Священник Илия Макаров: Христианское творчество в эпоху технологий

Нам всегда казалось, что христианское творчество – это прежде всего живопись, отчасти музыка, в православной традиции это музыкальная культура, пение. Но дальше, если мы говорим о технологиях в современном понимании, возникают радио, которое стало христианским очень быстро, и телевидение (особая территория, где христианство занимает очень небольшую зону влияния). Или все-таки невозможно сочетание христианского творчества и высоких технологий?

– Все возможно верующему. И мы должны для себя сами сегодня определить: готовы ли мы использовать технологии как инструмент, чтобы говорить о том подлинном, что существует в бытии человека, в его отношениях с Богом, и какие есть возможности у современного человека прикоснуться к духовной реальности.

Вы упомянули радио. Кстати, Церковь в свое время, особенно на Западе, на ура восприняла радио. Это действительно было, но не без проблем: все новое, что появляется, естественно, Церковь сразу же подвергает критике (кстати, говорят, что критическое сознание – это приоритет науки. Особенно историки любят этим хвалиться – что у них обязательно должен быть критический взгляд на вещи: первое, что делает историк, когда какой-то факт изучает, – подвергает его критике, сомнению. Но сомнения есть в том числе и в религиозной жизни).

В том, что касается развития технологий, как раз Церковь всегда первая подвергала и подвергает критике все эти модерновые достижения человеческого разума – она сразу смотрит на нравственный аспект: к чему это может привести? Она заглядывает вперед. Человечество просто радуется: «О, как здорово! Смотрите, мы можем на расстоянии слышать голос нашего знакомого или какую-то коробочку из кармана достать, увидеть изображение и услышать нашего знакомого человека – видеозвонок сделать». Еще в конце XX века об этом только мечтали, а сейчас это реальность, которой даже уже неинтересно пользоваться, уже надоело: по делу быстренько смску написал – даже не надо звонить, а уж тем более смотреть на его лицо и себя показывать, если я развалившись на диване сижу: сегодня ведь действительно можно работать на диване – сегодня люди работают в интернете и неплохо зарабатывают. Но насколько это приемлемо с точки зрения церковности?

А я считаю, что мы должны воспринимать сегодняшние технологии, чтобы использовать в нашей миссии. И когда мы говорим о технологиях, мы подразумеваем не только технологические возможности: мы говорим не о конкретном гаджете, мы говорим о технологиях как о способе передачи информации, коммуникации, влияния на аудиторию – сегодня и технические возможности, и идеологическое влияние связаны. Мы видим, как сегодня через интернет несколько тысяч людей можно вывести на улицу, и они будут скандировать определенную фразу, может быть, даже не очень разбираясь в ее идее: оказывается, сегодня технологии позволяют человека не путем долгого убеждения приблизить к какой-то идее, а просто внушить ему идею, и он идет и ее высказывает, даже если ему за это не платят. Есть еще вариант – заплатить, и он тоже какую-то фразу озвучит.

Причем я не склонен считать, что люди настолько неразумны, некритичны к происходящему, настолько необразованны и серы, чтобы не оценивать, что ими кто-то может манипулировать. Им нравится, что ли, это влияние? Когда человек, например, объят любовным чувством, ему же нравится это чувство – и он ведь иногда под этой влюбленностью делает очень странные вещи, которые в более спокойном состоянии он себе не позволил бы. Так и тут. Человеку нравится быть под влиянием информационных технологий, но, может быть, точно так же, как современный человек хочет забыться под влиянием всяких психотропных веществ.

Это нехорошо. Но мы говорим о том, что человеческому организму это приносит забвение, удовольствие и так далее.

Церковь не должна на этом спекулировать. Что может сегодня делать Церковь? Она может очистить, облагородить эти технологии – точно так же, как атомную энергию открыли, чтобы одна АЭС освещала несколько больших мегаполисов, так и мы должны выступать против того, чтобы атомную энергию использовать в целях уничтожения другого человека. И Церковь дает свою нравственную оценку использованию атомной энергии в военных действиях и мирных действиях. «Нужна ли была атомная энергия? Может быть, не нужно было ее открывать, и не было бы повода использовать атомное оружие?» – это вопрос не нашей передачи, но что Церковь должна призывать к мирному использованию технологий, а главное – к нравственному, это безусловно. А чтобы к этому призывать, нужно в этом разбираться. Значит, нужно вникать в тему.

Например, когда создавали Социальную концепцию Русской Православной Церкви, ее писали специалисты не только с богословской точки зрения, но и с научной – вопросами биоэтики должны заниматься специалисты. И сегодня в Церкви такие специалисты есть, и они дают нравственную оценку происходящему в этой сфере, в том числе и на научном языке: они могут с коллегами общаться на понятном языке. Церковь должна использовать этот ресурс, она должна владеть технологиями – мы не имеем права от них открещиваться.

Но что мы должны через эти технологии вещать – это, конечно, то единственное подлинное, что, наверное, на сегодня только Церковь и сохраняет. Это еще написано в книгах, но много ли сегодня людей читают замечательные классические произведения, слушают, читают, смотрят классическое наследие (классическое – я имею в виду то самое настоящее, подлинное, гуманитарное, христианское, цивилизованное)?

Церковь должна это раскрывать, ибо она на сегодня – единственная хранительница этих ценностей, смыслов, она способна сегодняшнему человеку все-таки сказать, что он человек, а не забыться в технологиях, в виртуальном пространстве. Другой вопрос, как мы можем технологии оценивать для себя: что мы можем точно взять на вооружение, на духовную борьбу, а что нет, и что именно мы должны с помощью технологий современному человеку предлагать.

Живопись, музыка – это все остается, но имеет новую форму для своего выражения. И сегодня, например, большинство людей не дойдут до храма, чтобы увидеть прекрасную икону, но сделают так, чтобы эта икона появилась в интернет-пространстве и какими-то новыми бликами заиграла и обратила на себя внимание. Сегодня надо обращать на себя внимание в интернете – недостаточно просто выставить красивую картинку, нужно ее обыграть. Вот этим сегодня, мне кажется, наши миссионеры должны заниматься, этим сегодня церковная культура, церковное искусство должны владеть. Мы должны это уметь делать. Точно так же, как мы пишем Библию для детей, снимаем мультики про преподобного Серафима Саровского для детей, ведь детское сознание воспринимает этот вариант подачи информации. Точно так же для сегодняшнего человека мы должны использовать технологии, чтобы ему рассказать о вечном.

Вопрос телезрителя: «Я знаю, что Бог, когда творил мир, творил не только духовные составляющие этого мира, но и материальные. Сейчас Вы рассказываете, как христианство использует чьи-то технологии, критикуя их или пользуясь ими. А я хотел бы задать вопрос, как христианство помогает кому-то изобретать новые высокие технологии? В чем ее роль?».

– Прекрасный вопрос. Ведь каких-то несколько столетий назад именно церковное сознание было авангардом развития цивилизации, в том числе и науки до тех пор, как это противостояние наметилось. Это отдельная тема, в чем противостояние было и было ли оно противостоянием. Как развивалось искусство? Оно развивалось под сенью храма. Как развивалась письменность, литература? Под сенью храма.

Рискну предположить, совсем по-философски осмыслить появление кинематографа и фототехнологий, и кинотехнологий – это могли придумать и изобрести люди все-таки с христианским сознанием. Я сейчас не о персоналиях, а о фоне, который тогда был, чтобы это могло появиться. Почему? Запечатлеть образ, мгновения, зафиксировать красивую картинку и любоваться ею, а еще обыгрывать это в анимации – это может только человек с христианским сознанием: человеку утилитарному, приземленному и атеисту это не нужно – зачем ему этим любоваться, тешить свои чувства? Ему поесть, поспать и завладеть территориями побольше, чтобы больше было чего поесть и где поспать в любой удобный момент. Зачем ему? Это делали люди, которые могли ценить красоту, любовались ею.

А вспомним нашего Прокудина-Горского, который в эпоху, когда еще не было цветной фотографии, придумал, как сделать так, чтобы цвета, которыми так богата наша матушка Россия, зафиксировать, чтобы спустя какое-то время их могли отобразить на фотокарточке – представляете, какого масштаба должен быть мыслитель? Всего лишь фотограф. Понятно, что он был фотографом Царской Семьи, но представляете, что должно быть заложено в его сознании и какого размаха нравственности должен быть этот человек, чтобы потенциальную возможность раскрытия красоты заложить в то, что не «здесь и сейчас» ему приносит славу и дивиденды? А на это способны только истинные ученые, истинные творцы.

Я считаю, что христианство именно в этом и играет свою роль: оно дает человеку возможность думать о будущем – не о себе, а о другом, позволяет человеку думать о подлинном развитии человечества: не о развитии технологий, которые здесь и сейчас тебе принесут дивиденды, и ты не думаешь о завтрашнем дне. Именно поэтому Церковь так принципиально критикует новые технологии, которые завтра могут причинить человеку беду. То есть сегодня они нас накормят, а завтра мы будем думать, что нам делать с этим мусором, который токсичен, губит нашу планету.

Почему заранее не подумать, что, оказывается, пластиковые бутылки – это вредно, плохо? «Ах, как удобно, как здорово, не надо стекло сдавать, никто не порежется…» А сегодня оказывается, что стеклянная бутылка дороже, но намного лучше в ней хранить пищу и напитки, чем в пластике, ведь он потом не разлагается и создает токсичный эффект вокруг. Я считаю, что Церковь в свое время не возвысила свой голос против пластиковых бутылок, но против них надо было выступать так же, как против атомной бомбы.

Именно Церковь всегда давала человеку правильный ориентир. И если верующий человек развивает технологии, то развивает осторожно, правильно те технологии, что приносят пользу не только телу, но и душе: польза для тела очень временна, поэтому она очень относительна. А польза для души вечна – она уже здесь и сейчас помогает человеку приобщиться к вечности.

Поэтому Церковь всегда за подлинное искусство, за технологии, позволяющие подлинность раскрывать в жизни человека. Мы где-то отстаем, а где-то забегаем вперед (я имею в виду церковное сознание и церковную жизнь), так было всегда. Где-то мы были основателями европейских университетов, а сегодня мы, может быть, пользуемся кем-то придуманными технологиями, но это все не принципиальные вещи: кто первый сказал «мяу» – это не самое главное в жизни, а главное – что мы с помощью технологий несем. Поэтому Церковь, я считаю, продолжает оставаться идеологическим авангардом создания всего нового. Другое дело, что сегодняшние творцы нового не очень-то церковные и не прислушиваются к христианскому мнению.

Есть такое мнение, которое я во многом разделяю, о спасительной роли консерватизма. Очень много было всяческих новшеств, о которых мы сейчас даже не вспоминаем – консерватизм в какой-то мере спас нас от неких новых веяний и если бы не он, то, наверное, было бы совсем плохо. Консерватизм в Православной Церкви имеет скорее положительную роль, нежели тормозящую?

– Охранительная функция консерватизма, я считаю, не должна подвергаться сомнению – это действительно полезная штука. Другое дело, что консерватизм бывает разным: он может быть ретроградным, а может быть прогрессивным. Если мы, как в XIX веке, противопоставляем консерватизму либерализм, то сегодня мы понимаем, что «либерал» – ругательное слово. Консерватор сегодня – это человек, который противостоит всему новому. Ему легче смотреть, как человек умирает, чем позволить использовать современные технологии, сомнительные с его точки зрения, чтобы спасти человеку жизнь.

Я люблю использовать другое слово: не консерватизм, а традиционализм. Консервация – вещь хорошая, особенно в музейном пространстве, когда нам нужно сберечь что-то материальное, а традиция – как ориентир в этом безумном пространстве, она помогает нам не потеряться.

Это как глоток свежего воздуха или как глоток воздуха, когда мы тонем в пучине технологий, вседозволенности и полной нравственной дезориентации: когда совсем плохо, традиция выручает.

В жизни каждого человека это можно проследить. То, что в детстве вкладывали родители, почему-то в кризисный, самый опасный момент всплывает в голове, в сознании, во сне, оно срабатывает интуитивно, на подсознании. Что-то руку человека отнимает от творения зла, если, конечно, человек открыт к этому… Бывают же сознательные преступники, которые уже давно свою совесть уничтожили, и никакие подсознательные, инстинктивные вещи из их детства, заложенные родителями, уже не работают: есть такие люди абсолютного зла, которые хотят творить это зло – к сожалению, да, человек может себя довести до такого состояния.

А все-таки есть в нас эта заложенность собственной духовной безопасности: если родители нам хотели хорошего, то это хорошее обязательно всплывет. Я уже не говорю про хрестоматийный случай, если ребенка водили в храм, причащали, мама читала ему жития святых, с ним вместе дома молилась, потом он в подростковом возрасте сказал: «Да зачем вы мне все нужны? Я вообще ни во что не верю, я сам себе хозяин», то в 30 лет (когда он уже станет семейным, на работе, всего нахлебавшись) это сработает. Если он настоящий сын своей мамы, а мама за него молилась, то материнская молитва действительно его достанет со дна моря, она ему поможет в самой кризисной ситуации.

Традиция – это добрая мама, которая в нас с детства, если мы ее придерживаемся, вкладывает только хорошее. Заметьте, когда мы говорим «традиция» (например, поедание себе подобных в племени людоедов, мы не называем традицией – мы называем это ритуалом или как-то еще), это что-то приятное, что-то хорошее: однозначно позитив – настоящая традиция не может человеку прививать что-то плохое, негативное и разрушительное. Поэтому традиция, как добрая мама, вкладывает нас с самого начала хорошее, и оно обязательно потом нас выручит и поможет.

Я считаю, что отрекаться от традиции противопоказано человеческому сообществу, ведь это неминуемо приводит к беде. Когда мы говорим об отходе от традиции, что первым всегда приходит на ум? Что есть основанием любой традиции (цивилизационной, народной, традиции нашей семьи)? Вопросы веры. Естественно, вопросы религии. Основание любой традиции любого народа – это вопросы, связанные с потусторонним (даже у язычников традиции тоже есть, и неплохие; вспомним Древнюю Грецию – даже у язычников традиции связаны с религиозными представлениями. Безусловно, это та закваска, на которой все взращивается).

Другое дело, что потом наступает момент, когда, может быть, этот народ скажет: «Нет, мы отрекаемся от религии» (мы это сделали в 1917 году), но все равно по накатанной традиционные ценности помогали нам выживать вплоть до Великой Отечественной войны. Потом, уже после войны, мы начали все переосмысливать, опять был новый атеистический виток, мы упивались своими новыми успехами, – но это все вторая часть истории России XX века. А все-таки это работало. Причем это в искусстве очень просматривается: создатели соцреализма – это все равно еще люди, которые стоят на плечах тех замечательных русских живописцев, литераторов и музыкантов, которые воспитывались на той самой подлинной русской духовной традиции. То есть традиция работает, даже когда человек говорит: «Я отрекаюсь от веры», но основанием традиции является вера.

А вот пожинаем мы плоды нашей «бездуховной» (в кавычках) традиции. На самом деле это мы просто сейчас по инерции еще движемся. После советского времени прошло больше 30-ти лет, а мы пожинаем плоды атеистического периода. Оказывается, воспитать в себе веру не так-то быстро. Прийти в храм покреститься и повенчаться – это не меняет твою жизнь, это не есть еще основа традиции: основа традиции – это когда ты свои мозги меняешь, когда ты по-другому начинаешь к людям относиться.

А мы сегодня какую главную проблему нашей церковной жизни отмечаем? Что мы приходим, веруем, даже что-то делаем, но у нас нет внутренней расположенности любить нашего ближнего, внутренней необходимости прибегать при самой критической ситуации именно к молитве. Мы не верим сегодня, что молитва способна творить чудеса, – ибо мы так не молимся, чтобы совершались чудеса.

А сегодня, я считаю (может быть, это мое субъективное чувство), в период эпидемии, так сильно стало ощущаться влияние молитвы, ее нужность и способность нам помочь, как никогда. И мы, православные, сегодня начинаем заморачивать себе голову: «Подлинно эта эпидемия или нет? Как все происходит? Кто прав? Кто виноват? Носить маски или нет?», – а ведь это не первостепенный вопрос.

Первостепенный – способны ли мы сохранить любовь в этих условиях, не отречься от нашего Бога, и, несмотря на изменившиеся способы Причастия, носить Христа в своем сердце? Способны ли мы сегодня бежать к Причастию, используя любые возможности, или в храм прийти, или батюшку на дом позвать?

Люди болеют этой болезнью, которая поражает сегодня многих, несмотря на то, веришь ты в это или не веришь, используешь системы защиты от нее или нет. Она многих поражает.

Удивительно, что происходит с нами. Многие думают, что это последние времена. А для нас неважно, последние они или первые: для христиан – неважно. Первые христиане апостольских времен каждый день жили в ощущении ближайшего возвращения Спасителя, в состоянии апокалипсиса (читайте Книгу Деяний – там все написано). Они реально думали, что сегодня-завтра придет Христос: то, что написано в Откровении Иоанна Богослова, – это про завтра, даже не про послезавтра (а лучше, чтобы сейчас). И они были готовы к этому.

Ведь как они жили духом? Они своим духом создавали ту традицию, которой мы сегодня пользуемся, но духа в нас пока еще нет – мы этим не горим. Есть, конечно, люди святой жизни, они ходят среди нас: кого-то мы знаем, кого-то нет, кто живет этим духом, но это важно. А дух этот зиждется на любви к ближнему, на жажде соединиться со Христом.

А мы что, каждый день в храм идем причащаться? Разве мы каждый день молим наше священноначалие, чтобы оно нашло возможность для нас ежедневного бытия со Христом? Мы «Отче наш» читаем как в последний раз, как будто нам сейчас умирать? Или мы его читаем в составе «Трисвятого» в утренней и вечерней молитве, а в течение дня даже не вспомним об этой первейшей молитве вообще во всем мире? Понятно, в Ветхом Завете были молитвы, но «Отче наш» – первейшая: Христос нас так учил молиться, Он Сам молился Своему Небесному Отцу, и когда мы читаем эту молитву, с нами молится Сам Христос. Почему эта молитва главная перед Причастием? «Символ веры», который мы тоже поем на Литургии, позже появился, а молитва «Отче наш» – главнейшая молитва, которую мы читаем перед Евхаристией. Читая ее, мы предвкушаем соединение со Христом.

Всем, кого знаю, я говорю: читайте эту молитву в любой ситуации по несколько раз в день. Как только пришла в голову мысль помолиться – читайте эту молитву.

Нам сейчас может быть не до постоянных исихастских молитвословий именем Иисусовым – это все-таки особая практика, особый настрой. Где сегодня делатели умной молитвы? Как нам быть делателями умной молитвы, когда тут за рулем гавкнем на машину, которая нас подрезала, в метро нам что-то не нравится, а смотрим любимый телеканал «Союз» – и осуждаем священноначалие (последнее – наше любимое дело, «мы же лучше знаем!». Мы на себе эту ношу не носим, мы – как Чебурашка: «Гена, давай я понесу чемоданы, а ты неси меня». Вот так мы примерно рассуждаем, якобы мы носим чемоданы). Но мы забываем, на чьих плечах стоим.

Много всего интересного в нашей жизни, но сердцевина у нас одна – любовь, наша вера, наша традиция, наша культура. По-другому нельзя.

Записали:
Елена Кузоро
и Маргарита Попова

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475