Любовь божественная и человеческая

(Продолжение. Начало в № 9–14)

ВОЗРАСТАНИЕ В ЛЮБВИ

Все эти высокие и святые свойства любви становятся возможными в реальности потому, что любовь укоренена в вечности: “Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится” (1 Кор, 13, 8).

Кажется, на первый взгляд, эта непереставаемость любви противоречит мысли того же апостола в другом месте о том, что в конце истории “по причине беззакония иссякнет любовь многих”. Но все же, во-первых, сказано “иссякнет”, а не до конца упразднится. А во-вторых, эта “непереставаемость”, главным образом, имеет отношение к вечности, а не к человеческой истории; а если и к человечеству в историческом бывании, то по причине вечного бытия.

Бог есть любовь, и Его мир, Его царство, Его вечность есть мир, царство, вечность любви, и причастные тому миру — безусловно, причастны любви. И чем более восстанавливается падший образ и подобие Божие — человек — тем более он становится причастен вечности и любви. Бог есть любовь, и чем более кто причастен Богу, тем более причастен и любви. Божественный мир творений, прежде всего ангелов и человеков, есть некое единое пространство и энергия живой любви и святости, и когда кто совершает грех, он в этом пространстве Божественной любви совершает разрыв, как бы делает некую “дыру”, которую Богу необходимо заделать, порою человеческою же любовью. Именно на этом церковном знании и переживании основана, в частности, молитва за усопших, то есть, существует надежда на то, что молитва как действие любви оставшихся в мире преодолеет этот разрыв, совершенный некогда предками, и этой молитвой Бог как бы “заштопает дыру”, сделанную в этом пространстве любви.

От этого единства Божественно-человеческого мира любви обретают свои духовные возможности и силы к их реализации и те, кто по своим прежним склонностям был так далек от этого мира. Но и не меньшее значение этот мир имеет для тех, кто уже в нем живет. Живя в нем, они переживают на деле самую большую радость, какая только может быть: единения с Богом — единения любви. Знающий — знает это не по абстрактной теории, но по неопределенно-приятным сердечным ощущениям. Глубокие жизненные интуиции знания любви, обладающие великой реальностью, даже если они предметно-психологически с большой силой открылись для личности лишь однажды — в результате причастия Святых Тайн, покаяния, молитвы или просто от таинственного посещения Божия, уже никогда не забываются, а при ясном желании и твердой постановке задачи — неизбежно возрастают. Они не проявляются демонстративно, но человек, узнавший их, знает, что чем больше он стремится жить Богом и Церковью, тем жизненней в нем это поле любви.

Он знает это потому, что ему все дороже церковь и общая молитва в ней на Божественной литургии. И для него уже беда — воскресный день без церкви. Он все больше живет миром Евангелия, Евангельских смыслов, образов и нравственных указаний; сами слова Евангелия все глубже и значительней проникают в его ум и сердце; домашняя молитва из внешней, довольно скучной, но привычной обязанности, становится важным и дорогим содержанием его жизни; люди церкви постепенно все больше становятся его обществом, в котором больше, чем где бы то ни было, он находит взаимопонимание; нравственные основания христианской жизни все больше раскрываются в нем и становятся его жизненными основаниями. И, может быть, ему непривычно и стыдно по смирению выговорить вслух, но в глубине сердца он уже, конечно, знает, что все это вместе и выражает его возрастание в любви.

С еще большей самоочевидностью могут быть выражены признаки возрастания любви к людям. И среди них первый, уже названный, — расширяющееся сердце: чем большее число людей становятся такому сердцу небезразличными, тем больше оснований говорить о возрастании в любви. Неотъемлемая фаза в этом отношении — небезразличие к своему народу, а там и ко всему человечеству. Правда, обычно, чем большее число лиц захватывает такое сердце, тем менее интенсивными становятся выражения любви, и только великие святые могли любить всех людей самой горячей любовью.

Другим существенным и определяющим признаком возрастания любви наиболее является готовность к служению, прежде всего ради спасения ближних, но и вообще служения на пользу ближнему, а также все усиливающаяся реальность молитвы за ближнего. Живая и сострадательная молитва обычно выражает высокую степень любви.

ЛЮБОВЬ И МОЛИТВА

Молитва есть наиболее живое знамение любви к Богу. Вероятно, именно поэтому ни о чем больше в христианской, преимущественно в православной, литературе не написано столько вдохновенных и содержательных слов, сколько о молитве. И потому молитва как выражение христианской любви выражает один из важнейших принципов нравственной жизни, понятный лишь в религиозных рамках. В нерелигиозных реальностях молитва не только не имеет отношения к нравственной жизни, но и вообще довольно бессмысленна.

С нравственных позиций молитва рассматривается в христианской литературе как выражение благодарения, прославления, покаяния, умиленного прошения и просто собственно молитва любви. Наиболее очевидна, обычна и чаще всего слышима простая молитва просьбы. Она менее всего ценна по нравственной содержательности, но зато, как правило, личностно наиболее искренна и неформальна. Такая молитва, может быть, несколько корыстна, но она не ищет готовых словесных формулировок в каких-либо молитвенных сборниках; она — непосредственный продукт деятельности собственных сердца и ума. Она обычно “складывается” в результате ситуации, требующей разрешения, но неразрешимой собственными или вообще человеческими возможностями и потому доступной только для сверхъестественного разрешения. Религиозно действующее сознание в поиске такого сверхъестественного разрешения пытается прибегать к помощи сверхъестественных, то есть Божественных сил, и такая попытка обычно и выражается в молитве. Понятно, что такая молитва тем интенсивней, чем безвыходней ситуация, чем сердечней лицо чувствует необходимость выхода (например, смертельная болезнь единственного ребенка); и чем искренней и жизненней религиозная интуиция в надежде, то есть вера. Первые два условия почти не имеют отношения к нравственному содержанию жизни, третье же существенно не только для практического разрешения ситуации, но и для нравственного понимания действительности. Невозможно молитвенно просить, если просящий хоть сколько-то не знает, что Бог, у Которого он просит, не только может исполнить по Своему всемогуществу, но и хочет — по Своей любви.

Это переживание — в надежде — любви Божественной открывает источники и для собственной ответной любви. Она становится особенно значимой и ощутимой, когда прошение исполнено Богом и душа человека, получившего просимое, изливается в потоках благодарных чувств и переживаний. Эти чувства и переживания тоже могут иметь несколько корыстный характер, не только по причине надежды на исполнение будущих прошений, но просто потому, что эти молитвенные движения небеспричинны. Впрочем, эти чувства и их молитвенное выражение тем значительней и бескорыстней, чем менее они связаны с конкретным ответом на конкретно исполненное прошение. Они особенно ценны, когда в них выражается благодарность за блага общего и постоянного характера: за жизнь, за телесное и духовное здоровье, за воцерковление и очищение, за спасительные действия Божии, за Его Крест и любовь, за непрестанное переживание Его милостей, за хранение Им людей Своих от возможных падений, вообще за все блага, которые душа чувствует, как полученные от Него.

Основания последнего ряда, хотя и очевидны для всякого религиозного человека, остро переживаются немногими в их самостоятельных молитвословиях или хотя бы в личных позывах к молитвословию. Обычно это люди, особо религиозно одаренные. И потому, как в смысле словесного содержания молитв такого рода, так и по их побуждению чаще всего служат так называемые “молитвенные правила”, то есть определенные сборники молитв такого содержания (например, молитвы вечерние и утренние). Эти молитвы составлены в разное время святыми отцами и постепенно вошли в практическое употребление церковных людей. Содержание их так ярко и значительно, что некоторые святые последнего времени (например, святитель Игнатий Брянчанинов) и не рекомендуют никому заниматься составлением собственных молитв такого рода для себя из опасения, как бы не нашло в них, хотя бы отчасти, выражение собственной духовной и нравственной нечистоты.

Подобный же характер имеют по внутренним мотивам и сердечному содержанию молитвы прославления и хвалы Бога. Они еще более бескорыстны, чем молитвы благодарственные, потому что не содержат никаких внутренних корыстных мотивов, и потому любовь к Богу в них должна проявляться более чистым образом. Обычным содержанием этих молитв является переживание творческой силы Божией, Его промыслительных действий, Его любви и, наконец, просто Его существования. Но даже молитвы покаянного содержания, то есть наиболее личные по своему характеру, не только занимают большое место в молитвословах (особенно, в вечернем правиле и в последовании ко святому причащению), но и рекомендуются как общеупотребительные гораздо больше, чем любые “собственные” молитвы. При всех личных и ситуационных различиях конкретных поводов к покаянию, его общий смысл и содержание остаются одинаковыми для всех, а значит, и для всех может быть найдено общее словесное выражение, особенно, если иметь в виду вечер как итог небезгрешного дня. В сущности, дело не в перечислении названий конкретных грехов, а в покаянном их переживании. И никакие современные поэтическо-ораторские и чувствительные дарования не могут сравниться с подлинностью покаянного знания святых: от чего и от Кого своим грехом удалился человек, и к Кому он имеет надежду своим покаянием вернуться. И личная покаянная любовь к Отцу Небесному может для современного человека значить больше, чем в его благодарственно-хвалебных переживаниях. Во всяком случае — дается легче.

И в этом отношении главная нравственная задача молящегося “по молитвослову” состоит в том, чтобы уметь соединить свои собственные молитвенные мысли и чувства с мыслями и чувствами писанных молитв. И эта задача не такая уж простая, как может показаться на первый взгляд: слова писанных молитв так легко испаряются и уносятся из головы и сердца “молящегося”, что “непарительная” молитва становится весьма редким даром. Голова и сердце обычно заняты иными, далекими от молитвы мыслями и чувствами, которые “посевает” в душе человека мир, диавол и собственные пристрастия. Таким образом, возвращение ума и сердца в слова произносимых молитв становится пусть незначительным, но все же подвигом любви, потому что и здесь можно видеть преодоление себя ради Бога.

По мере приятия от Бога дара молитвенной жизни — а что это именно благой дар Божий — понятно из того христианского знания, что все благое даруется людям как “снисходящее от Отца светов” (Иак. 1. 17) — оказывается все менее нужным этот подвиг, потому что ум и сердце и сами собой живут в молитве, и она становится, по выражению некоторых отцов, “самодвижущейся”.

Именно такая молитва становится для христианина взыскуемой нормой, что и выражено в словах апостола Павла: “непрестанно молитесь” (1 Фес. 5, 17). Это было понятно еще великим молитвенникам Ветхого Завета, более других — царю Давиду, душа которого, по его признанию, пребывала в Боге, “искала лица Его” (Пс. 26, 8) и “воздавала хвалу Ему” (Пс. 33, 2). Разумеется, это не означает постоянное проговаривание вслух или про себя каких-либо молитвенных формул, но постоянное пребывание в молитвенном состоянии. Тогда молитва, по выражению отцов, становится “дыханием жизни”.

Но даже когда кто и достигал такого высокого уровня любви, при котором душа всегда пребывала в молитвенных воздыханиях, то и такому молитвеннику порою необходимо было особое время и место для особой молитвы. Пример этому виден даже в жизни Богочеловека Иисуса Христа, Который порою удалялся от Своих учеников для уединенной молитвы. Но для того, чтобы молитва была благоуспешной, недостаточно соответствие внутренних переживаний ума и сердца ее содержанию. Нужно еще и соблюдение внутренних условий молитвы. Прежде всего, необходимо внутреннее знание, знание любви, что и в самой молитве человек несамостоятелен настолько, что он не знает даже, о чем надо ему молиться (Рим. 8, 26), Но это знание не печальное, а радостное, человек, по великому примеру знаменитой молитвы митрополита Филарета, призывает: “Сам во мне молись”, либо душа почти бессловесно воздыхает: “Авва, Отче”. Это-то и означает, что душа приняла любящий дух усыновления (Рим. 8, 15), и от Него и ждет молитвы в себе. Это “смирение до зела” — чем больше, тем доступней к нему Призываемый в молитвах. Именно такое моление духом (Еф. 6, 18) и духовно по живому сродству с Духом Божиим, а потому и плодотворно, ибо результатом его становится приятие даров Святого Духа.

Особенно показательна по содержанию, по действию и результатам молитва Самого Иисуса Христа. Евангелие представляет для желающих учиться высочайшие ее образцы. Среди них высочайший из высочайших — моление в Гефсиманском саду, куда Иисус ушел после Тайной Вечери с тремя ближайшимиэтих словах выражается огромная нравственная мощь, поразительное смирение, готовность к послушанию до конца, до смерти и бесконечная жертвенная любовь. Но невозможно и безумно предполагать, что ее начало выражает минутную нравственную слабость. Велика молитва, при которой проступают капли кровавого пота, как бы предвосхищая будущий терновый венец. И это молитвенное содержание также поучительно, ибо в нем великий смысл борения со смертью, которое все равно должно завершиться победой жизни, потому что Бог есть жизнь. Главный результат этой молитвы — это исполнение Божественной воли и явление всепобеждающей любви, то есть крест. В частности же нравственное поучение этой молитвы есть то, что отцы выражают известной формулой: “креста ни искать, но от креста не отказываться”. Воля Божия по отношению к верующим христианам всегда пронизана крестной любовью, и молящийся Христу должен знать, что когда он молится — он молится и о кресте для себя и для ближних своих.

Пример Христа для верующих во имя Его состоит и в том, что молитва должна иметь как личный характер (ибо каждый человек одиноко предстоит Богу), так и церковный, ибо в Церкви осуществляется тайна любви — в единстве многих, направленных к Богу. Совершеннейшая нравственная чистота Христа показывает Его ученикам, что одним из непременных условий верного предстояния на молитве является нравственная чистота молящегося. Апостол Иоанн Богослов об этом пишет так: “Возлюбленные! Если сердце наше не осуждает нас, то мы имеем дерзновение к Богу и чего не попросим, получим от Него, потому что соблюдаем заповеди Его и делаем благоугодное пред Ним” (1 Ин. 3, 21–22). Таким образом, от нравственного уровня и состояния жизни человека зависят результаты его молитвы и, разумеется, не только в смысле конкретного “исполнения” Богом его просьб. Гораздо важнее, что по самому действию молитвы связь с Богом становится все более тонкой, сильной и любовной.

Бог подлинно очищает душу молящегося и сотворяет ее световидной, потому что Бог есть свет. От простого постоянства и настойчивости в молитве (“просите и дано будет вам” — Мф, 7, 7) молящийся проходит путем любви к той вершине молитвы, когда само имя Господа запечатлевается в его сердце. В житии святителя Игнатия Богоносца говорится, что чаще всего на устах его было одно короткое слово: “Любовь моя распялася”, а когда он умер в мучениях, и враги вынули из его груди еще пульсирующее сердце, то увидели на нем как бы написанные два слова — Иисус Христос. Это запечатление в сердце сладчайшего имени Иисуса есть результат той высокой молитвы любви, которую преподобный Симеон Новый Богослов и называет собственно “богословствованием”, ставя его выше всякого иного внутреннего делания, выше даже покаяния: “Кто богословствует, тот походит на человека, который проводит время в царских палатах, в Светлом царском уборе, всегда находится близ царя и от него самого слышит ясно повеления его и все, чего он хочет” (“Деятельные и богословские главы”). Такое “молитвенное богословствование любви” предполагает живое единство с Господом Иисусом Христом, и помимо него и невозможно, как считает тот же святой: “Если кто не содружился с Богом через Иисуса Христа во Святом Духе, то душа его не может молиться с разумным сознанием”.

Такая молитва, совершаемая умом, может быть непрестанною, как учат святые отцы, и совершаться при всяком делании (кроме, разумеется, современных умственных работ, когда ум слишком занят). “Та молитва, — пишет святитель Григорий Палама, — есть истинная и совершенная молитва, которая исполняет душу божественной благодатию и духовными дарами, подобно миру, которое, чем крепче затыкаешь сосуд, тем благоуханнейшим делает сосуд сей. Так и молитва, чем крепче заключаешь ее внутрь сердца, тем более она обилует божественною благодатию”. Но само это заключение молитвы внутри сердца становится возможным лишь при условии той работы сердца, которая у подвижников благочестия именуется трезвением (о котором говорилось в главе о внутренней работе), о чем пишет преподобный Исихий: “Рождается в уме нашем божественное некое состояние от непрестанного памятования и призывания Господа нашего Иисуса Христа. Если не будем не радеть о всегдашнем к Нему во уме молении, о непрерывном трезвении и о приставническом или привратническом деле (то есть своих пропускать, а чужих отгонять); но воистину одно и одинаковым образом совершаемое всегда будем иметь дело призывания Иисуса Христа Господа нашего, с горением сердца взывая к Нему, да даст Он нам причаститься святого имени Своего, чтобы оно в сердце внедрилось” (Добротолюбие). И это памятование, и призывание, и трезвение и сами — суть действия молитвы любви. И эта молитва человеческой к Богу любви всегда есть результат приятия сердцем человека Божественной любви, а вместе с тем, будучи принятой и молитвенно действующей, она вновь с большей силой призывает любовь Божественную, как о том пишет преподобный Макарий Великий: “Мария оставила все, села при ногах Господних и весь день благословляет Его. Видишь ли седение при ногу, превосходящее любовь?… Если кто любит Иисуса и внемлет Ему как должно, и не просто внемлет, но пребывает в любви, то и Бог хочет уже воздать чем-либо душе той за любовь сию… Ибо и Марии, возлюбившей Его и сидевшей при ногах Его, не просто дана награда, но от сущности Своей даровал Он некую сокровенную силу” (Добротолюбие).

Это и есть сокровенная сила мистической любви, которая направленно стремится от личности к личности; от Личности Божественной к личности человеческой; и в силу приятия и усвоения этой любви личностью человеческой она в ней и действует и может выражаться с большой силой в молитвенных воздыханиях. Но не только в воздыханиях, а и в служении; или еще вернее сказать, молитва, с одной стороны, сама становится одним из видов служения, а с другой стороны, пронизывает собою всякое служение (ибо “без Мене не можете творити ничесоже”), а когда человек привлекает Бога к своему деланию, то не иным каким способом, как молитвенным.

Один из видов такого жертвенного служения и, по-видимому, главный, так и называется: богослужение. Оно, будучи преимущественно общественным, имеет молитвенный характер и молитвенное содержание, так что даже чтение Евангелия приобретает молитвенный строй. Если же богослужение со стороны людей не исполнено духа любви, оно становится не более, чем упорядоченной системой звуков, что и происходит порою при богослужениях. Молитвенная любовь связана со стремлением исполнить Божественную волю, о чем пишет Никодим Святогорец: “Надлежит тебе приступить к молитве с таким настроением, чтобы тебе желалось одной Божественной воли, а никак не своей собственной как в самом прошении, так и в получении просимого, чтоб и движим ты был на молитву потому, что того хощет Бог, и услышан быть желал, опять как Он того хощет” (“Невидимая брань”). Выстраивая свою внутреннюю жизнь подобным образом, человек неизбежно обнаружит, что и феноменологическое ее содержание — поведение, словоговорение, выраженные внешним образом отношения с людьми — также связано с молитвой любви, если только все это не раскрывается как тип театрального лицемерия.

Протоиерей Владислав Свешников
«Очерки христианской этики»

(Продолжение следует)

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475