«Душа перед Богом». Е.Поселянин

КАК НАМ ПОДНЯТЬСЯ К НЕБУ?

Всякий согласится, что жалкое зрелище представляет из себя живое существо, которое живет не в той обстановке, для которой оно создано. Кому приходилось видеть в зоологических садах в летнюю жару белых медведей, привыкших к вечным льдам и изнывающих от зноя в своих клетках, где в бассейнах ничтожного размера, налитых мутной водой, они могут еле окунуться, тот испытывал чувство какой-то тоски и жалости к этим бедным зверям. Ему представлялся простор Ледовитого океана, стальные воды, режущие холодом, тяжелые, застывающие волны, горы взгроможденных одна на другую льдин; и чудилось, как на этом мертвящем для других дыхании мороза резвятся, плавают, лезут на льдины, оглашают своим рычанием тишину воздуха эти цари океанской пустыни.

Да и ко всяким живым существам, находящимся не в той обстановке и, тем более, в неволе, нами овладевает чувство жалости и встают перед нами те прекрасные, сказочные страны, где они жили на воле. Южное небо, залитое пронзительно сверкающими звездами, стройные пальмы, высокие тростники по берегам тихих рек, куда сбегаются на водопой стада легких антилоп… и вместо этих тропических стран с таинственной силой природы, где все цветет в чудесной красе и кажется волшебным сном, — каменные клетки с железными решетками!…

Нам жаль… Но как же мы забываем пожалеть самих себя, тогда как мы такие же пленники, точно так же лишены свободы, точно так же живем вне тех областей, для которых мы созданы, вне которых не узнать нам никогда счастья! Мы созданы для правды, для света, для святости. Мы дети того Бога, Который есть одна торжествующая святыня. Праведность, чистота, добродетели — вот тот воздух, которым мы должны дышать; Христос — вот то солнце, которым мы должны согреваться; свобода в Боге — вот непременное условие нашего счастья.

Разве лучшими фибрами своей души мы не чувствуем, как мы чужды земли, как мало нас земля удовлетворяет, как что-то совсем другое нужно для нашего счастья? Действительность нашей природы, в которой небесный дух скован крепкими узами с животным, влечет нас к земле; и мы под напором того злобного врага, который не хочет дать нам взлететь к небу, стелемся по земле. Но испытываем при этом все время то, что испытывает свободолюбивый царь пустыни, по своей неосторожности и людской хитрости попавшийся в плен.

«К небу, к небу, ближе к небу!» — вот что мы чувствуем, вот искренний крик нашего существа, лучшей его части. И, конечно, если в минуту смерти человеку приходится о чем-либо жалеть, — так это о том, что по малодушию своему мы постоянно томили свою душу, приковав ее к земле, исполняя над нею то, что сказал поэт об одной грешнице:

Не называй ее небесной
И от земли не отрывай!

Наоборот: мы должны назвать себя небесными, мы должны оторваться от земли и дотянуться до неба.

Но как вот это сделать?… Все наше несчастье состоит в нашем малодушии, в нашей духовной лени. Мы не решаемся серьезно попробовать пожить так, как заповедал нам Христос, пожить настоящей духовной жизнью.

Немного времени требуется в сознательную пору человека, чтобы он почувствовал глубокую неудовлетворенность, как несколько лишь часов надо для того, чтобы опасно занемогший понял, насколько он болен. Но разница в том, что всякий больной с нетерпением ищет врача и во всем ему уже подчиняется, а мы страдаем душою, но ничего не делаем, чтобы унять это свое страдание, чтобы изменить жизнь свою к лучшему и перейти к единственному всеисцеляющему Врачу — Христу, Которого мы найдем всегда в Его великой врачебнице — Церкви.

В нашей мирской жизни мы обыкновенно забываем, сколько глубоких, спасительных впечатлений, сколько захватывающего, потрясающего может дать душе церковная жизнь. Даже верующие люди часто как бы обегают Церковь или стоят в ней словно с закрытым сердцем. Нет, войдем в нее, стараясь уловить духом те впечатления, для которых она созывает своих детей, и стараясь стряхнуть с себя тот сон духовный, в котором мы постоянно находимся.

Один человек, долго не бывавший в церкви, но не порывавший еще с нею, рассказывал мне о своих впечатлениях.

«Недавно я совершенно случайно забрел в церковь. Она была расположена очень красиво, стоя на высоком холме, над большим озером, видная издали со всех сторон. Довольно звучные колокола весело заливались, когда я проходил по широкой площадке холма, обставленного деревьями, на котором стояла церковь. Мне надо было пересечь эту площадку, чтобы добраться до дачной деревни, в которую лежал мой путь. Я не собирался в церковь. Но дверь была раскрыта, и до меня долетало смутно сквозь волны трезвона пение любимой мною песни: «Богородице, Дево, радуйся»… и что-то повлекло меня туда, внутрь, и я вошел…

В церкви было довольно много народа, так что она казалась почти заполненной, несмотря на ее большие размеры. Впереди возвышался высокий золотой иконостас; перед местными высокими образами и у двух больших икон, в больших разукрашенных киотах у двух столбов — Казанской и Николая Чудотворца, горело много свечей. Свежий, молодой голос внятно и громко читал шестопсалмие.

Я вдруг почувствовал себя необыкновенно хорошо, мне вспомнились те годы, когда я вышел уже из детства, но не был еще самостоятельным: как меня с братьями под каждый праздник посылали с нашим учителем в церковь и как бывало отрадно стоять тогда с невинной душой, довольной настоящим, не знавшей желаний; и как все: и распевы священных знакомых слов, и огоньки свечей, и звон колоколов, и отблески огней на окладах икон, и лики святых, глядевшие точно из другого мира, и золотые головки херувимов в иконостасе, и громадные размеры и высота нашей богатой приходской церкви, — все навевало на душу впечатление вечности; и жить хотелось, потому что жизнь была полна обычных тихих радостей и впереди виделись одни безмятежные дни; и умереть был бы не прочь, потому что там представлялись то же пение, те же храмы и высокие, с бесконечностью сливающиеся купола, и тот же к душе склонившийся Бог…

Все это я вспомнил, войдя в сельскую церковь и прислушиваясь к полным порыва к Богу словам шестопсалмия. И мне стало жаль моего далекого прошлого, жаль, что в суетливой городской жизни стольких последних лет я не нахожу больше времени пойти в церковь в вечерние часы, и, когда случается, спеша куда-нибудь, проехать мимо открытых церковных дверей, с ярко сверкающими в темноте улицы церковными огнями, — мне приходится сказать себе, что вот есть счастливые люди, которые стоят там, внутри, как стаивал когда-то в свои былые годы и я, никуда не спеша, слушая льющиеся в душу глаголы отрады и примирения. Но ощущение это бывало мимолетно, и, не входя в церковь, я ехал далее. Мир брал себе то достояние, которое могло быть Божьим…

Я вышел тогда из церкви с твердым решением чаще ходить на церковные службы и предчувствуя, что жизнь моя пойдет теперь лучше и иначе».

Да, для верующего человека, который хочет жить ближе к Богу, церковная жизнь, постоянное участие в Богослужении есть непременное условие существования. Церковь дает бездну ни с чем несравнимых впечатлений, поддерживает и распаляет то «Божественное желание», при котором мир теряет для нас свою привлекательность.

И вот в том, чтобы как можно больше уходить в сферу церковной жизни, в круг мысли о Боге, о небе, о вечности и тем самым удаляться от людских пристрастий, — и состоит вся тайна того, как нам подняться к небу.

Проверьте себя. Если вы являетесь человеком, имеющим какое-нибудь уже тяготение к духовной жизни, то, конечно, мир давно вам во многом ненавистен. Он вас оскорбляет и не удовлетворяет, и если вы с ним не тянете согласную с ним песенку, он еще над вами издевается… Что же удерживает вас в его тенетах?

Знайте, что рядом с той людской жизнью, которая вас опутала, не давая счастья, есть другая, лучшая жизнь.

Не надо уходить из мира, не надо становиться непременно иноком, чтоб вкусить этой жизни. Уменьшите общение с миром и людьми, расширьте отношение с Богом — и задача близка к разрешению.

Вы живете не в своей обстановке, она вас теснит. Сделайте же решительный шаг, и вы начнете подыматься к небу…

ВЕЛИКИЙ ОБМАН

В нашей земной жизни с ее заблуждениями, ошибками, слабостями, страстями — есть много унизительного. Но унизительнее всего та власть, в которую мы отдаемся врагу нашего спасения.

Вдумайтесь только. С одной стороны стоит перед нами Христос. Это Бог. Любовь Его к нам подвигла Его на немыслимое дело. Он ради нас оставляет царство Своего Отца, нисходит с небес, родится в холодную ночь в скотском хлеве, воспитывается в бедности, ходит с благовестием, «не имея где главы приклонить», терпит поношения и гонения, предательство, суд, распятие и смерть.

И вот этот Бог назвал нас Своими друзьями и братьями. Для того, чтобы стереть с нас клеймо греха, выжечь из нас всю его заразу. Он дает нам вкушать Свою плоть, пить Свою кровь и этого нашего приобщения ждет, как дара Себе. И когда люди забывают Его, отворачиваются от Него, Он не гневается на них, но, грустный, подходит к дверям души их и стучит, стучит… «Се стою у двери и стучу». Он прощает нас, безмерно, невыразимо виновных перед Ним, семьдесят раз седмерицею, желая одного — чтоб мы были при Нем, чтоб мы не уходили от Него вдаль. И желает Он этого не для Себя, а для нас, потому что нигде, ни у кого мы не найдем такого счастья, как у Него; а только нашего счастья Он ведь и ищет.

Вот Кто стоит перед нами, раскрыв нам объятия, и зовет нас.

С другой стороны стоит ненавистник, исконный враг Божий, лютый, непримиримый враг наш, вся цель которого нас сгубить, отвести нас от Бога, подчинить нас своей растленной, злой, гибельной, мертвящей, проклятой воле, внушить нам всякую мерзость, сделать из нашей жизни игралище страстей, нарисовать нам грех в привлекательных чертах, распаляя нашу душу враждой греховных упоений, которые не только не дают удовлетворения душе, но иссушают ее невыразимой тоской, новой, еще более жгучей жаждой.

И, ужасно сказать, мы подчиняемся врагу, угождаем тому, кто нас ненавидит, оставляя бесконечно любящего и безмерно облагодетельствовавшего нас Бога. Мы даже не пробуем пожить так, как заповедал нам Христос. Он, всеблагий, наше Солнце, наша Жизнь, дал нам торжественно, громко, перед лицом всей вселенной заповеди, как путь к счастью. Этих заповедей мы не исполняем. А то, что тайно нашептывает нам искуситель, всякую мерзость, всякую гадость, которая унижает нас, позорна для нас и, не доставляя нам сладости, делает нас несчастными, — все это мы творим усердно по расписанию врага, как безвольные, покорные рабы, творящие без платы ненавистное им дело…

Нас не спасает даже опыт, примеры прошлого. Мы видим и знаем людей, отдавшихся диаволу, творивших его волю и им погубленных, и вот перед этими примерами мы все же поступаем непонятно: мы Бога оставляем и бежим за диаволом. Если бы, по крайне мере, его коварные обещания исполнились хоть отчасти!

Если бы, по крайней мере, в покорности ему душа действительно чем-нибудь насладилась!… Но нет, мы слишком небесны, чтобы атмосфера греха, нечистоты, самоуслаждения могла доставить нам настоящую, прочную радость. Душа жаждет иного, душа жаждет Бога и Его правды. Но к этому Богу и к этой правде не пускает нас враг, и мы живем в унизительном положении созданных для свободы существ, которых привязали на цепи.

Я встречал людей, щедро одаренных природой, богатых, красивых, веселых, сильных, знавших высшие запросы души, но решавшихся попробовать жизнь безудержных страстей, и они пробовали, и получалось зрелище невыразимо скорбное и ужасное. Эти люди, созданные для того, чтобы быть цветом человечества, валялись в нравственной грязи; они разматывали свои деньги и драгоценное время, кипение лучших сил, свое здоровье, свои заветные мечты. И когда я спрашивал их, испытали ли они великие упоения, за которые стоило бы заплатить хотя бы безумно дорогой ценой, они печально молчали.

Одно из самых ужасных обстоятельств в приемах нашего врага состоит в том, что он особенно искушает людей крупной, так сказать, души — людей чутких, восприимчивых, которые в своем служении Богу могли бы пойти очень далеко, достигнуть чрезвычайных добродетелей. Одна из таких трагических особенностей таких людей — это то, что по своей великой искренности они отдаются чему-нибудь всецело, доходят до конца. В них нет той теплохладности, этой посредственной середины. Они или ненавидят, или любят, или что-нибудь гонят, или тому же самому служат до смерти.

Вспомните Савла: лютейший гонитель Христа и первоверховный апостол! И это совместилось в одном человеке. А несказанный разврат всемирной блудницы, явившей в себе какого-то страшного спрута греха, — и равноангельская жизнь Марии Египетской в пустыне! Некогда валявшаяся в грехах плоть, но утончившаяся до того, что она, ходя, поднималась над землей; несказанная грешница, ставшая символом лучезарного целомудрия, — это тоже был один человек!

Враг часто оставляет в покое людей, мало нужных христианскому делу, людей средних, устремляя всю силу своего нападения на выдающихся, благородных, сильных людей, чья душа особенно тянется к Богу, кто Богу может особенно послужить. Не всегда ему удается отвести от Бога этих людей, поколебать в них всю веру, сделать совершенно бесплодной их жизнь. Но тормозить их служение Богу, во многом его ослаблять, мучить их раздвоенностью их жизни, разногласием их веры и мечты, их желаний с их бытом — этого он достигает.

Вот, например, великий Рафаэль, до сих пор составляющий удивление людей. Он так небесен в своих Мадоннах, что порою думается, будто не он сам писал эти картины, а взлетел на небо, сыскал их там и принес с собой на землю, как покоряющее и торжествующее свидетельство об этом небе. Но когда мы узнаем о страстях, в которых он жил и в которых сгорел в столь ранней молодости, — нас охватит дрожь и взволнует невольная мысль: если, живя так, как он жил, он творил такие вещи; если сквозь тьму опутывавших его страстей он так ясно прозревал святыни неба, то что было бы с ним, чего бы он еще не увидал, если бы жил столь же чисто и бесплотно, как чисты и бесплотны были его мечты!… Какие бы тогда видения, Высшие тех, которые начертала его чудесная кисть, он еще оставил бы!… Он свел бы небо на землю, он вознес бы своими видениями в рай грядущие за ним поколения!… А он ушел, сотворив лишь малую часть своего дела, оставляя в людях, его постигших, кроме благоговейной благодарности за то, что он сделал, — неугасимые сожаления о том, чего не исполнил… А наш Лермонтов до каких видений и молитв возвышался! В мировой литературе трудно подыскать что-нибудь равное его «Ангелу», и это он написал шестнадцатилетним мальчиком!… А его «Ветка Палестины», его «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою» — ведь это все чистейшие перлы духовности! Но как их мало у поэта, который был погружен в разгул страстей и подымался в небо лишь краткими мгновениями, для того, чтобы потом спуститься на землю еще ниже!…

Но оставим в стороне этих великих людей — подумаем о себе…

Всякий из нас испытал на себе, как враг прельщает нас, рисуя грех волшебными красками; испытал и то, как мало грех дает удовлетворения… Так отвратимся же от врага и раз навсегда закроем свой слух от его наветов!

Нам есть, куда идти от него: как мы ни озлобляем Христа, — Он всякую минуту готов вновь и вновь принять нас.

Так пойдем же из сетей врага в верную ограду Христа. Только Он один даст нам счастье, Он один утолит нашу душу, а без Него всюду один мрак, холод и отчаяние.

МАТЕРИНСКАЯ МОЛИТВА

Нет, быть может, молитвы более сильной пред Богом, чем молитва матери за своего ребенка. Народный поэт Некрасов прекрасно оценил всю силу этой любви, когда, говоря о жертвах войны и о том, как быстро забывают погибших на войне людей ближайшие к ним люди — друзья, даже жены, — говорит:

Средь повседневных наших дней,
Средь всякой пошлости и прозы
Одни я в мире подсмотрел
Святые, искренние слезы:
То слезы бедных матерей.
Им не забыть своих детей,
Погибших на кровавой ниве,
Как не поднять плакучей иве
Своих поникнувших ветвей.

Да, любовь матери есть бескорыстная, чистейшая привязанность. Даже отец часто любит сына, главным образом, как продолжателя своего рода. А удачного сына — из особого честолюбия. Мать любит своего ребенка прежде всего потому, что он — ее ребенок, любит глупого, уродливого, дурного как-то еще больнее, чем умного, красивого, хорошего. Подумайте только, сколько вынесет мать тревоги, забот и горя со своими детьми. Ночь, все в доме спят. Не спит только мать над ребенком, которому что-то неможется сегодня. Ее любовь имеет мучительные стороны, потому что мать не столько наслаждается счастьем настоящих спокойных дней, сколько тревожится за будущее своего ребенка.

Вы помните, как в день Сретения Господня Симеон Богоприимец, возвращая с рук своих Божественного Младенца Его Матери, сказал Ей тяжкое пророчественное слово: «Тебе орудие пройдет душу». Он говорил о тех часах, когда Богоматерь в неописуемой скорби будет стоять у Креста, смотря на распятого Сына. Глубоко в душу Богоматери проникло это слово пророка. И Она постоянно жила в предчувствии этой беды. Но разве жизнь не пророчит матерям бедствий для их детей? И вот бедные матери в бессонные ночи, отвоевывая детей от одной опасности, предвидят тут же другие, и жизнь их полна муки.

Недолго может держать мать своего ребенка под своим крылышком: еще в малом возрасте начинает он ходить в школу, куда мать не может следовать за ним, проследить, хорошо ли там с ним обращаются, своей грудью заслонить его от обид и несправедливостей… И чем больше растет ребенок, тем как-то более порываются его связи с нею. В каком бы то ни было быту — и в дворцах, и в лачугах — у детей образуются свои интересы. Появляются друзья, с которыми они откровеннее, чем с родителями. Мало-помалу жизнь неумолимо начинает отнимать у матерей детей их, а там и разлука. Дети или едут вдаль оканчивать свое образование, или поступают на далекую службу.

Помимо великих потрясений, даже при обычном ходе вещей матерям приходится нести великие жертвы. Всякая любящая мать хотела бы возможно дольше, — лучше сказать, до смерти своей — оставить у себя своих детей, между тем неумолимо подкрадывается брачная пора, и дети уходят из дому; и, какими бы там они ни были любящими мать, как бы к ней заботливо ни относились, как бы часто ее ни навещали, — все равно она лишена того самого необходимого, чего желает всякий любящий человек: жить под одной крышей с любимым существом.

А сколько бывает несчастий, великих непоправимых несчастий! Какой ужас для матери видеть, что сын — часто талантливый — идет по пути к погибели и, опускаясь все ниже и ниже, доходит до того, что вместе со всем добрым в жизни начинает ненавидеть и свою мать!… Но и это не может сокрушить великой силы материнской любви. Еще больше, чем послушных, заботливых, мать любит детей, сбившихся с пути; и только одному Богу ведомо, сколько неотступных из глубины утесненного материнского сердца молитв подымается в высокое небо за этих гибнущих детей и на какое безграничное всепрощение способно материнское сердце!

У французов есть предание, ужасное по своему содержанию, над которым нормальный человек не может не содрогнуться, но которое в удивительно ярком образе показывает силу материнской любви, не сдающуюся ни перед каким жесточайшим испытанием. Один молодой человек ухаживал за девушкой, которая в доказательство своей любви к нему потребовала от него принести ей сердце его матери. Он решился на этот ужас: убил мать, вырезал из нее сердце и понес это сердце той девушке. На дороге он оступился и упал, и вот сердце матери, упавшее в придорожную пыль, заговорило и спросило его: «Милое дитя, не ушибся ли ты?». Надо надеяться для чести человечества, что такого ужасного происшествия никогда не будет, но этот рассказ прекрасно выражает народное убеждение в том, какая великая сила любви заключена в сердце матери.

И вот, когда думаешь о всей этой безграничной привязанности, тогда и постигаешь сам сердцем, почему так велико общее убеждение христиан в силе материнской молитвы и материнского благословения. Недаром говорит народ: «Материнская молитва спасает со дна моря». Много можно приискать тому подтверждений. И сейчас будет передан рассказ о том, как это слово буквально подтвердилось над одним сыном.

В Царском Селе, городе, лежащем в двадцати пяти верстах от Петербурга, в придворной церкви стоит старинная чудотворная икона «Знамение Богоматери», которой приписывается, между прочим, избавление Царского Села в тридцатых годах прошлого столетия от холеры. В царствование императора Николая Павловича приехала как-то отслужить перед этой иконой молебен одна госпожа Дудинская, сын которой, морской офицер, отправлялся в дальнее плавание на корабле «Ингерманланд». Тяжело было матери отпускать единственного сына, и горячо, всем сердцем молилась она перед Пречистым Ликом; и, наконец, в глубочайшей вере своей она воскликнула, как бы воочию видя пред собой Заступницу усердную: «Владычица, сохрани мне сына… Ты все можешь… Знаю, что Ты вернешь мне его и со дна моря». Слова материнской молитвы сбылись буквально. Корабль в Средиземном море потерпел крушение, и весь экипаж его пошел ко дну. Дудинский тонул, как вдруг вспомнил, прощаясь с миром, свою поездку с матерью к иконе Знамения и как мать поручала его Владычице. Тут он потерял сознание, а через некоторое время очнулся, выброшенный волнами на берег…

Так и была оправдана вера матери, и сбылось мудрое слово народной веры.

Матерям, которым приходится отвоевывать детей своих не у какой-нибудь внешней опасности, а у гораздо более худшей и тяжкой, духовной гибели, должно всегда помнить о замечательном и незабвенном случае силы перед Богом материнских молитв. Это история блаженного Августина и матери его Моники.

Сын Моники, одаренный бесконечными способностями, по наступлении молодости стал вести жизнь, не соответствующую христианским взглядам, и еще не будучи крещен (в первенствующей Церкви люди крестились уже по достижении зрелого возраста), увлекался разными еретическими учениями. Безмерно любившая своего сына Моника страшно страдала, ибо духовная гибель ее ребенка казалась ей хуже смерти. И вот Монике выпала судьба проявить всю силу несдающейся материнской любви.

С муками глубоко страдающего сердца матери, она молилась, чтобы коснулась Господня благодать сердца Августина. Чтобы он очнулся от духовного сна и стал верным служителем Христовым. Шел год за годом, а духовное состояние Августина было все то же, но Моника не сдавалась, и так же упорно возносилась в немое, казалось, небо ее материнская молитва. И эта молитва сделала великое чудо. С сыном Моники произошел великий переворот, в результате которого было обогащение Церкви Христовой великим отцом и учителем, блаженным Августином.

Заметим тут, что и Христос указал во время земной жизни своей людям на неотступное упорство материнской молитвы. Вспомните жену хананейскую, которая пришла ко Христу просить исцеления своей бесноватой дочери. Вдумайтесь в положение этой матери, которая, услыхав о великий чудесах Иисуса, пришла к Нему, как к последнему прибежищу, а Христос молчит. И когда ученики говорят Ему: «Смотри, какой шум делает эта женщина; прекрати ее крики и отпусти ее», Он, сладчайший Иисус, произносит жесточайшее слово: «Несправедливо отнимать хлеб у детей и бросать псам». Но и тут не сдалась материнская любовь. Она даже не почувствовала тяжкого оскорбления. Согласилась с тем, что на нее можно смотреть, как на пса, и смиренно воскликнула: «Да. Но эти псы подбирают крохи с господского стола, и этой крохи я у Тебя прошу!».

Это было испытание, обращенное в лице жены хананейской ко всем матерям, которые с той же настойчивостью, как она, вымаливают у Бога милости к своим детям…

Знайте же, матери, каким непобедимым оружием вооружены вы от Бога… И вы, дети, помните, какая у вас в жизни сильная защита!

Те же, у кого нет более матери или которые не помнят своих матерей и не знали материнских ласк или кого оставили и забыли их матери, — знайте, что у вас есть любящая Мать на небесах, Которой вас, страдая на Кресте, усыновил Христос. О вас сказал Он Ей: «Се сын Твой». Поверьте этому, прочувствуйте это всей душой своей, — и Она сделает для вас больше, чем земная мать, потому что как нарушит Она завет своего Христа? Как отвернется от того, кого Ей Христос поручил?

Евгений Поселянин

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475