Священник Константин Корепанов: «Начало всего подлинного – Христос»

Продолжение. Начало в №№ 31, 34 (2020 г.) – №№ 23, 25–29, 31–36, 38–39, 41–48 (2021 г.), №1–29 (2022 г.)

­Продолжаем читать «Слово о молитве» преподобного Нила Синайского. Напомню, в прошлый раз мы говорили о том внимании, которое ищет молитвы, и рассмотрели некоторый путь – его здесь имеет в виду преподобный Нил Синайский. Итог этого пути: молящийся замечает, что само внимание во время молитвы есть зависимое состояние. То есть оно зависит от чего-то и не пребывает стабильным: сегодня я могу сосредоточиться, а завтра не могу.

Сначала обращается внимание на какие-то случайные вещи. Если же человек действительно ищет молитву или, что еще лучше, знает опыт святых отцов, имеет нужную книгу или опытного духовника, то постепенно понимает, что это самое внимание очень зависит от его отношения к людям и его отношения к вещам. А отношение к вещам предполагает отношение человека к собственному удовольствию, к собственному послаблению, к удовлетворению своих страстей.

Конечно, человек пытается от страстей и от неправильного отношения к другим людям избавиться. Он делает усилия, чтобы полюбить коллегу по работе, чтобы не обращать внимания на замечания кого-то, чтобы не раздражаться на вызывающее поведение своего ребенка, чтобы меньше есть или меньше спать. Замечая проявления своих страстей в том или ином отношении, он пытается усилием собственной воли справиться с ними.

Но через какое-то время понимает, что сделать этого не может. Его молитва, которую он прежде и старался сделать внимательной, была больше привязана к тексту того или иного молитвословия – утренних или вечерних молитв, Покаянного канона или Акафиста Пресвятой Богородице, Псалтири или еще чего-то. Человек читал их и пытался сосредоточиться, внимать словам молитвы. А тут он стал понимать, что это самое внимание к словам молитвы, которое и делает молитву молитвой, встречает препятствие в виде страстного отношения к людям или страстного отношения к удовольствиям, вещам.

И тогда к молитвословиям и молитвам, которые человек учится читать с вниманием, он начинает уже от сердца прикладывать молитву, направленную на исцеление от каких-то страстей, более всего мешающих ему в собранности, более всего мешающих ему в сосредоточенности. И начинает не просто читать утреннюю или вечернюю молитву, или «Боже вечный и Царю всякого создания…», а после каждой молитвы вдруг, умиляясь, вспоминает о том, что вообще-то его мучит раздражение против коллеги. И тогда он начинает молиться за коллегу. Или, вспомнив, что сегодня обидел жену, начинает молиться о себе и о жене. В общем, присоединяет свободную молитву и искренне просит, чтобы изменилось его сердце.

Сам эффект заключается не в том, чтобы произнести молитву, а в том, чтобы осознать – это мое сердце есть препятствие к искомой мною молитве, к внимательной молитве. И вот эта деятельность уже окончательно приводит человека к тому, что он обретает молитву. Потому что подлинная молитва – это всегда не только деятельность ума, но и деятельность сердца. Сердце придает молитве ощущения, жизненность переживаний, оно как бы придает человечность этой молитве. Поэтому молитва является жизнью и делает жизненным самого человека. И все начинается с внимания.

152-й абзац:
Пока обращаешь ты внимание лишь на приличное молитве положение тела и ум твой печется о внешней лишь красоте скинии, о прочих внешних принадлежностях молитвования, дотоле знай, что не узрел еще ты места молитвы, но что далеко еще от тебя блаженный путь ее.

По сути дела, это то же самое. Но, к сожалению, нам приходится потратить много времени на то, чтобы понять, что в молитве главное. В этом смысле часто представление об Иисусовой молитве (такое, каким оно сложилось в современном церковном сознании) мешает обретению полной молитвы. Потому что для того, чтобы Иисусова молитва стала молитвой, ее надо избавить от приклеившегося к ней антуража, то есть мы должны вернуть молитве Иисусовой ее молитвенную сущность.

Человек должен молиться призыванием имени Иисуса Христа просто потому, что он призывает имя Иисуса Христа. Молитва Иисусова должна стать не обозначением какого-то особенного, сверхъестественного, сверхблагодатного действия, а стать просто обозначением конкретных молитвенных слов.

Ты можешь молиться Господу Иисусу Христу словами «Помилуй мя, грешного» или просто «Помилуй меня» – это просто молитва. И она может быть другой. Допустим, такой: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, исцели меня! Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помоги мне смириться! Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, научи меня молиться!» Все что угодно может быть, это не важно.

В опыте отцов «Добротолюбия» самое главное в Иисусовой молитве – призывание имени Иисуса Христа со смирением и выражением просьбы о помиловании. Она может быть именно в том виде, в каком мы привыкли ее произносить: «Помилуй меня». Но она может быть и более акцентирована на борьбе с какой-то страстью. Отцы так и делали: для них было важно именно молитвенное призывание имени Иисуса Христа с выражением духовной потребности, – потребности в духовном врачевании и исцелении.

А если мы начинаем молиться, думая не об исцелении от чего-либо, не об уврачевании какой-либо страсти душевной или телесной, если мы начинаем молиться, думая не о том, чтобы стоять перед Христом и призывать Иисуса Христа, а о чем-то другом, то молитва не получается. Мы как бы сосредотачиваемся не на том, что является сутью молитвы, а на том, как мы ее совершаем. И тогда ничего не получается.

Например, больной приходит в больницу. Он должен быть весь в своей болезни и кричать кому-нибудь: «Помогите, я умираю! Мне больно, защитите меня от боли!» Или он должен быть весь сосредоточен на враче в убеждении, надежде и вере, что врач его исцелит. Но если больной начинает думать о том, так ли он сел, так ли встал, то ли сейчас сказал, то ли сделал, то ничего не добьется. Это и на приеме у врача очень важно, а на молитве особенно.

Когда человек думает не о том, что ему нужен Христос как средоточие его любви или как врач, единственно могущий его исцелить, а о том, как он это делает, то молитвы не получится. Потому что внимание наше должно быть не снаружи (в наблюдении за собой), а внутри – вниманием нужно войти в молитву. Если же ум во время произнесения молитвы как бы увлекается наблюдением со стороны: а так ли? а то ли? а пошло или не пошло? а что во мне происходит? – то мы разрушаем само здание молитвы. Молитва не допускает ни малейшего присутствия внимания человека вне собственно молитвенного действия. Он должен быть именно в молитве, а не оценивать свою молитву, не наблюдать за тем, что и как он делает. Отсюда очень много проблем, и чтобы их понять, осознать и избавиться от них, порой требуется очень много времени. Даже если человек прочтет, скажем, «Добротолюбие» – там много всего написано, но попробуй найди там нужные слова.

Я уже много раз говорил, что в начале 90-х годов издавались замечательные сборники о молитве, в которых короткими словами, абзацами были выражены основные моменты, важные для понимания правильного совершения молитвы. В отношении именно Иисусовой молитвы это очень важно.

Сами посудите, у нас есть такое выражение: «заниматься Иисусовой молитвой». Это же невозможно! Это оксюморон! Молитвой невозможно «заниматься». Можно молиться и можно не молиться. Но «заниматься молитвой»? Это не будет молитвой, потому что нельзя, молясь, чем-то заниматься, в чем-то упражняться. Ты или погружаешься в молитву, или ею «занимаешься», но тогда это уже не молитва.

Использующий словосочетание «заниматься молитвой», воспринимает молитву как некое упражнение, помогающее ему что-то там получить, чему-то там научиться и так далее. Будто бы таким образом сама по себе молитва даст ему какие-то дивиденды или какие-то капельки благодати и разумности он за это получит. Но это же не молитва! В этом случае получается, что человек относится к молитве как к мантре, как к произнесению слов, которые что-то открывают, что-то лечат. И вместе с этим с ним будто бы происходят какие-то изменения: появляется мудрость, благодать, чистота – что-то где-то там капает, довешивается. Это, можно сказать, магическое понимание молитвы.

Молитва – всегда личностное делание. Это мое предстояние Иисусу Христу, мое личное обращение к Нему. И результат молитвы – вступление в общение со Христом. И те изменения, которые со мной происходят, есть не действие обезличенной благодати, какой-то обезличенной чистоты, или мудрости, или еще чего-то, а есть действие моего Бога Господа Иисуса Христа на мою душу – такое действие, какое Он считает возможным и доступным. Но это и последствие нашего с Богом общения.

Вот мы встречаемся, например, с очень опытным, мудрым духовным человеком, и после этой встречи остается некое послевкусие: понимаются какие-то вещи, открываются какие-то книги, остается благодатный свет в душе. Все так, но я же встречался с ним не ради этого света, не ради этого послевкусия – я тогда жил, когда был с этим человеком! А если нам важен эффект, произведенный присутствием, то мы тогда наркоманы, которые ищут эффект именно от чего-то.

Мы ищем послевкусие, мы ищем последствие от какого-то действия, а в молитве само действие и есть ее суть – ради этого действия мы и входим в молитву. Если действия не случается, все остальное не имеет отношения ни к чему. Какая разница, что я получу после молитвы? Ну, может, у меня крылья вырастут или я смогу узнать все имена человеческие… Какая разница, если во время этой молитвы я не встретился со Христом? Ведь так появляется в том числе и прелесть, когда человек ищет даров, а не дарителя, когда ищет чего-то важного, значимого для него, а не ищет Того, Кто есть суть, смысл, цель, радость его жизни.

Смысл какой? Ну, дастся нам дар, но тогда не важно, кто нам его дал. Мы хотим иметь молитву, и для нас не важно, кто нам ее дает. Мы хотим иметь чистоту сердца, и нам не важно, кто нам ее дает. Получается, что последствия встречи с кем-то нам уже не так важны. Нам важно другое. Например, чтобы после произнесения определенного количества определенных слов в нас угасла блудная страсть. Так? Ну, угаснет она (у буддистов угасает). И что? Мы меряем свою молитву полученными результатами. Это как на бирже, что ли? Вложенные усилия должны вернуться результатом?

Нет, сама моя встреча – те пять минут, или 50 минут, или 5 часов, которые я был со Христом, – и есть смысл! Будет мне что-нибудь после этого или не будет, выйду я обогащенным чистотой и мудростью или выйду таким же нищим, как и был, – не в этом дело! Я буду богат уже тем, что у меня была встреча с Возлюбившим меня. И этот опыт любви поможет мне перенести те скорби, сложности, трудности, которые встречают меня в жизни. Вот что важно. Я был в Его любви, я познал Его любовь, я напитался этой любовью и могу жить дальше, хотя никаких благодатных даров, может, и не получил (по крайней мере, тех, которые мы обычно ищем).

И почему вообще мы должны их искать? Почему? Нам кто-то говорил, что мы должны искать благодатных даров: Фаворского света, непрестанной молитвы, чистоты сердца? Мы должны искать Христа! В этом смысл, цель христианской жизни. В этом смысл жизни человека – найти возлюбившего его Бога, встретиться с Ним, предстать перед лицом Христовым, услышать что угодно, но услышать от Него. Может, это будет: Савл, Савл! что ты гонишь Меня? Трудно тебе идти против рожна (Деян. 26, 14). А может, мы услышим слова: ныне же будешь со Мною в раю (Лк. 23, 43).

Не имеет значения, что мы услышим, – мы хотим эти слова услышать от Него. Решит Он нас после этих слов вознести на небо или оставить на земле в ранге величайшего из апостолов или соблаговолит сделать нас после этого обыкновенными деревенскими дурачками, юродивыми, какая разница? Будут у нас дары, не будут у нас дары, поймем мы Писание, не поймем мы Писание, сможем говорить на языках, не сможем – все это не имеет вообще никакого отношения к делу. Ибо конец и начало всего подлинного в христианстве есть Христос – Он Сам, Его лицо, встреча с Ним, Его сладостное и невероятно болезненное присутствие в моей, лично моей жизни.

Все остальное – вторично. Если мы начинаем что-то искать, как здесь и говорит преподобный Нил Синайский, мы ничего не найдем. В этом вся беда. Мы можем молиться Ему об исцелении от страстей. Можем, потому что у нас болит, потому что мы почувствовали, как это мешает нам жить. Но это будет не просто исцеление от какой-то страсти, незримо с нами произошедшее, – это будет всегда лично Его дар, через личную встречу с Ним, через опыт богообщения в Нем, когда мы увидим, как Его исцеляющая благодать дает нам то, чего мы так жаждем, так ищем, – это исцеление.

Но часто мы начинаем вместо насущной вещи, действительно насущной, искать каких-то сверхдаров: вот хорошо бы понять какую-то тайну. Ну, скажем, постичь Священное Писание. Но любой должен задуматься: мне это надо? Бог этого от меня хочет? Может, Он хочет, чтобы я не тайны Писания постигал, а жену любил? У меня семья на грани развода, так, может, лучше на жену обратить внимание? У меня ребенок в компьютерной зависимости – может, лучше на него обратить внимание? У меня плохие отношения со священником, мы не понимаем друг друга – может, на это обратить внимание, а не заниматься исследованием Писания?

Ведь когда мы приходим к Богу с ощущением насущной боли, когда именно сердце наше стенает и страдает и мы начинаем эту боль выражать в молитве, тогда Бог откликается очень быстро. А если мы от ума и от мнения о себе ищем каких-то сверхдаров, то Бог медлит к нам прийти, потому что мы ищем своего, а не Божия.

И дальше 161-й абзац:
Ум, из которого похищена мысль о Боге и который далек стал от памятования о Нем, равнодушно грешит и внешними чувствами: ибо ни слуха, ни языка не в состоянии уже быть пестуном таковой, потому что из-внутрь его отошла приверженность к подвижническому труду над собою.

Звучит как приговор. Это и есть приговор! С одной стороны, мы, по сути, читаем описание умирания. Человек начинает равнодушно грешить, и у него пропадает интерес к работе над собой. Ему это просто неинтересно: он согрешил – ну и согрешил, ну и что тут… Да, он может приходить каяться. И когда приходит время причащаться, когда надо идти на Исповедь, он приходит и вспоминает какие-то грехи, их перечисляет. Но никакого болезненного переживания по этому поводу у него нет. А само причащение и Исповедь становятся для него формальностью. У него нет сокрушения, нет внутреннего постоянного переживания по поводу своей греховности, нечистоты, страстности и так далее.

С другой стороны, если в человеке это есть, если он не великий молитвенник и подвижник, но всегда скорбит о том, что грешит, осуждает, не молится или молится невнимательно, ничего не чувствует во время причащения, никого не любит и ему тяжело (и скорбь естественным образом нарастает, накручивается, как по спирали, и человеку кажется, что он не исправляется, что у него все плохо), при этом внутри себя он постоянно носит сокрушенную мысль о своем недостоинстве, понимая, что Бог-то его любит и хотел бы видеть его другим, то этот человек живой! Понимаете, живой?! Он сам себе кажется порой самым грешным и никчемным, но он живой, потому что его это волнует, потому что он переживает по этому поводу, даже порой ревет по этому поводу, что все у него такое неправильное.

Может, наступит тот момент, когда Бог благоволит его утешить. Может, этот момент отложится до смерти человека, чтобы в последний день жизни явить ему всю радость любви Христовой к человеку. Но пока он неравнодушен к собственным грехам и страстям, пока он об этом переживает сокрушенно (пусть даже не всегда слезно), пока думает о том, каков он перед Лицом Бога, – это все характеризует его как живого человека, живого перед Лицом Бога. Он не плывет по течению. Внешне ничем не отличается от других, и вся болезнь внутри, вся боль и скорбь – внутри. Но пока эта боль и скорбь есть – он живой человек. Когда-нибудь, может быть, он дойдет до радости. А может быть, и не дойдет. Но Бог свидетель: умирать он будет, прикоснувшись к этой радости.

Записала:
Инна Корепанова

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475