Избушка во главе угла, или история храма Сорока Севастийских Мучеников в Камышлове

Окончание. Начало в №15 (864)

Валентина Романовна Дудина, прихожанка храма Сорока Севастийских Мучеников в Камышлове: – Чтобы получить разрешение на храм, только в Москву они ездили 18 раз. Это совершенно невиданное дело! И сейчас мало кто захочет столько раз ездить и толкаться по кабинетам, а тогда, когда их отовсюду гнали, орали на них, издевались, преследовали, только Господь знает, сколько им пришлось претерпеть за свою веру. Они ездили в Москву на поезде или на старых «Жигулях» одного нашего прихожанина. Деньги на поездку собирали, как могли: брали с пенсии, что-то продавали, во всем себе отказывали, даже бутылки приходилось собирать...

Когда приход все же открыли, власти делали все мыслимое и немыслимое, чтобы его закрыть. Устраивали разные проверки, строили каверзы. А отец Владимир мало, что храм закрывать не собирался – хотел его расширять. Народ, изголодавшийся по вере, на службы валом валил, и места в храме катастрофически не хватало. Во время службы весь двор был занят верующими и все равно места мало. С Божией помощью мы купили два стареньких домика на материалы, разобрали своими руками, и потихоньку на себе перетащили. Один нес доски, другой гвозди, третий кусок железа...

Храм Сорока Севастийских Мучеников – в самом полном смысле этого слова народный храм. Все – от разрешения до креста на куполе – люди вымолили и выстрадали сами. Наша чудесная Анфиса Ивановна Ашуркова работала в литейном цехе и выписала, якобы для своего дома, окалину, которой мы засыпали крышу. Я сижу на крыше – засыпаю, отец Владимир ведра подает, его сыновья подтаскивают. Матушки пожилые обед готовят. Вечером после работы, многие даже домой не заходили – шли храм строить. Все вместе, всем миром, не так, как сейчас привыкли – на все готовенькое.

Раньше такого потребительского отношения, как сейчас часто встречается, к Церкви не было. Люди духом горели и боролись за свою веру, за свой храм. Я не была бухгалтером, но когда приезжала комиссия из Свердловска проверить наши финансовые дела, не находила никаких нарушений. Я каждую бумажку по сто раз проверяла, все записывала, учитывала.

Помню, как проверяющий с лупой сидел и рассматривал на свет автобусные и железнодорожные билеты отца Владимира. Попробуй, скажи, что поехал в Талицу, а билетов не предоставь, сразу вопрос: «А где поп Зязев был? Куда ходил, с кем разговаривал?» Даже чтобы бабушку пособоровать он должен был брать разрешение в горкоме партии, иначе – церковная пропаганда и подсудное дело. Я ездила в Москву в Совет по делам религий с отчетами кто, когда крестился, соборовался, венчался, где купили свечки и иконки, за сколько продали и куда дели деньги. Люди из КГБ сидели и внимательно изучали, как мы тут на приходе возле кладбища живем.

Под кровом Матери Божией

Когда у нас в храме от тесноты и недостатка воздуха на службе стали гаснуть свечи и люди начали падать в обмороки, так что карету «скорой помощи» вызывали чуть не каждое воскресенье, отец Владимир стукнул кулаком по столу и сказал: «Мы их просили, умоляли по-хорошему, а раз по-хорошему не получается, будем расширять храм сами, и пусть, если хотят, сажают меня в тюрьму!» И мы самочинно сделали в храме пристрой. А люди все шли и шли. Так родилась идея вернуть Покровский собор. Подписи собирали так: брали обычную толстую школьную тетрадь, расчерчивали лист на шесть частей: «Я такой-то, прошу вернуть Камышловский собор верующим. Фамилия, имя, отчество. Дата, подпись» Все делалось вручную. Таких заявлений мы собрали около четырех тысяч.

Обычно в Москву мы ездили с нашим алтарником Игорем Балабановым, который тогда только пришел из армии, а сейчас известный протоиерей. В этот раз на руках были подписи, которые для нас на вес золота, и решили, что надо ехать большим числом. Отец Владимир благословил восьмерых добровольцев. Меня поставил старшей. Благословились – и на поезд. Тетради с подлинниками в одном месте, машинописные копии в другом. К местной уполномоченной по делам религий Галине Зайковой отец Владимир пришел, когда получил от нас телеграмму, что мы благополучно добрались до Москвы. Пришел, руками разводит: «Пока я был в Талице, мои камышловские прихожане куда-то в Москву уехали. Может быть в Троице-Сергиеву лавру, к преподобному Сергию помолиться».

А в столице в это время проходил Международный фестиваль студентов и юношества. Всех неблагонадежных и просто несимпатичных людей из Москвы как во время Олимпиады в срочном порядке вывезли. А у нас из молодых и симпатичных только Игорь. Мне уже за сорок, остальные просто бабушки в платочках. Доехать нам дали только до Владимира, дальше поезд не шел. Мы выходим на перрон, впереди неизвестность. Голодные, усталые, одни в чужом городе, никого не знаем, идти некуда, и того гляди, арестуют. На электрички билеты не продают, в вагон пускают только с паспортом. Как бабушка из Камышлова объяснит, что ей до зарезу нужно в Москву? Мы в одну кассу, в другую, везде отказ. Что делать? Стали молиться. «Да воскреснет Бог», «Богородице Дево», Символ веры и 90-й псалом. Господи, помоги! И вдруг мне мысль на сердце пришла: брать билеты нужно в Новогиреево, где у меня сестра живет. Это не Москва, да и звучит вполне по-деревенски, что от бабушки в платочке подозрения не вызовет. Только в одной-единственной кассе на всем вокзале молодая неопытная кассирша продала мне туда билет. Через несколько человек подходит Игорь, она и ему продала. Наших бабушек мы боялись за билетами в очередь ставить – одно слово не то ляпнешь, сразу вызовут милицию, кругом повышенные меры безопасности.

Нам с Игорем пришлось разыграть целый спектакль с переодеванием.

Один раз я подойду за билетом с распущенными волосами, другой раз – с заколотыми. То кофту надену, потом иду в блузке с брошкой. Игорь один раз купит билет с видом студента в футболке, другой как рабочий в пиджаке. Когда билеты купили, нужно в вагон садиться, а у нас прописка даже не из Московской области! И в разные вагоны нам нельзя. Если наших бабушек где-нибудь на полустанке вдруг высадят – как ее искать?

До сих пор не знаю, как нас в электричку пустили. Расселись по разным местам, раздельно. Нам нельзя было, чтобы нас досматривала милиция – драгоценные подписи на храм везем! Одно остается – молитва. И хотя по вагонам постоянно милиционеры и разные проверяющие ходили, к нам за все время никто ни разу не подошел! Я сидела с «Роман-газетой» в руках, внутри лежал молитвослов. Пресвятая Богородица нас хранила, и до Москвы мы доехали без приключений.

Совет по делам религий находился на Смоленской площади в двухэтажном особняке с огромными лестницами, тихими кабинетами и сотрудником КГБ на входе. Здесь работали так, чтобы ты навсегда забыл дорогу сюда. И надо заметить, свое дело они знали хорошо. Вежливый сотрудник на входе часто выдворял людей раньше, чем они попадали в тихие кабинеты наверху. Если выпроводить посетителей сразу не получалось, он незаметно нажимал кнопку, и сверху прибегал инспектор по фамилии Подшебякин. Это был более профессионально подготовленный сотрудник, чьей задачей было ласково, без ругани и эксцессов, поговорить с просителями, но так, чтобы они оказались за дверями. В советском государстве, где религия была под запретом, никаких религиозных проблем у граждан не должно было быть в принципе, а если проблемы все же появлялись, значит, кто-то плохо работает и кому-то грозил партийный выговор, а то и похуже. В самых трудных случаях подключался еще один сотрудник, специалист из одного закрытого института психологии при ЦК, где работали разные экстрасенсы, маги и чародеи, которые должны были с помощью тайных знаний и темных сил, не просто подавлять волю человека, а буквально сжить его со света. Он появлялся вроде бы случайно, садился где-то сбоку и просто пристально смотрел на неудобного посетителя, пока другие проводили с ним пространные беседы. Иногда этот сотрудник подходил, старался до тебя дотронуться, брал в руки твои вещи, совершал какие-то пассы руками. Против этого у нас было только одно – молитва и упование на Бога. Мы прекрасно представляли, с кем имеем дело, и каждый раз шли туда как в последний раз.

Когда первый сотрудник остановил нас на входе, я стала спокойно объяснять и ждать Подшебякина. Тот прибежал и потащил нас в какой-то темный коридор, где завел свою обычную пластинку про «вам не сюда», «вам к Патриарху». Я его на полуслове оборвала, показала пачку подписей. Он коршуном в них вцепился, а я говорю: «Пожалуйста, это копии, оригиналы у нас!» У товарища Подшебякина на лице появляется растерянное выражение лица, он смотрит на часы. Пятница, вечер, конец рабочего дня. «А может их того, взашей?» Нам говорят, что сегодня приема уже не будет и выставляют за дверь.

Мы снова на улице, стоим, молимся. И тут мне пришла мысль, что нужно пойти в ЦК партии на Лубянку. Спускаемся в метро.

На площади Дзержинского я бабушек на скамеечку усадила, а сама осталась наверху высматривать какого-нибудь чиновника, чтобы с ним в ЦК пройти. Смотрю, какой-то важный хорошо одетый товарищ с портфелем из телячьей кожи. Я к нему. Он оглядел меня с ног до головы, но сжалился: «Я в министерство опаздываю, но провожу!» Приходим мы с нашими бабушками в ЦК партии. Милиционер на входе, который скучая брючки чистил, даже в лице при нашем появлении переменился. Но выставить нас я ему уже не дала. Быстренько бабушек по креслам в фойе рассадила, а они у нас старенькие, не вытолкают же нас – иностранцы кругом! Я дожидаюсь какого-то секретаря и хорошо поставленным голосом начинаю рассказывать ему о вопиющих нарушениях партийной политики в вопросах отношения к Церкви и религии. Надо было видеть его лицо! Через пару минут, откуда ни возьмись, появляется вежливый сотрудник в штатском. Я ему все объясняю, показываю подписи. Он все сразу понимает и быстро уходит куда-то наверх. И возвращается с выписанным пропуском на восемь человек! Нас провели в кабинет с ореховой мебелью и огромным портретом Ленина на стене к некоему товарищу Михайлову. Товарищ Михайлов широким жестом предлагает кресла: «Присаживайтесь, сестры! Кто вы, что, откуда?» Наша бравая Анфиса ему говорит: «Пока мой муж с фашистами на войне воевал, я работала на военном производстве в литейном цехе, ковала оружие победы, ездила на тракторе, и имею правительственные награды за доблестный труд». Другая наша бабушка – та всю жизнь в колхозе, Герой труда. Игорь – отличник пограничной службы. А я вообще советский ученый со степенью по научному атеизму…. Товарищ Михайлов нас внимательно выслушал, куда надо позвонил, а потом говорит: «В понедельник вас ждут в Совете по делам религий и все ваши вопросы решат!»

В выходные мы переночевали у моей сестры, а в воскресенье съездили в Богоявленский, помолились у «Казанской», и отправили нашим в Камышлов телеграмму: «Погода нелетная. В понедельник идем к начальнику аэропорта». Чтобы, значит, молились усердней – завтра все решится.

А в понедельник поехали на прием к самому председателю Совета по делам религий товарищу Харчеву. Такое злое выражение лица, как у него тогда было, я за всю жизнь видела всего три раза. У товарища Харчева было такое выражение лица – страшное. Видимо, партийные товарищи из ЦК уже сказали ему, что думают о его работе, и теперь он просто рвал и метал. Но мы на его ругань не отвечали, слушали и молились. Он покричит, потом куда-то в книжечку посмотрит – и цитату из Библии какую-нибудь про всякую власть от Бога и другими фразочками, которые комсомольские агитаторы любили пользоваться. Только для лектора по научному атеизму эти цитаты – просто смешно.

Я начинаю говорить ему о праве советского человека на исполнение своих религиозных потребностей, записанном в Конституции. «Как же говорю, это право реализовывать, если вы у верующих все храмы забрали? Если мы молимся в маленькой избушке на окраине, где от тесноты в обмороки падаем? А среди наших прихожан не какие-нибудь темные несознательные личности, а ветераны войны, фронтовики, передовики производства, известные уважаемые труженики?» И подписи ему протягиваю. Он подписи посмотрел, сказал, что вопрос с передачей храма одними подписями не решается. А вот храм Сорока Севастийских Мучеников расширить они нам разрешат. «Сколько вам нужно пристроить? Сто, двести, триста квадратных метров? Пожалуйста!»

Вернулись мы домой, конечно, радостные. Власти, которые к храму бульдозеры гоняли и отца Владимира с нашими бабушками давить собирались за самовольное строительство, от нашего батюшки отвязались. Но храм-то Покровский не отдали. И отдавать не собираются. А мы каждую неделю туда ходим, акафист Покрову читаем, молимся Пресвятой Богородице, чтобы вразумила и помогла. Власти все входы и выходы досками заколотят – мы оторвем, залезем и молимся. Внутри на святом месте – грязь, мрак, фрески с выколотыми глазами – мерзость запустения. Мы молимся и плачем, молимся и плачем...

В возвращении Покровского храма участвовали известный правозащитник-диссидент, американский священник и французские дипломаты

Милиция нас ловили. Увозили на «воронке» в отделение в наручниках, составляли протокол, ругали, увещевали. И тогда нам с отцом Владимиром пришла идея обратиться к кому-нибудь из известных в стране правозащитников или иностранных священников, которые могли бы помочь вернуть нам Покровский собор. Среди московских православных друзей я знала нескольких человек, которые такими вопросами занимались. И я отцу Владимиру об этом сказала. Он мне в глаза смотрит и говорит: «Ты понимаешь, что если тебя власти арестуют, чем тебе это грозит? Это будет уже антигосударственная деятельность и сядем мы с тобой надолго! Это все, мать, не шутки! Может, даже пострадать придется!» А я говорю: «Как благословите!»

Эту историю отец Владимир вам наверняка не рассказывал, потому что еще долго за нее его могли посадить, а я сейчас расскажу, как было дело.

Чтобы вернуть Покровский собор, я с двумя сопровождающимися, встречалась в одном из храмов Подмосковья с известным в советское время правозащитником Александром Огородниковым и священником Русской Православной Церкви За Рубежом, протопресвитером Виктором Потаповым из знаменитого сегодня на весь мир православного Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле, где он служил вместе с отцом Серафимом (Роузом). После службы в храме мы поехали с отцом Виктором на частную квартиру, где нас ждали французские дипломаты, с которыми у него еще по Америке были хорошие доверительные отношения. Отец Виктор сказал, что им можно доверять, и я могу рассказать о нашей беде. И я все им рассказала. Про храм в избушке, где люди от недостатка воздуха в обморок падают, про четыре тысячи подписей. Про то, как нас забирали, травили. Про прихожан, которых в тюрьмы по надуманным обвинениям сажают, с работы увольняют, в «психушку» закрывают. А в конце разговора отдала французам собранные нами подлинники подписей.

Уже через два месяца на переговорах между советским правительством и правительством Французской Республики был поднят вопрос о преследовании верующих в СССР на примере храма Покрова из маленького уральского городка Камышлова. Между двумя странами должны были быть подписаны какие-то важные экономические соглашения, и французы использовали эту историю в качестве давления на советское правительство. Французам сказали, что это какое-то недоразумение и вопрос о передаче Покровского собора верующим решили в течение одного дня.

Последствия свалились на нас незамедлительно. Разгневанный начальник Свердловского КГБ позвонил Владыке Платону и сказал, что если он попа Зязева не спрячет, который за этим наверняка стоит, через три дня может больше его не искать. Так прямо и сказал. Владыка позвонил отцу Владимиру и сказал: «Я опасаюсь за вашу жизнь, немедленно приезжайте ко мне!» Отца Владимира убрали с глаз подальше на глухой приход, а мне пришлось из Камышлова на несколько лет уехать. О чем нисколько не жалею, потому что милостью Божией я объехала 34 епархии, побывала во множестве монастырей и святых мест по всей стране, где встретила множество замечательных батюшек и верующих людей. Слава Богу за все!

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475