Протоиерей Сергий Баранов: Смиренно приемлю и ничтоже вопреки глаголю

Отец Сергий, каждый наш гость, который приходит на интервью в видеопроект «Евангелие в современном мире», делится с нашими телезрителями рассказом о своем пути к Богу, о своем жизненном пути, о трудностях, с которыми он встречался и встречается в течение своей жизни, для того, чтобы наши зрители и слушатели могли, проецируя на себя жизнь таких людей, исправляться сами и вести свою жизнь ко спасению, чувствовали в этом поддержку. И первый вопрос, который интересует нас и наших зрителей, – как Вы пришли к вере?

– Я в последнее время стал уточнять важный для меня момент. Я сейчас так чувствую, так живу, так переживаю, что не я пришел, а Бог меня привел. И в связи с этим у меня рождается очень трогательная благодарность Богу. Потому что я мог или прийти не туда, или вообще никуда не пойти. Господь в Евангелии говорит: «Аще не Отец Мой призовет, никто не призовет». Каждому человеку в какой-то момент жизни звучит призыв. Не каждый откликается.

Я родился в нерелигиозной семье. В нашем городе никогда не было храма, я никогда не видел священника. Ничего, связанного с верой, вокруг меня не было. Я пришел из армии в середине 80-х годов. Уже близилось тысячелетие Крещения Руси. В стране была оттепель, которая позволила Церкви говорить, а людям смотреть в сторону Церкви. И слава Богу, что я попал туда после армии, когда уже серьезное взросление происходит у человека. Стал задумываться на эти темы. Какая-то духовная информация уже стала появляться, но это были просто крохи. Я работал художником-оформителем на предприятии. А тогда, в советское время, художник-оформитель всегда был человеком парторга. И я у него из библиотечки атеиста таскал книги и хоть что-то оттуда черпал, что-то оценивал, переводил минус в плюс. Не было у нас совсем никакой информации.

Первую свою Библию я купил в Москве на Арбате, ползарплаты отдал. Такой вакуум был, голод. Стал интересоваться, искал, где только можно, что-то почитать, услышать. В соседнем городе стали восстанавливать храм, а так как я был художник, ко мне обратились, чтобы я попробовал написать первые иконы, потому что иконописцев не было. Я приехал и вошел в храм как художник-иконописец. Вошел в пространство храма, в жизнь Церкви – и уже не вышел. Увидел совершенно иной мир, нежели те стереотипы о церкви, часто отрицательные, которые нам пытались навязать. Я увидел, насколько там все глубоко.

У меня всегда был интерес к жизни. Когда есть у человека интерес, он заинтересованно относится к разным моментам жизни. Вот так появился интерес к Церкви, к теологии, к Богу. Я с большим интересом вошел туда и просто не мог удовлетворить свой интерес, потому что, чем больше погружался, тем мне становилось интереснее и интереснее. Я видел очень богатый мир, по сравнению с которым мир атеистический, в котором я вырос, очень ущербно, ограниченно выглядел. А тут бездна.

Я сначала работал как художник-оформитель. Кстати, тогда церкви только открывали, мы очень жадно, искренне воцерковлялись. Сейчас люди немного пресытились, для них церковное – уже не диковинка. Бывает такая трагедия внутри священства – привыкание к святыне (и не только у священства, у прихожан тоже). А вот тогда мы просто горели, искали, не спали, двигались.

Я тогда уже имел семью, детей. И я оставил светскую работу, на которой я получал тогда 450 рублей (это была нормальная зарплата) и ушел работать в церковь на 25 рублей. 450 рублей и 25 рублей – это было просто благое безумие. Именно благое безумие, потому что оно было ради Христа во Христе. Но мы не умерли с голоду, Господь все устроил. Я помню, тогда духовник нам говорил: «Деточки, вы ушли за Христом в нищету, Он вам со временем все воздаст». Сейчас, через 30 лет своего священства, я говорю: действительно, не просто воздал, а с лихвой воздал. Но самое главное, не в формате этого мира, не материально воздал, а духовно обогатил.

Потом мне предложили стать священником, и я принял это. У нас в Церкви есть такая формула: «Смиренно приемлю и ничтоже вопреки глаголю». Конечно, был и элемент тщеславия, который всегда у человека присутствует, тем более в молодом возрасте (да он и сейчас всегда присутствует). Но, мне кажется, искренности было больше, потому что мы горели, были в послушании у духовника, который нас не баловал ласками, вниманием, воспитывал нас очень строго, но мы готовы были и на еще большую строгость. Не то, что готовы были, даже желали, потому что понимали, что этот маленький крест мы несем ради Христа. И это нас вдохновляло.

Вот теперь я уже 30 лет священник. Никогда у меня за 30 лет не было не то, что сомнений, даже не было помысла в правильности выбранного пути. Эти 30 лет я прожил очень счастливо.

Как семья отреагировала на то, что Вы идете на такой шаг?

– Семье было очень сложно. Мы были молодые люди, я художник. Тогда уже был старший сын, 5-летний. Супруге было очень сложно, потому что она тоже была нерелигиозная, воцерковлялась вслед за мной. Мои родители были нерелигиозные – и они тоже пришли вслед за мной и умерли монахами (Кирилл и Мария), в монастыре.

Семье очень было сложно. Мы жили в городе, это была комсомольская стройка в советское время. Молодой город, где никогда темы религии вообще не было. Естественно, никогда не было храма, никто не видел священника. И вдруг я появляюсь в городе, но еще не в подряснике… За полгода до моего рукоположения духовник решил вдруг меня, молодого модного человека, переодеть в рванье. Надевает на меня шапку и пальто своего отца (духовнику было тогда 75 лет), и я появляюсь в городе как бомж в таком виде, еще с первой щетинкой. Конечно, все одноклассники, все знакомые сразу стали с печалью передавать друг другу: «Сережа сошел с ума, как жалко. Неплохой парень был».

Но это все еще несла на себе моя супруга. Я же в таком виде по городу ходил и с ней, и с ребенком. Потом я появился в городе в подряснике. Тоже это для всех было очень дико. Все подумали, что я в какую-то секту попал и стал неадекватным. Потом уже, через 15–20 лет, люди начинали смотреть на меня уже по-другому, узнавать меня по-другому. Отношение ко мне стало меняться.

Конечно, семья несла большой крест. Есть же такая православная поговорка: если кто-то воцерковляется, вся семья становится мучениками. Наверное, члены моей семьи тоже стали мучениками после моего воцерковления. А потом и родители пришли к вере и умерли монахами, и супруга. Сейчас моя матушка – религиозный человек, искренне верующий. Дети хоть и не священники, но, слава Богу, верующие.

После рукоположения Вы начинаете получать какие-то новые назначения от епархиального архиерея. Впоследствии становитесь и настоятелем, и клириком кафедрального собора. Как Вы это воспринимали? Было ли у Вас желание развивать активную созидательную деятельность в плане церковного благоустроения, либо желание созидать внутренний мир сослагалось с этим, либо все это вместе никак не давало Вам покоя, что-то преобладало, чего-то не хватало?

– Духовного всегда не хватало и сейчас не хватает. Потому что, если священнику начинает хватать духовного, значит он остановился, с ним что-то не так. Чувство жажды все время должно в священнике оставаться и стимулировать его к динамике жизни.

Мне всегда было очень многое интересно. Все новое для меня было интересно. Поэтому многие темы, которыми я занимался, были не по назначению, потом они уже официально оформлялись по факту Правящим архиереем. Я 25 лет отслужил в тюрьмах. Меня туда никто не назначал сначала. Просто женщина попросила навестить ее сына, который сидел в СИЗО, исповедовать его, поддержать. Я зашел один раз, второй, третий, и так и остался. Потом уже, через много лет, меня официально назначили старшим священником всех оренбургских тюрем, вплоть до «Черного дельфина» (пожизненной тюрьмы).

Я двенадцать лет содержал приют для бездомных. Это вообще тяжелейшее дело. Приют для бездомных – это алкоголики, бывшие заключенные, наркоманы, социально нестабильные люди, больные и душевно, и духовно, и физически. Мне никто не давал указ. В начале 2000-х этих людей было очень много. Они умирали на улицах, люди проходили мимо. Этот вопрос государством не был решен, но это был очень сложный вопрос. Я устал просто откупаться от них. Они приходят и говорят: «Мне сегодня негде жить, мне нечего есть». Я совал деньги, и на этом все заканчивалось. Может быть, на несколько часов я решил проблему. Опять же, он эти деньги пропил, а через полдня ему опять негде жить и нечего есть.

Тогда я организовал приют для бездомных. Мне город отдал здание, которое было под снос, – двухэтажное, брусчатое. Мы вошли туда своими силами. Это была удивительная коммуна. У меня сейчас уже многое в памяти притупилось, надо было записывать. Это такой уникальный опыт. По сто человек жило, там были двухъярусные кровати, жили и мужчины, и женщины, и старики, безногие, безрукие (они обмораживались). Я их там крестил, венчал, отпевал. Это было 12 лет. Через пять лет меня увезли в кардиологию на скорой. Они меня довели почти до инфаркта.

Я занимался с молодежью, писал для молодежного театра, был попечителем детского дома для умственно отсталых детей и инвалидов. Опять же, меня туда никто не назначал. Я просто сам ездил, пока не стал попечителем. Писал книги, снимал кино, расписывал храмы. На Святой горе Афон довелось расписывать храм. Пока жил на Святом Афоне, входил в атмосферу Афона. Потому что одно дело приехать паломником на недельку, пробежать по Афону, а другое дело, когда ты работаешь там, живешь длительное время.

Я ездил весной и осенью, жил там по месяцу-полтора. Я трудился для них, они отвечали мне своим опытом. То есть я черпал у них духовный опыт, утолял свой духовный интерес. Там познакомился с Иисусовой молитвой, про которую мне до этого говорили: ни в коем случае этим не занимайся, ты сойдешь с ума, впадешь в прелесть. А когда я обратил внимание, что все афониты держат руках четки, я спросил: «А можно мне тоже так молиться?» И получил ответ: «Кто же тебя может запретить спасать свою душу? Тебе не только можно, тебе должно этим заниматься».

Все, что я ни делал, было мне интересно. Я пробовал и видел результат. Начал снимать кино, увидел не только интерес в этом деле, но и востребованность. Стал получать искренний, благодарный отклик от зрителей и понял, что этим стоит заниматься. Писал для молодежного театра, видел хорошую реакцию зрителей на премьерах. Я понимал: если это работает, надо этим заниматься.

Вообще, миссионер не должен говорить только по-церковнославянски. Он должен быть шире, более гибким (конечно, в пределах нравственного и духовного закона, не нарушая эти границы). Часто я бывал непонятным для священнослужителей этой своей широтой, размахом. Кто-то живет узконаправленно и считает, что духовная жизнь может проходить только в этих границах. Духовная жизнь может проходить широко и глубоко, ее ограничивают только нравственные и духовные границы (но духовные границы мы все по-разному оцениваем).

Я могу навскидку два примера духовного портрета привести. Взять Иоанна Крестителя и Самого Господа. Иоанн Креститель – это пример аскетики, строгости жизни. А ведь в Самом Господе мы видим такую хорошую икономию, которая в Церкви должна присутствовать. Он и высокодуховный, и очень близок к людям, что, кстати, смущало высокодуховных фарисеев и законников. Они никак не могли понять, как Он может нарушать дистанцию якобы духовности и мира. Но Господь никогда не переходил нравственную грань, хотя Он был среди блудниц, пьяниц, мытарей.

Я привожу часто пример, как показательно, что первое чудо Господь совершает на свадьбе. Именно первое чудо, и именно на таком просто земном событии. И чудо-то в чем было? «Честнейшая Херувим и славнейшая без сравнения Серафим» вдруг говорит: у них вина нет. Матерь Божия, чище и выше которой никого на земле не было (ни мужчин, ни женщин), и вдруг говорит такую банальную земную вещь: у них вина нет. И Господь умножает вино на свадьбе, на которой уже выпили вино. Если очень консервативно, даже фанатично смотреть, можно сказать: да вообще вино – это нехорошо. А тут выпили, еще умножают. Остановитесь! Наверняка на этой свадьбе пели песни и танцевали. И, может быть, даже кричали: «Горько!» И Господа это не осквернило. И атмосфера Его не осквернила, Господь там присутствовал. Вот в этом плане Он был совершенный Бог и совершенный Человек.

Иногда мне парируют, говорят: не в том смысле Он был совершенный Человек, что очень глубоко вошел в человечество, а что Он был именно совершенный Человек. Я тогда так аргументирую: Бог не может быть несовершенный, а человек не может быть совершенный, потому что совершенный только Бог. И поэтому Господь в антиномии соединил непостижимым для нас образом две полярности. Поэтому мое миссионерство было всегда часто в такой антиномии, которая иногда смущала тех людей, которые смотрели снаружи. Но я видел всегда очень хороший результат.

У меня несколько семей недавно перешло из протестантизма в Православие. Опять же, сначала я мог кого-то смутить, почему я общаюсь с протестантами. А позволительно ли это? В той точке, может быть, было смущение. А в результате три поколения этой семьи (родители, дети, внуки) перешли в Православие. Вот это результат, по нему уже стоит судить.

Однажды пришли ко мне в гости протестанты, мы сидели за столом, пили чай. Я стал им рассказывать о Иисусовой молитве, умном делании. И вдруг одна женщина протестантка говорит: «Постойте, постойте, Вы сейчас о Православии рассказываете?» Я говорю: «Да, это Православие, но не православие обрядов, законов. Это Православие, которым жили святые отцы. Это жизнь святых отцов». Дальше опять разговариваем, я им глубже рассказываю (умное делание, Иисусова молитва). Она опять меня остановила: «Постойте, я не пойму, это Православие?» Я говорю: «Да, вот это как раз и есть Православие. А то, о чем вы думали, – не Православие». Я опять говорю, говорю, и на третий раз она вдруг встает и говорит: «Можно я вас обниму?» Для нее это все было открытием. Оказывается, она, русский человек, когда-то ушла не из Православия, а из чего-то другого. Она в Православие, оказывается, и не приходила, чтобы из него уйти. Она была формально православная и знала формальное Православие, не глубокое, не настоящее.

Я иногда шучу и говорю: «Мне хочется на девятиэтажку залезть и с крыши кричать: люди, это не Православие! Православие другое! Православие – это не про то, куда как свечку поставить и как поминать, на какой день и что кушать». Это не Православие. Это кусочек Православия, но далеко не главный.

Вы уже не раз упоминали Иисусову молитву, молитву в целом. Можете рассказать нашим зрителям, что есть подлинная молитва? Потому что сегодня можно встретить таких людей, которые очень много читают акафистов, молитвенных правил, у них какие-то особые подвиги. И порой кажется, что это приобретает какую-то долю формальности. Какая молитва есть подлинная и как правильно молиться?

– В частности, в семинарии и духовных школах, сразу классически говорят, что молитва бывает просительная, благодарственная, покаянная. Все это мы знаем. Но я почти нигде не встречаю, чтобы говорили о молитве не прошения, не благодарения, не покаяния, а о молитве соединения. Что я имею в виду под молитвой соединения? Это таинство обожения. Отчасти таинство Причастия – это обожение, природа нашей Литургии, нашего Причастия. Мы принимаем внутрь себя Тело и Кровь Христовы, и наша природа непосредственно соединяется с Его природой. И тогда это не просто Бог, Который где-то, а Бог, Который внутри тебя после Причастия.

Ветхозаветный человек знал хождение пред Богом – Авраам ходил пред Богом, Исаак ходил пред Богом. Это ветхозаветная классика. И вдруг в Новом Завете все становится гораздо глубже. Бог становится не Личностью перед тобой, а Личностью внутри тебя. Батюшка Серафим Саровский об этом говорит: цель христианской жизни в непрестанном стяжании благодати Духа Святого. Это реальное наполнение Им в таинстве Причастия.

В других таинствах таинственно мы входим в непосредственные отношения с Духом. В чем таинство молитвы, особенно Иисусовой? Чаще всего, когда мы благодарим, просим, каемся, мы это говорим вовне, к внешнему Богу. А таинство Иисусовой молитвы предполагает направление молитвы внутрь себя, в область сердца. То есть сердце наполняется благодатью Духа Святого через эту молитву. Если сосуд сердца очищен покаянием, воздержанием, то благодать сходит в это сердце и наполняет его, а в святых даже переполняет. Тела святых, как аккумуляторы, которые всю жизнь копили энергию Бога, и даже после смерти продолжают ее отдавать. В мощах святых есть видимое присутствие этого сверхъестественного явления.

Для меня вот это и есть настоящая молитва. Не та молитва, что направлена вовне к Богу – к Личности, находящейся где-то там, в непостижимом пространстве космоса. Ее знают другие религии, все ее знают. А Иисусова молитва – это молитва обожения, ее природа – обожение человека, наполнение его благодатью. Человек, как сосуд, наполняется благодатью Духа Святого, и переполняется ей, изливая ее на окружающих и на все вокруг.

Не случайно мы называем святые места таковыми. Сначала это место, может быть, было осквернено язычеством, злыми духами. Афанасий Афонский пришел в такое место и не мог построить храм, потому что ночью бесы его разрушали. Ему пришлось за день построить храм и отслужить в нем службу. Серафим Саровский, другие святые приходили в места темные, мрачные, наполненные падшими духами, и святостью своей жизни привлекали туда благодать Божию, и само место потом становилось святым. И туда уже столетиями люди едут и черпают благодать, которой наполнено само это место. Даже одежда святого ей наполнена. Апостол Петр шел, нечаянно кого-то задел своей одеждой и исцелил. Это не Петр исцелил, а благодать Духа Святого, которой он был наполнен через свое апостольство.

Я не говорю, что сейчас, после передачи, все научатся этой молитве. Но хотя бы иметь правильное понятие о ней – это уже драгоценно. Значит, когда ты увидишь высоту духовную, в тебе будет постоянно жить разочарование в самом себе. Оно не будет давать тебе покоя и будет стимулировать что-то делать. Тот, кто удовлетворен собой, зажиреет в бездействии.

(Окончание в следующем номере)

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475