкой,
Чтобы никого не обматил он
Больше шуткой
своей ловкой.
Щас на согнутых коленцах
Понесем его мы строго
Вдаль на белых полотенцах:
Там, где скатертью дорога.
Кто-то стих
пропономарит,
И пойдут года кружиться.
Память медленно растает.
Памятник распорошится.
Закопал народ
в весенний снег его
И злобно подытожил:
«Эх, пропащий
был он человек –
Никчемно прожил.
Будут к бесам
только лишь, видать,
Открыты двери».
И давай сурово наливать,
А я не верю!
Кто ж над нами
песнь заводит
Разбитными голосами?
Кто ж тогда за небесами
Хороводы хороводит?
Ради хохмы, в телогрейке
Взяли в рай его, нахала,
Соловьям и канарейкам
Перья рвать на опахала…

Игорь, у Вас в песнях достаточно часто возникает тема смерти и звучит убежденность, что земной жизнью ничего не заканчивается, что есть жизнь вечная. Вы помните, как это понимание возникло в Вашем сознании? Это считается чем-то таким в общепринятом варианте: «Мы живем здесь и сейчас, а что там будет, никто не знает – и Гагарин в космос летал, а Бога не видал». Хотя Гагарин сам бы несколько иначе это сформулировал...

– А как бы он сформулировал?

Знаете, есть такой анекдот церковный.

– Но Бог его видал…

…и благословил. Еще недавно я видела (на память сейчас не процитирую), что Юрий Алексеевич сказал: «Знаете, кто Бога на земле не встретил, тот Его и в космосе не увидит». Я не знаю, говорил ли он это на самом деле, но то, что его мама была верующая, это совершенно точно, это исторический факт…

– Да и сам Гагарин от фашистов натерпелся, они были в оккупации.

Да. Так что, по-моему, мог и сказать, но точно не утверждаю. Так вот, про смерть говорить не принято. И «жизнь вечная» что-то такое эфемерное, а у Вас твердая убежденность в том, что там тоже все будет. Как это сформировалось?

– На самом деле, песни не только про смерть, не только такие.

Нет, что Вы, я не о том. Смерть у Вас – это двери в жизнь вечную, это абсолютно христианский взгляд. Это переход.

– Кстати, да. Я недавно думал… Сейчас вышел альбом «Дождь над Медведицей», он немного отличается от предыдущих, не тем, что лучше или хуже, а, скорее, там сквозит тема милосердия. То есть не вселенской скорби, а именно милосердия. Если брать такие песни, как «Бой», «Кореш», «Дождь над Медведицей», стих «Дед Агван», то есть то, что подытоживает сам альбом, то там прослеживается меньше подобного («железякой в голову дам», «вперед» и прочее), там милосердие.

Я анализировал, чем эти последние истории отличаются, и у меня такое есть. Мне понравилась эта мысль, я подумал, что, может быть, я нащупываю что-то или приближаюсь. на самом деле, к христианскому смирению. В миру я не очень к этому близок, но, может быть, хоть в песнях к этому подобрался, в темах. Этот момент имеет место. (Продолжение следует)

Записала:
Людмила Моисеева

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475