Избушка во главе угла, или история храма Сорока Севастийских Мучеников в Камышлове

Храм Сорока Севастийских Мучеников в Камышлове своим появлением обязан антирелигиозной борьбе советской власти с Церковью. Если бы советская власть с Церковью не воевала, то храма Севастийских Мучеников в городе в помине бы не было. Власти просто вернули бы верующим храм Покрова, памятник архитектуры XIX века, который стоял оскверненный и заколоченный, и вопрос был бы решен. Но в расцвете брежневской эпохи такое было просто невозможным. Чтобы отвязаться от православных бабушек, которые, чтобы открыть храм, только в Москву ездили 18 раз, им разрешили купить маленький домик на окраине возле кладбища. В этом домике была оборудована первая при советской власти настоящая действующая церковь, названная в честь Сорока Севастийских Мучеников, куда несознательные советские граждане могли прийти и помолиться. Это был первый храм в моей жизни, куда мои родители привели своего сына-третьеклассника в далеком 1984 году. Разве тогда кто-нибудь мог представить, что из этой темной избушки на тихой улице по бабушкиным молитвам выйдут новый большой храм Севастийским Мученикам, храм Покрова, храм Симеона Верхотурского в Обухово и часовня Александра Невского в центре города?

Некоторые до сих пор сомневаются в силе молитвы. Эта история для них. У тех бабушек из маленькой домовой церкви не было ни власти, ни денег, ни сил, чтобы победить всесильную атеистическую государственную систему. Была только молитва и вера, что милосердный Господь не оставит. И эти тихие, немощные, слабые старушки победили...

Когда отец Владимир Зязев рассказывал мне про Валентину Романовну, я представлял богатыршу вроде Василисы Кожиной с осиновым колом на плече, перед которой коммунистические начальники в страхе разбегались, – а она оказалась хрупкой приветливой женщиной с добрыми веселыми глазами и одной рукой, которой она ловко заваривала мне чай и угощала вкусным земляничным вареньем.

Валентина Романовна Дудина, прихожанка храма Сорока Севастийских Мучеников в Камышлове:

Чтобы спасти бабушку от расстрела, дед на ней женился

Родом я из Поволжья, деревня Аркадак на Хопре, из семьи простых казаков. Хотя они богато никогда не жили, в колхоз вступать не хотели, и когда начались гонения на всех неугодных, семья во главе с дедом отправилась на Урал. Там дед умер от голода. Когда пришли вести, что гонения на казаков закончились, семья решила вернуться обратно. Но по возвращении домой бабушку Марию сразу арестовали. От смерти ее спас случай. Всех арестованных большевики согнали в овраг на краю села и держали несколько дней. Узникам не давали ни есть, ни пить. Люди от жары и голода падали и теряли сознание. Был там один верующий сердобольный охранник, который бабушку спас. Было это так. Один старый казак говорит бабушке: «Ты подойди к нему, упади в ноги, и попроси отпустить тебя в деревню под честное слово за продуктами» Так бабушка и сделала. Подошла к тому охраннику, побожилась, что сходит до соседней деревни, где у нас жила родня, возьмет продуктов, и вернется до смены караула. И этот добрый человек Христа ради ее пожалел и отпустил. Она побежала в соседнее село к родне. Но от голода так вымоталась, что смогла идти только через несколько часов, когда с силами собралась. Приходит с корзиной еды к оврагу, а охраны нет. Подошла, смотрит – а все арестованные лежат расстрелянные на дне оврага. Что делать? Куда бежать? Родня решила отправить ее в соседний район к одному знакомому вдовцу по имени Семен Дудин. Чтобы ее спасти, он записал бабушку на себя, дал ей свою фамилию, они расписались в сельсовете. Такая вот у бабушки с дедом получилась любовь.

Про деда Семена мама нам рассказывала, что тот был очень активным человеком, много читал, выступал на сельских сходах и даже писал письма Ульянову-Ленину. Письма касались крестьянства и устройства колхозов. Дед был из середняков, сочувствующих советской власти, и считал, что раскулачивание казаков – это большая ошибка, что они могут принести государству большую пользу. А в тридцатые годы деда арестовали. И письма Ленину не помогли. Несколько лет он сидел в разных тюрьмах Ярославской губернии, а когда вышел, вскоре скончался. Мать поднимала нас одна, отец ее бросил ради молодой. Жили мы очень бедно. Мама работала в колхозе за трудодни, ходила на скотном дворе за скотиной. Народ тогда голодал, побирался, за три колоска тебя могли посадить в тюрьму, а поросят в колхозе кормили молочной пшенной кашей. Эту пшенную кашу мать ночами таскала домой, мы ее ели, и потому не умерли от голода. До сих пор помню ее вкус...

Как лектор-международник по научному атеизму пришел к Богу

Я окончила исторический факультет Уральского государственного университета, а диссертацию защищала в МГУ. Приехала в Москву с горящими глазами, простая как медный пятак. Сначала мне в столице все очень нравилось. А потом среди родных и близких мне людей начались несчастья, которые заставили меня по-другому взглянуть на жизнь. Погиб нелепой смертью мой университетский товарищ, умница Толя Лазарев, из терских казаков, с которым мы вместе должны были защищаться. Погиб прямо во дворе своего дома, где его сбила машина, когда он гулял с дочкой. Эта смерть была такой ужасной и нелепой, что все во мне перевернулось.

Для чего вообще жить, если вот так можно запросто умереть в полном расцвете лет? К тому времени умерли мои дедушка и бабушка, умерли родители, умерла сестра и близкая подруга-красавица. Парни за ней толпами бегала, я на ее фоне была серой уткой, а она неожиданно заболела и умерла в неполные 33 года. Мне надо писать научную работу по научному атеизму, а у меня от бессмысленности жизни душа слезами обливается. Помню, я таскала повсюду с собой томик Лермонтова и зачитывалась его стихами. Особенно любила «Демона». Так мне было этого демона жалко, что я рыдала в три ручья. Я плакала на партийных собраниях, в Большом театре, куда ходила на все премьеры, в библиотеке, и успокоилась только когда пришла в храм. Я тогда жила в Доме аспиранта в Черемушках. А когда ездила к двоюродной сестре в Новогиреево, возле Рижской каждый раз шла одной дорогой мимо Троицкого собора. И однажды мучительно захотела туда зайти.

До сих пор помню этот день: февраль, День Иверской иконы Божией Матери. Шла вечерняя, люди стояли, молились. Там, за дверями коммунизм строят, а они здесь молятся. После службы люди стали подходить к иконам, особенно много было возле «Иверской». Я дождалась, когда все уйдут, и тоже подошла. Глянула ей в глаза, а они – живые! Тут мой атеизм весь и кончился! Мне вдруг невыносимо захотелось опуститься перед ней на колени и рассказать все, что было на душе. Свечница бабушка Варя, с которой мы познакомились, научила меня, как правильно заказать заупокойную о тех, о ком я скорблю. Пришла домой и впервые за долгое время спокойно заснула. А во сне увидела покойную бабушку в белой чистой хатке. Бабушка была радостная, возле большой русской печки. На плите все готовилось, варилось, скворчало и вкусно пахло, а она в красивом цветастом платочке, улыбается, словно бы ждет каких-то дорогих гостей. Я проснулась, а на душе птицы поют! Радость такая, что не передать!

Стала я ходить в Троицкий собор постоянно. И в другие храмы тоже. В храме «Споручница Грешных» на Комсомольском проспекте я познакомилась со своей духовной подругой Валентиной. Она была медицинским работником, работала в аптеке. Мы перезванивались, вместе ходили на службу, она давала мне переписывать молитвы и акафисты. Печатных духовных книг и молитвословов тогда почти не было, они ценились на вес золота, бережно хранились. Валентина приносила мне книги, а я тайком перепечатывала их у себя на кафедре в МГУ. Представляете, если бы меня за этим занятием товарищи поймали?

В том храме настоятелем тогда был отец Владимир – высокий, представительный такой батюшка. Помню, на службах его сына-девятиклассника, что в 1975 году было делом невиданным. Советский школьник открыто ходит в Церковь – и куда только комсомол смотрит! Как-то раз после Причастия, отец Владимир говорит мне: «Ты, Валентина, до своего обращения по неразумию учила людей неверию и атеизму, а теперь Господь призвал тебя, и значит, нужно делать все наоборот: проповедовать нашу Православную веру и вести людей к Богу». Эти его слова я приняла как руководство к действию. Какая кандидатская? Какой научный атеизм? Когда Бог – жив, и все, о чем говорят в Церкви, истинная правда! От защиты я отказалась и съехала из общежития. Меня вызывали на Ученые советы, вразумляли, предлагали разные варианты, перспективы. Но это меня уже нисколько не волновало. Меня интересовала только жизнь с Богом.

Верующие в Советском Союзе

Я вернулась в Екатеринбург, тогдашний Свердловск, где до этого, страшно сказать, была заместителем секретаря парт-организации по идеологии в железнодорожном институте, где работала после университета. Через какое-то время по благословению отца Владимира Зязева, с которым мы к тому времени близко общались, я подала заявление о выходе из партии. Случился большой скандал. Дело было неординарное, до этого я была довольно популярным лектором по научному атеизму, меня часто приглашали читать лекции в разные молодежные клубы и рабочие коллективы, студентам нравилось меня слушать, а тут такое! Советские товарищи считали меня подлой предательницей и говорили, что просто исключить меня из партии мало. «Это что, путевку на курорт ей еще выдать?» – негодовали они. Товарищи хотели, чтобы я прилюдно раскаялась и даже выделили мне для этого двух адвокатов, которые должны были меня уговорить забрать заявление. Но от адвокатов я вежливо отказалась и сказала, что мое решение останется неизменным.

Это было тяжелое время: в институтской среде меня не понимали и крутили пальцем у виска, а православных друзей в городе у меня еще не было: люди знали, что я какой-то там высокий партийный работник, считали меня подсадной уткой из КГБ и сторонились. Если бы не милость Божия, все могло бы закончиться очень печально.

Мою квартиру обворовали пьющие соседи, но уголовное дело завели почему-то на меня. Приехавший следователь с характерной фамилией Ульянов ругал меня матом, кричал, что не позволит клеветать на честных советских людей и обязательно меня посадит. На допросах вел пространные беседы и, глядя в окно, говорил, как люди погибают под колесами машин и от рук хулиганов. «Доброжелатели» «по секрету» потом мне сказали, если я случайно выпаду из окна (а жили мы на седьмом этаже), всем станет только лучше. Советская система умела расправляться с неугодными. За мной постоянно ходили какие-то странные, неприятные люди, было страшно заходить одной в подъезд. Я стала бояться темноты. Я никуда не могла устроиться на работу, у меня был «волчий билет»: если до этого институты наперебой предлагали мне работу на кафедре, то сейчас меня никуда не брали даже простой техничкой.

Я ходила на службы в единственный в то время действующий храм Екатеринбурга – храм Иоанна Предтечи на Репина. Михайловская церковь тогда была еще закрытой, потом мы собирали подписи, чтобы вернуть ее верующим. Помню, как мы ходили туда с моей новой православной подругой Тамарой. Господи помилуй, что там творилось! На территории храма работало похоронное бюро, плели венки, делали памятники. Помню, за нами бегали какие-то комсомольцы, а потом в храме, где никаких служб не было, а были тетки в брюках и спецовках, что-то там ремонтировали, а когда увидели, как мы крестимся, начали на нас орать, а одна облила нас клеем из ведра, так что одежду пришлось выбросить. Но это было потом, а тогда, затравленная и никому не нужная, я ходила в Иоанно-Предтеченский храм. Там Господь мне послал Марию и Любу, которые мне поверили, познакомили с другими верующими и жизнь понемногу стала приходить в порядок.

Мне довелось поучаствовать в сборе подписей по возвращению Михайловского храма. Конечно, по квартирам мы не ходили, нас сразу бы за это арестовали. Подписи мы собирали возле храма. Основную работу вела Тамара, она собрала несколько тысяч подписей, я стояла после нее. Запись велась в большой общей тетради. За это тебя запросто могли уволить с работы, выгнать из института, вычеркнуть из очереди на квартиру, не брать твоего ребенка в детский сад...

Но Православную веру из русского народа никакими гонениями и атеизмом не выжечь. Люди шли, ставили подписи, рискую карьерой, работой, положением, и были готовы на любые жертвы ради своей Церкви. Сколько тогда я встретила замечательных чистых верующих людей! Это были настоящие исповедники, ангелы земные!

О себе мы особо не задумывались, молились и шли, главное было – сохранить тетради с подписями. Никаких ксероксов тогда не было, и если милиции их удавалось изъять, вся работа была насмарку. Но мы тоже были не лыком шиты, и Господь берег. Неведомыми путями он вел нас по жизни и устраивал все лучшим способом.

Меня взяли работать в Институт матери и ребенка гардеробщицей в отделение. Работа была низкооплачиваемая, до меня здесь работали женщины в основном пьющие и безответственные. А я, несостоявшийся кандидат наук, лектор-международник, быстро там навела порядок. Завела книгу учета, записи, кто, когда пришел, ушел, что взял и куда понес. Начальство меня хвалило, а потом даже предложило работать бухгалтером в институтской столовой. Но когда я вникла в дела, выяснилось, что там процветало махровое воровство, что при советском дефиците на продукты было обычным делом, которое я должна была покрывать. Конечно, на это я согласиться не могла.

А для партийных работников я была как красная тряпка для быка. Хотя начальство за меня заступалось, партийные чиновники им говорили: «Пусть лучше пьяницы, чем она, которая бесчестит высокое звание коммуниста и позорит партию!» В конце концов меня уволили без объяснения причин. Я жила у своей доброй подруги Нины Михайловны, чудесной верующей женщины, которая чтобы быть ближе к Церкви, тогда ушла с престижной должности в центральном гастрономе, и впоследствии работала в храме Иоанна Предтечи казначеем. А я чудом устроилась ученицей оператора в отделение связи в Железнодорожном районе. Меня взяли, потому что работа была тяжелая, платили мало, и к ним никто не шел. Народ тогда на почту валом валил – все выписывали какие-то газеты и журналы, письма и посылки отправляли – с утра до вечера очередь. Работа кропотливая, требующая большого внимания и терпения. Очень скоро меня поставили оператором. Приемная комиссия недолго задавала вопросы, а потом говорят: «Знаете, мы не можем вам сразу дать высший разряд, потому что это первый такой случай в нашей практике, мы дадим вам сразу второй». Они думали, как мне это покорректнее сказать, чтобы я не сильно расстроилась, а я молчу, и Бога благодарю за милости ко мне! Как потом оказалось, навыки этой работы мне впоследствии очень пригодились. Когда отец Владимир Зязев открыл в Камышлове приход Сорока Севастийских Мучеников, через какое-то время позвал меня туда.

«Пирожки с перцем»

С отцом Владимиром я познакомилась в Красноярске, куда ездила в командировку еще по институтским делам. Мы встретились у блаженного старца-монаха Иова, к которому многие тогда приезжали по духовным вопросам. Одна из келейниц старца подходит ко мне: «А вы не могли бы пропустить священника с женой из Свердловска, а то они опаздывают на самолет?» Конечно, священника из Свердловска я пропустила, так и познакомились. Он был очень запоминающийся – огромный богатырь с ярко-огненной большой бородой и большими глазами. Потом я встретила его в храме Иоанна Предтечи в Екатеринбурге. Смотрю, а в алтаре знакомая огненная борода. Мы встретились, разговорились, обменялись телефонами. Потом я ездила к нему в Талицу, где он служил в храме Петра и Павла настоятелем. Мы стали близкими друзьями. Я приезжала к ним на лето, мы ходили на реку и в лес, я любила водиться с детьми, которых тогда у них с матушкой Галиной было пятеро. Особенно помню Павлика, который, как и его отец, стал священником. Он с малых лет помогал отцу в храме и когда тот шел служить, а вставал он рано, часа в три-четыре утра, шел вместе с ним. После службы бабушки угощали его шоколадными конфетами, а он потом раздавал мальчишкам. В храме отец Владимир поставил меня на клирос. И все это время ко мне присматривался, молился. Характера я была непростого, за словом в карман не лезла. Отец Владимир звал меня «пирожки с перцем». Кричит детям: «Мне пирожков с перцем!» Те бегут ко мне: «Тетя Валя, вас папа зовет!».

В этом доме была замечательная духовная атмосфера православного братства в окружении безбожного мира, где я встретила многих замечательных людей. Там я познакомилась с чистым верующим мальчиком Димой Байбаковым, которого сегодня мы знаем, как известного на всю страну архимандрита, руководителя Издательского отдела Екатеринбургской епархии и создателя православного телеканала «Союз». А тогда он был всеми любимым Димой, который ходил на все службы и помогал в храме. Когда он пошел в армию, я даже письма ему писала. Мы все за него молились и сильно переживали, когда за веру его хотели с подлодки уволить. Но тогда за него заступился весь экипаж во главе с капитаном, и его оставили служить...

Отец Владимир был тем священником, который в те непростые безбожные годы нес крест по возвращению храмов верующим. В Екатеринбурге он занимался возвращением Церкви Михайловского храма, и в Каменске-Уральском, и в Камышлове. Тамара, собиравшая подписи по Михайловскому храму, была его духовной дочерью, я многому у нее научилась.

На камышловском приходе ему нужна была надежная помощница, которая умела бы общаться с начальством и знала бухгалтерию. И однажды, когда я приехала к нему в Талицу, он говорит: «Хватит тебе на почте работать! Будешь со мной в храме!» Я давно уже хотела перемен, и поехала жить в Камышлов. Какие здесь в храме Сорока Севастийских Мучеников были люди! По их молитвам город стоит! Особенно много потрудились сестры Екатерина и Татьяна Бусыгины. Это благодаря им, простым верующим русским женщинам, приход был зарегистрирован и открыт. Татьяна была старшей церковной «двадцатки». «Двадцатка» – это официально регистрируемая советскими властями община православных людей. Если она есть – есть и приход.

Если хотя бы один из них выйдет, то община автоматически лишается всех своих прав и деятельность прихода считается незаконной. (Продолжение следует)

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475