Архимандрит Савва (Мажуко): Утешение не в словах...

Когда я школьником впервые попал на панихиду в церкви, меня поразило много разных деталей, нюансов. Во-первых, тогда, в конце 80-х годов, панихиду пел весь храм. Наши богомольные старушки наизусть знали всю панихиду и пели ее единым вздохом. Но тогда, на самой первой панихиде, я впервые услышал, как наш старый батюшка, покойный отец Федор, вставляет в песнопения небольшие добавления: «Господи, упокой младенцев!» Меня тогда это очень тронуло и поразило. Я никак не мог понять, какие младенцы имеются в виду. Поскольку я был всего лишь советским школьником, который радовался жизни, здоровью, я не совсем понимал, что смерть рядом; она рядом даже с детьми, младенцами.

Потом, со временем, когда я стал священником и мне самому пришлось отпевать не только взрослых, но и младенцев, я понял, что самое большое горе в этой жизни – хоронить собственного ребенка. Здесь не существует никаких слов утешения, их просто нет. Даже если вы подойдете к самому опытному, самому красноречивому священнику и попросите поделиться опытом, как утешить мать, которая хоронит своего сына, что сказать отцу, который горюет у гроба своего ребенка, ни один священник не даст ответа, потому что слов утешения нет.

Но есть другой путь, который знали наши предки. И этот путь для христиан, для церковных людей, – большая поддержка, большое утешение. Потому что утешение не в словах, а в самом чине отпевания, в самом богослужении, которое мы слушаем и пропеваем вместе с хором, вместе со священником, может быть, проплакиваем или даже провываем, находясь в этом горе, в этом отчаянии, на пределе боли, которую только может вынести человек.

Люди церковные, умеющие читать по-славянски, в этом смысле народ более привилегированный, потому что они могут взять в руки Требник или Псалтирь и вместе со священником читать последование отпевания, например, младенческого, которое само по себе – определенного рода терапия этой боли. Хотя можно ли вообще здесь говорить о каком-то утешении, искать его? Но прочитать, помолиться этими словами – это уже предстать перед Господом, выйти из тупика, из отчаяния этой боли.

Поэтому я всегда советую, если уж очень тяжело, открыть Требник и снова и снова перечитать слова канона, который поется при отпевании младенцев. Главный смысл текстов этого канона в том, что мы обращаемся ко Господу со словами: «Господи, Ты обещал Твое Царство». Как сказано в каноне: «…и отрочатом яко благ Твое обещал еси Царство». И мы не просто произносим эти слова, мы их кричим: «Господи, Ты обещал Царство. Господи, я знаю, что мой ребенок пошел к Тебе на ручки, он у Тебя, Ты за ним присмотришь».

В каноне пронзительно звучат слова, обращенные в молитве к Божией Матери: «…к Твоему Пречистая Владычице и единому прибегаю покрову, помози ми». Это звучит как крик сквозь рыдания и слезы.

Эти слова написаны людьми, терявшими детей. Они понимают тот предел боли, за который лучше не заглядывать, о котором лучше, целомудреннее, может быть, и не говорить никому, а просто молитвенно предстать перед Господом.

Младенец в отпевании называется блаженным младенцем, то есть счастливым. И снова и снова повторяется: «…о еже по неложному Своему обещанию, Небесному Своему Царствию того сподобити».

В молитве, что звучит на ектении, повторяется несколько раз при чтении этого канона: «…оставите дети приходити ко Мне, таковых бо есть Царство Небесное». Мы бросаем Господу в лицо Его же слова. Это очень дерзко звучит. Далее сказано: «По Твоему неложному обещанию Царствия Твоего наследие даруй». То есть мы как бы говорим: «Господи, он не просто умер, он к Тебе пошел, Ты за ним присмотришь, и с Тебя я спрошу».

Дерзновение этих молитв доходит до того, что мы как будто судимся с Богом и говорим: «Господи, я с Тебя спрошу за счастье этого ребенка. Это мой ребенок, но я знаю, что он в большей степени Твой».

В известное песнопение «Воистину суета всяческая», которое есть в этом каноне, обязательно делается вставка о младенцах, о старцах.

И здесь необыкновенно красивейшие образы. Можно ли в такой ситуации говорить о метафорах, образах? Но это то, что необыкновенно лечит раны сердца. Например, говорится, что Господь «пожал еси, якоже младый злак». То есть: «Ты, Господи, срезал серпом этот колосок, и он сейчас лежит «якоже младо ветвие…».

Несколько раз в этом каноне звучат слова младенца. Это очень необычно. Люди, хорошо знающие чин отпевания мирян, знают, что там есть тексты от лица умершего. Так вот, в каноне погребения младенца тоже есть реплики, которые этот срезанный колосочек как бы адресует своим родителям: «О мне не рыдайте, плача бо ничтоже начинах достойное, паче же самих себе согрешающих плачите всегда». Или, например, говорит младенец: «Боже, Боже, призвавый мя, утешение ныне буди дому моему».

То есть не только мы просим, чтобы Господь позаботился об умершем ребеночке, но мы слышим, что ребенок молится за своих родителей перед Господом.

Здесь есть пронзительные строки, которые описывают горе родителей: «Ничтоже есть матере сострадательншее, ничтоже есть отца умиленшее: утробы бо их смущаются, егда младенцы отсюду предсылают: велия жалость…». Пронзительные слова эти сопровождаются воззванием к Божией Матери, потому что мы знаем, что Она стояла при кресте, на Ее глазах убивали Ее Ребенка: «Виждь скорбь мою, Дево». Она пережила это горе, эту беду, Она знает, что значит хоронить своего ребенка, и мы пытаемся к Ней воззвать, потому что Она точно нас поймет.

Один из красивейших образов этого канона – птенец, который упорхнул в гнездо Божие: «яко чистую, Владыко, птицу в гнезда Небесная, спасл еси сего дух от сетей многовидных». Эта реплика говорит о том, что малыш как будто бы упорхнул, вылетел из родительского гнезда, но Господь принял его в Свое теплое гнездо. «Ныне якоже птенец скоро отлетел еси… кто не восплачет, зря твое ясное лице увядаемо…». Нет такого сердца жестокого, которое бы не сочувствовало горю родителей.

Еще очень красивый образ: «якоже бо корабль следа не имый, сице зашел еси от очию скоро». То есть плыл по морю корабль, и был от него след, но вот корабль ушел за горизонт – и ничего не осталось.

Это очень высокая, очень сильная поэзия. Но самое удивительное, что отпевание заканчивается воззванием: «Господи, слава Тебе!» На самом деле любое отпевание заканчивается этой фразой: «Спасибо, Господи». Отпевание мирян заканчивается отпустом священника: «Слава Богу, сице устроившему». Потому что любое отпевание, любая молитва за усопшего – намек на Пасху, на всеобщее воскресение. Смерти больше нет, она уже повержена. То, что мы переживаем как смерть, – это временное явление, это не тупик, и однажды мы все встретимся.

И заканчивается отпевание призывом: «Храняй младенцы, Господи…». То есть мы на хранение отдали ребеночка Господу.

Когда очень горько, когда на сердце тоска, любой человек (не только священник или монах, но и любой мирянин), потерявший близкого, может открыть Требник, найти чин отпевания (младенческого, монашеского или мирских) и просто перечитать. Потому что этот святоотеческий текст необыкновенно утешительный, правильно настраивает не только мысли, но и сердце и лечит те раны, которые ничто на земле не может вылечить.

Записала:
Нина Кирсанова

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475