Епископ Североморский и Умбский Митрофан. Вот что для меня было важным: что я сделал правильный шаг

Владыка, мы рады приветствовать Вас – и я уже в предвкушении очень интересной беседы: Ваши личность и послушание, жизненный путь, думаю, стал примером для многих наших сограждан. Известно, что Вы 26 лет провели профессиональным военным моряком на Северном флоте; расскажите, пожалуйста, когда начался Ваш путь к Богу – уже после службы, во время службы? У Вас есть какие-то духовные корни, духовные традиции?

– Дело в том, что я потомок профессиональных военных моряков: еще мой прадед служил с адмиралом Макаровым. Мой отец – капитан первого ранга, подводник, участник войны, и брат мой младший – тоже морской офицер в прошлом (сейчас он рукоположен в сан диакона). Мне на роду было написано продолжить династию.

Что касается пути к Богу, то это совсем уже иная стезя. В XX веке военная служба с путем к Богу никак не была связана, это было исключено.

Более того, нужно было состоять в партии.

– Безусловно, командир не мог быть не в партии: это уже было очень сомнительно и ненадежно, многое не доверялось, если офицер не вступал в партию, – а если бы он еще сказал, что он верующий, то его карьера закончилась бы: на моем веку были такие случаи, когда люди приходили к вере – и с ними однозначно расставались. Поэтому, конечно, приход к вере и мое служение профессиональным военным никак не были связаны. Тем не менее, первые шаги, я думаю, были связаны с морем.

Уже позже, когда я занимался историей Кольского Севера, житиями святых Кольского Севера (это была для меня особая деятельность – открытие того, что было от нас скрыто в течение XX века, святыней под спудом), я обнаруживал удивительные примеры морского богоискательства. Казалось бы, такая экзотическая область духовного искания, но, оказалось, она была очень развита на нашем Северном Поморье среди поморов, профессиональных мореплавателей Севера – то, что было открыто еще во времена кельтского, ирландского монашества: Брендан Мореплаватель, монахи на корабле, которые уходили искать неведомые земли для проповеди, а в общем, открывать для себя путь к Богу...

Я это все обнаружил, удивительным образом все это сохранилось в нашем поморском духовном наследии – я с ним соприкоснулся воочию: приняв монашеский сан в 2000 г. (я демобилизовался в 1997 г.), я пришел в полной мере к осознанию своего нового жизненного пути, нового выбора. И когда принял монашество и священный сан, я был верно и мудро отправлен служить в очень далекие поморские селения, недоступные, без дороги.

Приходским священником?

– Да, восстанавливать все разрушенные в XX веке, этим лихолетьем, древние деревянные поморские храмы, – чем я, собственно, и занимался в течение долгих лет. И именно там я для себя открыл, что есть, оказывается, определенный дух поморского мореплавания как некий образ богоискательства: уставы наших поморов всегда начинались с таких очень важных заявлений – например, прямо в уставе поморских мореплавателей написано, что человеку на море страшно, ибо он перед ним как перед Самим Богом. А поговорки? «Кто в море не хаживал, тот Богу не маливался»… Они это постигали ежедневно – тогда не было могучих лайнеров, сейнеров.

И даже могучие лайнеры порой терпят кораблекрушение.

– В том-то и дело, но в те времена они плавали на карбасах, сшитых корнями можжевельника (вот такие суденышки)... А что такое Север и как там меняется погода? И как там человек, который только что вот живет и рыбу добывает хорошо – и тут же уже понимает, что пришел смертный час? И это особое состояние духа, постоянной готовности предстать пред Господом, формировало совершенно особую генерацию людей. Представьте, одно дело хлебопашец, который стоит на твердой земле, все у него нормально, здоровье позволяет, он еще проживет, детей нарожает... А другое дело, когда человек каждый день выходит в море...

Видите, как получается: имел Господь замысел о Вас, и так произошло. А принимая монашеский постриг, Вы, наверное, даже и не думали, что, возможно, придется быть епископом и так часто бывать в Москве?

– Нет, – однозначно. Я думаю, тот, кто принимает монашеский постриг, собираясь стать епископом, напрасно тогда идет на этот путь. Путь монашества не предполагает никакой власти – это, наоборот, измена монашеским обетам, эта проблема всегда стояла в Церкви, и отцы об этом говорили и попускали просто по церковной икономии, что монахи становятся епископами, хотя по сути своей не должны они этим заниматься. Понятно, кто такой монах: какие там властные функции, какие там административные ресурсы? Он должен быть далек от этого. Поэтому я принимал монашество именно чтобы искупить свою предыдущую жизнь. Для меня это было важным.

Для меня было очень важным услышать ответ у святых отцов, что такое монашество: почему это не таинство. Часто задают такой вопрос: почему монашество не таинство? Куда бы выше? Человек такой шаг делает – почему же это не таинство? Оказывается, отцы говорят, что это очевидное таинство покаяния, только высшая его степень – выше невозможно покаяться. Вот что для меня было важным: что я сделал правильный шаг.

Мне очень хотелось покаяться в своей предыдущей жизни. Это не значит, что я был каким-то полным мерзавцем, нет. У меня была прекрасная семья. Надеюсь, что я выглядел вполне достойным офицером, но вся безбожность этой жизни, весь дух того мира XX века, Советского Союза вопили о покаянии. И я в полной мере согласен, что выше покаяться, чем приняв монашество, человеку невозможно: он умирает для прошлой жизни, он меняет даже имя, его уже нет, умер, скончался. Бывает, меня называют врачи, смотря в документы: «Алексей Васильевич». Я говорю: «Простите, Алексей Васильевич скончался, я очень прошу, не тревожьте прах покойного, называйте меня, пожалуйста, вот так-то и так-то».

...Когда я выполнял свой долг в знаменитом поморском селе Варзуга, расположенном среди скал (это древнейшее поморское село), я уже там все приготовил, место под рябинкой между двумя храмами, мною восстановленными, и уже меня называли Митрофан Варзужский. Я думал: вот когда-нибудь напишут так на моей могилке...

Храмы, наверное, приходилось восстанавливать и собственными руками?

– Ну конечно. И это чудо Божие – там же разоренные села, совершенно без копейки денег, люди живут на подножном корму: что выловили и что в лесу собрали (грибы, ягоды), то и есть, больше ничего нет. Сейчас-то уже по-другому, сейчас села ожили, слава Богу, время радикально меняется, но когда я туда пришел, это было полное уныние, такое было отчаяние у людей, что рухнуло то, чему они посвятили жизнь! Мы с вами даже не можем в полной мере прочувствовать, как люди в настоящей глубинке пережили катастрофу развала Советского Союза и крах тех идеалов, которым они честно служили. Я вот это застал там, увидел и только там понял, какая вообще произошла страшная катастрофа в истории нашей страны; она началась в 1917 году (не в 1991-м), а в 1991-м логично закончилась.

Вы стали епископом, прошли действительно интересный путь (это, наверное, материал для многих книг), сейчас Вы Правящий архиерей епархии. Североморск – база Северного флота нашей страны. Какая сейчас работа идет в Вашей епархии? Какие отношения с моряками (Вы не понаслышке знаете, что такое флот)?

– Безусловно. И мысль Его Святейшества в этом и была: вызвать меня из тех мест, куда я ушел, окончательно попрощавшись с флотом. Перевернув эту страницу, я никак не предполагал, что опять вернусь. Но я вернулся (конечно, на другом уровне, уже, видимо, с тем потенциалом, которым я могу поделиться с собратьями-офицерами).

А ведь действительно есть еще те, кто помнил Вас?

– Это уже уровень главкома нынешнего Владимира Ивановича Королёва, с которым мы в очень добрых отношениях; мы заканчивали с ним одно командное училище, но даже он младше меня – командующий флотом значительно младше. Это уже уровень генералитета. И, конечно, уровень понимания и моего взаимодействия с ними на сегодняшний день очень достойный. Нам не надо друг другу что-то объяснять, мы, как говорится, одной крови, и есть доверие с их стороны. Конечно, я очень ценю, что они доверяют мне – для них важно увидеть, что я не лгу.

Когда я принимал это решение, меня же многие знали, это целая когорта всех моих офицеров, вместе делавших карьеру, переходивших с должности на должность, друг друга знающих, это все единая общность – и вдруг один из них совершает такой шаг. Естественно, у всех возникает мысль: «Беда-то какая, надо же, такой был хороший офицер, и вот крыша у него поехала, ну, случается, что ж, всяко бывает» – и убедиться, что не крыша поехала, а что как раз я понял что-то большее, что они пока еще для себя не открыли, – для них это очень важно сейчас.

Когда Его Святейшество меня туда отправил, он именно с этой мыслью меня напутствовал: он очень надеется, что активная работа, которая сейчас идет в армии и на флоте по созданию института военного духовенства, получит новый импульс именно на Северном флоте. Что, собственно, я и пытался по мере своих сил исполнять. Уже 5 лет как я возглавляю эту епархию; именно на нашем флоте, на нашем опыте мы достигли необходимого уровня взаимодействия, взаимопонимания, в том числе и оформили необходимые документы.

Существует понятие «регламент работы священника» в течение дня, недели, месяца, года, чтобы командованию было понятно, чем занимается священник. И чтобы планы командования согласовывались, когда выделить время для работы, ведь график жесткий, там не вставить никакое мероприятие. Надо было всем немного подвинуться, как говорится. Мы же сталкиваемся здесь с двумя самыми ортодоксальными структурами России, то есть с теми, которые очень берегут свои традиции и не хотят ничего менять.

И даже похожи по некоторым моментам.

– Безусловно, похожи. Поэтому мы и можем найти общий язык, но у них свои проверенные уставы, своя форма, даже свой язык (корабельный, веками установленный). Они никогда не назовут туалет туалетом, а гальюном, это понятно, – я помню, отец придет домой: «Так, я в гальюн» (все думают, куда же это он собирается уйти, в какое страшное место с таким названием?).

То, что мы сейчас достигли, – это в определенном смысле образец для последующего внедрения в других направлениях работы военного духовенства. Северный флот и вообще весь флот и вся наша структура Вооруженных Сил работают сейчас в чрезвычайно напряженном режиме. Мы должны понимать, что те достижения, которые мы сейчас демонстрируем и которые стали очевидны всем нашим потенциальным друзьям или заклятым партнерам, не на пустом месте возникли, – это дается потом и кровью. Надо же понимать, что масштаб тех возможностей, которые имел флот того же Советского Союза, не идут в сравнение с нынешним флотом: от него осталась после 1990-х годов совсем небольшая часть. А задачи, которые сейчас ставятся, ровно такие же, как стояли перед флотом Советского Союза, который имел кораблей на порядок больше.

А сейчас не хватает?

– Сейчас просто ребята работают на износ. Англичане смеялись: вот там «Кузнецов» идет, дымит, да что может эта развалюха? А показали такой уровень, какой им и не снился. Наши священники в Сирии – это был первый опыт. Священники ходили на учения, на визиты, на присягу – ну что не пройтись? А на войну? Ходили в Чечне. А на морскую войну ходили? Не ходили. И это решение принималось на самом верху. Я доложил командующему: «Готовится отряд боевых кораблей, такая серьезная операция, а священник-то пойдет?». И вдруг все: «А точно, а как же так? А что же это мы? А давайте-ка на коллегию в министерство доложим». Все, срочно, немедленно – вопрос был решен моментально. Из отпуска вызвали даже священника (это было время отпусков), 4 месяца провел он там.

Это колоссальный опыт – как настоящий моряк в военном походе сопровождал, но это была нагрузка, запредельная для священника. Мы видим, как трудятся ребята, но мы увидели, насколько тяжело священнику: когда мы встретили нашего дорогого отца Сергия после 4-х месяцев работы, от него осталась треть. Я просто на него смотреть не мог без слез – он просто весь был изможден! И не физически, а морально: к сожалению (что ж мы тут будем неправду говорить), дух остался на флоте во многом прежний, советский, принципы взаимоотношений остались те же. Все это настолько заложено в командных училищах и передается по наследству, что изменить вот так, щелчком, невозможно.

Наша встреча происходит в преддверии Царских дней – торжеств, которые пройдут в Екатеринбурге совсем скоро. Знаю, что Вам эти дни очень дороги и что они для Вашей жизни не случайны. Расскажите, пожалуйста, свою историю, связанную с этим, с той эпохой до 1917 года.

– Так получилось, что моя семья в течение XX века жила под статьей Уголовного кодекса 58.10, туда попадали все, кто относился к категории «царская прислуга». Мой прадед был управляющим во дворце на Английской набережной, дом 53 (собственно, во флигеле этого дворца родились потом и мы с братом). Потом мы переехали на новые квартиры. И самое главное, что осталось от той эпохи, – это, во-первых, икона Великого князя, которую наш прадед сберегал. Он спас ее от громивших дворец революционных матросов, которые выкидывали абсолютно все из дворца с верхних этажей и жгли внизу, в нашем дворике. Эта икона хранилась у нас. Сейчас она передана в храм Серафима Саровского в Петербурге и является объектом большого внимания и поклонения. К ней обращаются многие. И приезжают специально на Серафимовское кладбище к этой иконе.

Она была написала в честь чудесного спасения императорской семьи в катастрофе 1888 года у деревни Борки, когда 44 человека погибли, а императорская семья чудесным образом оказалась абсолютно целой. Ради этого события была написана эта икона – она была любимой иконой Великого князя, и он не взял ее с собой в пермскую ссылку лишь только потому, что она большого размера, в тяжелом серебряном окладе. Это очень достойная икона. Она оставалась во дворце, и мой прадед ее сберег. Она у нас до 1960 года находилась дома, что, конечно, было очень опасным. Но она была за занавесочкой, чтобы никто посторонний ее не видел, мы ее берегли. Прадед погиб в блокаду, мы даже толком не знаем, где он захоронен, как все это происходило, и многого другого печального не знаем. Это одно.

А второе – это воспоминания моих бабушек, которые застали ту эпоху, застали князя. Те самые теплые слова, которые они говорили о нем, о его удивительном сердце, о его заботе, о его великодушии и доброте и какой-то абсолютно искренней отзывчивости к людям. Как они говорили, это очень редко встречалось в предреволюционные годы. Уже народ становился не тот, все чего-то хотели, где-то кричали, митинговали, все что-то требовали и готовы были все разрушить. И вот среди всего этого они встречались с Великим князем (они были тогда девочки-подростки), но эту любовь они передали мне. И я понял для себя, когда пришел в состояние верующего человека, что мой долг написать о князе. Я написал книгу, она так и называется «Икона Великого князя», то есть написал всю историю его жизни – это очень достойный человек, представитель завершающего периода российской монархии (вся семья Александра III – это просто золотые люди, то лучшее, что русский народ за тысячелетнюю историю Святой Руси мог подарить – и он подарил. И более того, они все стали мучениками, умерли за народ первыми).

Я вернулся недавно из Перми, куда ездил на замечательную встречу с Владыкой Мефодием. Мы очень подружились именно на тему почитания Великого князя Михаила Александровича, почитания архиепископа Андроника Пермского, который был замучен практически в один день с Великим князем – зарыт в землю живым. И это нас очень объединило – эти торжества, которые там были на столетие. Великий князь был убит первым – он представлял реальную опасность для новой власти, он имел колоссальный авторитет в войсках: его знаменитая «Дикая дивизия» была признана самым боеспособным подразделением Первой мировой войны, поэтому она стояла у него за спиной и они его спрашивали: «Князь, чего не зовешь нас? Давай наведем порядок, сколько можно терпеть это?». А он говорил, что не хочет крови, не хочет на престол, заливая Петроград кровью. Но если человек не проливает чужую кровь, значит, приходится пролить свою. Он это в полной мере исполнил.

Эти торжества для меня были очень важными, я увидел потрясающую степень почитания памяти. И, конечно, понимание вот этого Пермского, Екатеринбургского края как какой-то усыпальницы самых достойных людей – и Великой княгини Елизаветы, и князей Константиновичей. Это самые лучшие люди, то, что дала Романовская династия и вообще монархическая российская идея. Этого теперь нет. Кто-то сейчас говорит, что они наследники чего-то… Господь забрал это все, и мы не сможем это все вернуть, напрасно даже и мечтать. То есть народ оказался недостоин, и Господь лишил его этого. Это наш грех. Поэтому мы живем теперь в этом мире, и дай Бог нам прожить у жизнь по тем заповедям, которые оставили нам замечательные потомки последних монархических правителей России.

Записала:
Елена Кузоро

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475