Протоиерей Павел Красноцветов: Сравнение времен

Наша сегодняшняя тема – «Сравнение времен». У отца Павла огромный жизненный опыт, и мы постараемся осветить все исторические периоды, на которые пришлась жизнь батюшки.

– «На старости я сызнова живу, минувшее проходит предо мною…». Жизнь каждого человека разделяется на определенные периоды – возрастные и те, что сопутствуют деятельности. Возрастные – это детство, юность, зрелый возраст, окончание школы (духовной в данном случае) и дальше служение Богу в Церкви.

Для меня самое трогательное воспоминание – детство. Чем оно трогательное? Мы жили в семье священника. Дед мой был священником, служил он в селе Арамашево. Он уехал из Москвы, закончил университет, после университета стал священником.

Начинается революция, они бегут в Сибирь и там поселяются в селе Арамашево. У моего деда было шестеро детей. Старший, Григорий, мой отец, к тому времени женился (это 1930-е годы). В 1930 году дедушку забирают на пять лет в лагеря. Отца забирают в 1932 году в трудармию. В тот период, до 1936 года, существовала такая категория, как лишенцы. Так называли людей, которых лишили избирательных прав и паспортов. Их забирали в трудармию, на советские стройки. Отца отправили на Дальний Восток, он строил первый БАМ, тогда железную дорогу строили от Благовещенска и дальше на Хабаровск.

Осталась моя мать без мужа. Она вышла замуж молодая, семнадцати лет, и осталась с двумя детьми (старший – мой брат, он родился в 1930-м, я – в 1932-м). Нас из церковного дома выкинули на улицу. Вот воспоминание, которое рассказывала мать (я, конечно, не помнил младенчество). Мы с котомками, на санках, мать повезла нас неизвестно куда. Никто не принимает. Село Арамашево было большое, 500 с лишним домов, храм был большой, хороший, и никто не принимал – боялись. Поповские дети...

Еще была бабушка. Ее в том же году забрали в тюрьму, отвезли в Тюмень. И мы остались – мать 20-ти лет, нас двое, с ней золовка и деверь. Золовка – это сестра моего отца, а деверь – его брат. Ему 9 лет, а ей 14. Выкинуты на улицу, ходили, никто не пускал. Пустил нас китаец, живший при нашем селе, в отдалении. Дедушка его крестил, китаец женился на русской девице, у него была семья, он был горшечником. У него мы жили целый год. Была печка, где обжигали горшки, и мы на этой печке жили. Вот такая история. Она вспоминается, потому что мать рассказывала и говорила, что было тогда, какая трудность...

Потом бабушку выпускают из тюрьмы, она устраивается в Тюмени в семье врачей, преподает музыку – она имела музыкальное образование. Бабушка выписала нас из Арамашево, купила домик. В 2001 году я ездил в Тюмень (деда там расстреляли в 1937 году, он там похоронен), и мы нашли этот домик. До его козырька я доставал рукой. Два окна, как две дырки застекленные. Вот такой она купила домик, там мы жили по приезде. Мать рассказывала, как однажды рано утром постучали в окно: «Красноцветовы здесь живут?». Отец! Его через три года отпустили из трудармии, он нас нашел. Вот так вспоминается детство.

С отцом жизнь была более или менее налажена. Он был человеком очень талантливым, окончил курсы рентгенотехников (которые устанавливают аппаратуру) в Свердловске. Мы стали жить более или менее прилично. В 1937 году дедушку забрали. Он тоже приехал в Тюмень после пяти лет с Урала, служил там во Всехсвятском храме (в этом храме я тоже был в 2001 году). Забрали его в 1937 году. 12-го июля мы как раз были у бабушки с дедушкой в гостях (они жили на другой квартире), и отец сфотографировал всех нас, и дедушку тоже. Ночью его забрали. 20-го октября его расстреляли. Расстреливали в подвале НКВД. Я был на том месте, где это было (место снесли). Расстреляли 500 человек в Тюмени, население которой было всего около 40 000.

Вот что интересно. Один человек прислал книгу – исследование расстрелов и репрессий в Тюмени. Он сам еврей, сын агронома, тоже расстрелянного, и корреспондент. Он составил эту книгу со всеми подробностями – попал в хранилище КГБ и там открыл эти документы. Есть интересный, поразительный документ. Пришло распоряжение из Москвы, предписание – расстрелять 500 человек и сослать 10 000. Эти товарищи все выполнили и пишут в Москву письмо: «Просим увеличить квоту расстрела». Им присылают: расстрелять еще 50 человек. Расстреливали всех, даже конюхов, которые чем-то не нравились… Вот такая история. Этот период, конечно, всегда у меня на памяти. Очень трудное время для России, для народа, для Церкви...

Следующий период, наверное, – когда начинается война 1941–1945 годов. Отца забирают в армию, но его как специалиста по теперешней физиотерапевтической технике оставили в госпитале в Омске. А мы жили в Исилькуле. Исилькуль тоже был интересный городок, небольшой, на границе с Казахстаном. Омск, Исилькуль, а дальше Петропавловск (казахстанский). Там мы начали учиться, ходить в школу. Почему мне запомнилось это время? Туда в 1942 году приезжает семья из Санкт-Петербурга (тогда Ленинграда), из блокады – моя бабушка (папина мать) с папиными сестрой и братом и с моей двоюродной сестрой. Двоюродной сестре было 12 лет, она на год меня старше. Бабушка и двоюродная сестра были весом с детей, их носили на руках. Их отвезли в больницу. А дядюшка Вадим и тетя Таня, моя тетушка, были молодые, еще держались на ногах...

Мы жили на территории больницы. Отцу как специалисту там выделили квартиру в маленьком саманном доме – комната, кухня. Комната 18 кв. метров и кухня 5. И туда приехало еще четверо человек, и нас шестеро. Все мы там поселились, жили на полу, от стенки к стенке стелился половик, на него клались подушечки, и мы там спали все подряд. Вот такая была жизнь.

Потом отца забирают в армию, и мы остаемся без него. Мать устраивается работать. То время – очень сложное и трудное. Война. Сообщение было – только радио, это черненькое. У нас и два дядюшки были на фронте, и мы, естественно, переживали, молились. Почему я вспомнил бабушку? Когда она приехала из осажденного Ленинграда, мы дома еще как-то не молились вместе… Тогда все было опасно – проявлять себя как христианин, носить крестики. Мать зашивала их куда-то. Дома тоже были соседи. Мать перекрестится как-то там… А бабушка приехала, она уже была пожилая, и, когда мы, мальчишки, летом бегали по улице, кричала: «Ребятки, вечер, приходите, пойдем помолимся!». И мы шли. Все вставали с ней, у нее были иконки. Она, кроме всего, была художницей, у нее был написан Спаситель в терновом венце. Мы вставали около нее, и она читала вечерние молитвы. Почитает, потом говорит: «Ну идите, играйте». А сама еще долго молилась. Мы уже ложились спать, а она все молилась. Ее молитва мне, конечно, запомнилась.

Такое сложное, трудное время в жизни страны, в жизни нашей семьи с молитвой, конечно, отложился. Это повлияло на все остальное течение моей жизни. Мы переехали тогда из Исилькуля в Омск, отец там работал в госпитале. В 1945 году кончилась война, и он работал там как вольнонаемный. А в Омске был Крестовоздвиженский храм. И он стал туда ходить – в шинели, на клирос, петь в хоре. И я с ним приходил, и старший брат, мы приходили и подпевали в хоре. Получилось так, что приехал один человек – личность, которую интересно отметить. Митрополит Новосибирский и Барнаульский Варфоломей (Городцев). Он всей Сибирью тогда заведовал – от Омска до Владивостока. Он приехал на праздник Воздвижения Креста Господня в Омск, служил, и папа пел на клиросе.

Был там тогда интересный священник. Вот помнятся мне все те времена, а сейчас время забывается… Старый протоиерей, 10 лет отсидевший, пришел из тюрьмы. Академик, с академическим значком, он кончал Казанскую духовную академию до революции. Звали его Феофан. В соборе было всего три священника и диакон. Владыка беседует с о. Феофаном и говорит: «Как бы кого-то найти нам из верующих, чтобы поставить диаконом, а вашего диакона (он имеет практику) – во иереи, чтобы у вас тут было…». Отец Феофан отвечает: «У нас тут сын священника молится, в хоре поет». Владыка просит: «Ой, позовите». И они позвали моего отца в алтарь. Владыка Варфоломей поговорил с ним, как мол, Вы смотрите? Он отвечает: «Как Вы благословите». У меня, конечно, в памяти осталось, я прислуживал в алтаре, помню службу, все. Отец говорит, мол, опыта, практики нет, сейчас пою. Владыка ответил: «Хорошо, я через месяц-полтора приеду, готовьтесь».

И вот отец приходит домой и говорит нам (а нам по 10–12 лет, мама и нас пятеро детей): «Так и так, ребята, Владыка предлагает мне сан диакона, как вы смотрите?». Мы все: «Папа, да, мы согласны! Мы тебя поддерживаем». Он сказал: «Ну все, на семейном совете решили» и стал готовиться.

Папа меня все время, конечно, брал в храм, я в 12–13 лет уже начинал прислуживать в алтаре, выходить со свечой. Владыка приехал, по-моему, на праздник 4 декабря – Введение во храм Пресвятой Богородицы. Я был у него посошником. Я стоял на амвоне, мальчишка, а напротив меня стоял служитель этого храма – карлик Вася. Он стоял со свечой. Он одинакового со мной роста, мне 10 – 12, а он такой же маленький. Вот это у меня осталось в памяти. Это первое участие в службе...

Отец был рукоположен во диаконы. Но он работал еще в госпитале рентгенотехником, всю эту сложную аппаратуру ремонтировал, устанавливал. Я помню, что тогда он применил первый электромагнит для вытаскивания из тела осколков, если они были под кожей или где-то, чтобы не резать большие… И вот он приходит в свой госпиталь. Его вызывает начальник – полковник медицинской службы и обращается: «Отец диакон, поздравляю вас с ангельским чином!». Отец удивился: полковник медицинской службы… А тот говорит: «Моя мама туда ходит, мы верующие». Вот представьте себе, в то время сохранились еще такие люди! И, конечно, это тоже одна из примет эпохи: была страшная война, и многие люди обращались к Богу – и на войне, и в тылу молились.

Следующий период – начинается новая служба в Омске, приезжает Владыка Алексий. Его фамилия – Пономарев. Он приехал из Канады. Он был священником, уехал туда с семьей, его направили до революции служить в приходе Русской Православной Церкви. Он там жил с семьей, его матушка там умерла, остались две дочери. Там его рукоположили во епископы, он был там епископом. А когда кончилась война...

Вы помните – был такой митрополит Вениамин (Федченков), он был потом Саратовским? Он был тогда в Америке представителем, как бы главой нашей Зарубежной Церкви, Московской Патриархии. Он организовывал лендлиз, помогал в поставке продуктов, американской тушенки… Потом вернулся в Россию. Еще митрополит Николай (Ярушевич)… После войны была такая пропаганда: возвращайтесь, русские, в Россию. И многие священники возвращались, в частности, в Петербурге было два священника (один протодиакон, потом он служил в Загорске, и один преподаватель – сейчас забыл его имя).

И вот Владыка Алексий (Пономарев) тоже вернулся. Ему дали кафедру, выделили из Новосибирской и Барнаульской епархии (Владыки Варфоломея) Омскую и Тарскую кафедру. Он получил место служения там. Отец у меня, надо сказать, довольно симпатичный… Бородка темненькая, был он уже такой, как вам сказать, благочестиво настроенный диакон. И Владыка Алексий его сразу сделал своим секретарем. Отец стал служить, а я потихоньку прислуживать в алтаре.

Естественно, вы знаете, в то время было опасно быть священником. За отцом стали ходить какие-то люди. Однажды, когда он шел со службы, двое остановили его и говорят: «Так и так – вы секретарь, а мы оттуда. Мы хотели бы, чтобы вы нам давали сведения, как ведет себя Алексий». Но отец помнил своего деда, помнил это все, и через месяц подал Владыке прошение с просьбой уволить его за штат. За это время он списался с Владыкой Варфоломеем и попросил его принять, чтобы бежать из Омска дальше в Сибирь. Владыка Варфоломей написал: «Я вас назначу диаконом в город Алейск. Там очень хороший священник отец Стефан (Чуфровский)». А это сослужитель нашего деда, служил недалеко от Арамашево. Он отсидел десятилетку, его не расстреляли. Отец пишет: «Владыка, да это наш знакомый!».

И вот мы приехали туда. Отец бежал из Омска, хотя Омск был все-таки большой город, столица почти. И вот мы приехали в Алейск – маленький городок, храм деревянный, на берегу речки маленькая деревушка. И меня сразу этот батюшка взял пономарем и алтарником. 14 лет мне было, 1946 год, и я стал уже платным пономарем – мне платили зарплату, я убирал алтарь, прислуживал во время богослужения, звонил на колокольне. Колокольня была деревянная, колоколов не было, но висело две рельсы: одна большая, длинная, другая покороче и три маленьких колокола, которые ребята какие-то принесли продавать и их купили. И вот я каждый раз перед службой залезал на колокольню и билом железным бил по этим рельсам, получался трезвон, и в колокола. Собственно, это начало моей церковной деятельности.

Я хотел сказать, что тогда ведь было очень сложно, это 1947 год, зверства коммунистов и все прочее. Но когда отец приехал в эту деревню, там был совхоз, где была техника. И там у них сломался движок, они искали-искали, отец говорит: «Да я вам сделаю». И он им исправил движок, там электростанции не было, от движка работало. Я помню, огромный якорь и переплетку мы с ним вместе делали. Представьте себе: трактор сломался – он трактор исправил, там зажигание испортилось. Таким образом, тот самый, который был главным коммунистом, в то же время не мог ничего сделать: отец – молодой священник, но без него ничего не выходило. Не было мастера. И вот, вы знаете, он даже нам летом давал лошадь, батюшка настоятель строил домишко церковный, и я возил кирпич. Вот так, 15 лет мне было, нагружал целую тележку кирпича, вез и сгружал ее, потом от дома нагружал шлак и вывозил. Так что работа была в 15 лет.

Почему я об этом говорю? Я читал интервью Владыки Варсонофия, где он рассказывает о своей жизни. И вот та наша жизнь была довольно давно, и он жил в деревне, пас скотину, работал тоже с 10-ти лет. И вот так я работал в Алейске, 1947 год, и пришли к нам «Журналы Московской Патриархии», и в августовском номере был объявлен прием в семинарию – какие правила, какие нужны знания, что сдавать, какие экзамены и какие справки. (Это было так: я сидел сторожем на крыльце вечером, поздно, с ружьем. Это ружье было заряжено и не спущен курок, представьте. Я не соображал ведь, мальчишка. И ко мне брат с другом подкрались – и через забор, а я хватаю ружье и кричу: «Стойте, стрелять буду». Ведь только бы нажал на курок – и все бы. Такая вот была история.)

И я прочитал правила приема, и у меня возникло желание учиться. Я ведь не учился, бросил школу: работать надо. И я два года пропустил, и потом уже в Барнауле снова стал учиться. Из Алейска отца перевели в Барнаул диаконом, и меня приняли пономарем в алтарь, и убирать и топить – храм кирпичный, большой, Покровский, и сейчас стоит, и вот я там был пономарем. И стал задаваться целью, что мне нужно окончить хоть какую-то школу – у меня тогда было 5 классов. Пошел в школу рабочей молодежи, и там спрашивают: «А где вы работаете?». Я говорю: «Вы знаете, я сейчас не работаю, я ищу, но я ремонтирую электроприборы». Я на самом деле умел, знаете, плитки тогда были такие с пружинками, отец научил. Я сказал, что сейчас ищу работу, приняли мои документы и больше не спрашивали. И так вот два года проучился – год в Барнауле, потом отца перевели в Кемерово, и там я окончил семилетку. И после этого сразу подал документы в Загорск, там у меня бабушка наша, которую из блокадного Ленинграда вывезли, и тетя Ира жили. И я к ним приехал, поступал в семинарию.

Семинария – это следующий период в моей жизни, ведь тогда было очень сложно. Преследовали, священников еще сажали. Сейчас мы находим в нашем календаре: 1947 год – расстрелянный священник. Я приехал в 1951 году, а в 1950 году посадили в тюрьму Владыку Вениамина, который был потом в Саратове. Почему? В семинарии он был инспектором и преподавал гомилетику. Один из посаженных – студент семинарии Дудко – служил в Никольском храме на Петропавловской площади в Москве, где служил митрополит Николай (Ярушевич). Храм этот снесли, сейчас постановили восстанавливать на этом месте Петропавловский храм. И еще один студент был посажен, его фамилию я уже сейчас не помню. С Дудко я встречался, знал его, а этого нет. И вот их троих посадили за антисоветские разговоры. Это был 1950 год.

И все равно нас было 80 человек в первом классе. В 1951 приблизительно 50 человек поступало из России, 50 – с Украины: после 1945 года часть Западной Украины вошла в состав Советского Союза. И, естественно, там не забыли еще Бога и там еще не работала так пропаганда, как у нас. При немцах во многих храмах служили, так же, как у нас. Помните, была Псковская миссия, судебный процесс, посадили, в частности, отца Ливерия Воронова (1-й канал, по-моему, собирается сделать о нем большую передачу). Отец Николай Преображенский – племянник отца Ливерия. Отец Ливерий был очень талантливый, профессор, доктор богословия, замечательный человек.

Я поступил в семинарию. Там был замечательный человек, для меня очень дорогой – Константин Нечаев, в последующем митрополит Питирим (Нечаев) и председатель Издательского отдела. Он служил в Подмосковье, в Волоколамске. Он был у Патриарха Алексия (Симанского) вместе с Антонием (Мельниковым) – это наш тогда Ленинградский митрополит Антоний – иподиаконами. Отец Антоний (Мельников) раньше на год кончил, а Константин Нечаев в 1950 году кончил, и в 1951 году был торжественный акт открытия академии (а мы первый год только приехали), где была его лекция о христианских фресках, находящихся в Риме, в подземельях. Там были фрески – пастух, несущий агнца на плечах, это Господь Иисус Христос несущий, потом «Оранта» – молящаяся Божия Матерь, это на стене было. Он об этом рассказывал очень интересно, я до сих пор помню, с 1951 года.

Он был дружен с моим зятем. У меня две сестры жили в Загорске с тетей Ирой – Вера, которая была у нас в Сибири, и Галя, которая была в оккупации,под немцами, с матерью попала. И Галя вышла замуж за отца Андрея Каменякова, который закончил семинарию тоже в 1950 году вместе с Костей Нечаевым, они дружили. Константин Нечаев ходил к бабушке, а бабушка была человек образованный, старой закалки, с ней можно было говорить, она довольно хорошо знала Писание, святых отцов. И когда он узнал, что я из той семьи, он стал как-то относиться ко мне особенно покровительственно. Он не давал мне каких-то поблажек, но поддерживал. (Продолжение следует)

Записали:
Маргарита Попова,
Юлия Подзолова

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз»:
http://tv-soyuz.ru/peredachi/rasskaz-ottsa-pavla-o-svoey-dolgoy-i-neprostoy-zhizni-nerazryvno-svyazannoy-s-dramaticheskoy-i-slozhnoy-istoriey-tserkvi-v-sovetskoe-i-postsovetskoe-vremya;
http://tv-soyuz.ru/peredachi/rasskaz-ottsa-pavla-o-svoey-dolgoy-i-neprostoy-zhizni-nerazryvno-svyazannoy-s-dramaticheskoy-i-slozhnoy-istoriey-tserkvi-v-sovetskoe-i-postsovetskoe-vremya2

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475