Архимандрит Савва (Мажуко): Ненавидь грех, но люби грешника!

То, что мир лежит во зле, мы знаем не только от святого апостола, но и по опыту собственной жизни. Невозможно прожить жизнь, чтобы не согрешить или не испачкаться. Мир полон соблазнов, греха, и по-настоящему мудрый человек, познавая себя, ставя себя и свое сердце перед Господом Богом, учится год от года снисходительности к людям.

Мы знаем, что святые старцы учили нас ненавидеть грех, но любить грешника. Или, как говорит в «Достопамятных сказаниях» один из египетских старцев, нужно ненавидеть болезнь, но любить больного. Это очень точное определение, потому что под грехом мы все-таки иногда понимаем некоторое юридическое нарушение определенных заповедей, непонятных правил. А великие старцы, которые вглядывались в свою жизнь, в свои немощи, видели свой грех и повреждение своей природы, понимали, что все мы просто больны. Поэтому люди более несчастны, чем кажутся, и нуждаются в большом снисхождении.

В связи с этим возникает вопрос: как быть, если ты церковный человек, пытаешься жить по заповедям Божиим, но вокруг тебя много знакомых, которые совсем себя не сдерживают, не отягощают никакими моральными предписаниями? Есть соблазн некой ортодоксальной категоричности, свидетельства ее мы находим в некоторых текстах и исторических хрониках. Например, святители отказывались принимать милостыню от императоров, проливавших невинную кровь, или от чиновников-взяточников и запрещали строить или освящать храмы, если их пытались строить нечестивцы.

Но вместе с тем есть и истории необыкновенного милосердия, где больше сказано о правильном отношении к человеку падающему, в них больше Евангельского духа. И как согласовать ортодоксальную категоричность с Евангельским милосердием? Его мы встречаем, например, в Древнем Патерике (или «Достопамятных сказаниях»), читая о преподобном Пимене Великом.

К Пимену Великому однажды пришел авва Тимофей и сказал, что есть некая женщина, которую он лично знает, она блудница. То есть она занимается профессионально в совершенно непотребной сфере, зарабатывает на этом, но эти деньги отдает на милостыню, жертвует бедным людям. То есть она благотворитель, но при этом ведет зазорный образ жизни. Это никак не сочетается со званием христианина. Мол, как так можно?

Авва Пимен, выслушав эту историю, не допустил ни тени той самой ортодоксальной категоричности: дескать, не берите милостыню. Ведь она же милостыню давала не только бедным, но и на храм, на монастырь. Нам кажется, что брать деньги, заработанные таким жутким образом, совершенно нечестиво. Авва Пимен сказал авве Тимофею: «Нет; она не останется блудницей, потому что в ней есть зерно веры».

Авва Тимофей потом спросил свою мать, которая пришла его навестить: «Как та блудница? По-прежнему занимается своим преступным ремеслом?» Мама аввы Тимофея ответила: «Да. И милостыню подает». При этом сказала, что эта блудница просилась с ней пойти в монастырь, чтобы попросить молитв, но она ее не взяла с собой. Мол, как со мной пойдет женщина таких сомнительных занятий.

Авва Тимофей об этом рассказал авве Пимену, и тот снова повторил ту же самую фразу, что она не останется грешницей, блудницей, у нее есть зерно веры.

Вместо того чтобы поддержать маму, которая в охранительном порыве отмахнулась от грешницы, сказала, что люди с такими занятиями ни в коем случае не могут с монахами общаться, авва Пимен говорит вызывающую вещь старцу Тимофею: «Она хотела к тебе прийти, а лучше ты к ней сходи и поговори».

Мы встречаем в Древнем Патерике несколько таких историй, когда старцы действительно приходили к таким женщинам и пытались словом Евангельским, словом милосердия, а не порицания, воззвать к покаянию. Потому что единственный вход в Церковь, единственная дверь, которая ведет в Церковь, – дверь покаяния.

Заметьте, старец не оправдывает грех этой женщины, он называет грех грехом. Болезнь есть болезнь, грех есть грех, беззаконие есть беззаконие. Но человека очень жалко, и нужно сделать все, чтобы вытащить его из этой трясины, чтобы он не погиб. Он же захлебывается в этом нечестии, в этой грязи, пакости и вынужден заниматься этим в силу каких-то неизвестных нам причин.

И старец Тимофей идет к этой женщине. Как сказано в «Достопамятных сказаниях», она была потрясена этим жестом. Ведь она открытая грешница. Все знали, что у нее даже увеличилось число поклонников. Она увеличила число клиентов, но увеличила и милостыню в связи с этим. Это, конечно, сюжет для французской литературы, любили в конце XIX века писать о таких женщинах.

Старец Тимофей пришел к ней и поговорил о покаянии, о том, что нужно заканчивать эту безобразную жизнь, нужно ко Господу идти. И она его услышала, сказала: «Авва, что мне сделать, чтобы ко Господу прийти?» Он ей рассказал, что нужно бросить это безобразное ремесло, поступить в монастырь. И она так и сделала: оставила свое занятие. И он определил ее в женский монастырь. Со временем она стала хорошей инокиней.

А вот если бы он позволил себе категоричную позу обличителя и порицателя, родилось бы в ее сердце покаяние? И как это сочетается с поведением тех святителей и преподобных, категорично обличавших взяточников, преступников и прочих людей, которые из своего преступного дохода пытались жертвовать на храмы или отдавать деньги на благотворительность?

Я думаю, что всякий жест, который старцы позволяли себе в подобных историях, – это жест воспитательный и педагогический, и он зависит от того, каково устроение этого человека. Одному, может быть, необходимо услышать слово порицания. Кого-то, может быть, надо и из храма выставить, чтобы привести в чувство. Но даже в основе обличения или порицания все равно лежит Евангельское милосердие; та самая милость к падшим, к которой призывал наш поэт.

И даже те святители и старцы, кто порицал преступников, правителей, чиновников, преступным образом зарабатывавших деньги и пытавшихся помогать храмам, церквям, бедным, своим жестом взывали к их совести. Они понимали, что для человека, уже ожесточившегося в грехе, это грозное слово может стать последним средством, которое высечет хоть какую-то слезу покаяния у него. Но даже это обличение было основано на Евангельском милосердии.

Если мы теряемся, как правильно себя вести, нужно делать шаг в сторону Евангельского милосердия. Лучше согрешить милостью, чем строгостью, говорил наш настоятель (ныне покойный) архимандрит Антоний. Потому что милосердие – это более крепкое основание Евангельского благовестия, которое открыл нам воплощенный Бог Человеколюбец.

Записала:
Нина Кирсанова

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475