Народный артист России Владимир Маторин: Исповедь широкой души

Когда Вы обнаружили в себе все пункты из списка Энрико Карузо?

– Еще не обнаружил. Поиск продолжается.

Как Вы попали в профессию?

– В профессию я попал совершенно случайно. Я участвовал в самодеятельности, и один человек сказал мне, чтобы я пошел прослушался в консерватории. Я вообще тогда понятия не имел, что это такое.

В каком возрасте это было?

– Мне было тогда 18 лет. Надо сказать, что работал я с 16 лет, сначала телеграфным мастером, потом электромонтером. И сколько себя помню, я пел: то с телевизором, то с радио, то просто что-то мурлыкал в лесу. Мне нравились наши эстрадные певцы, тогда было царство Магомаева, популярны Георг Отс и другие. Иногда их передавали по радио, и я вместе с ними подпевал: «О дайте, дайте мне свободу!»

Благодаря человеку, который пристраивал меня в консерваторию, я прошел прослушиванье, и мне сказали: «Приходите. 26 июня начнутся приемные экзамены». По правилам, без музыкального образования можно было поступить только на подготовительное отделение: 2 года подготовительного и 2 курса училища. Но в консерваторию меня не взяли, и другой человек повел меня через улицу в институт Гнесиных, где я проучился 7 лет. И в 1974 году попал на конкурс в Театр Станиславского сначала стажером, а потом артистом в первом положении.

Ваши родители не были связаны с музыкой?

– Нет. Они из военных семей, и все предыдущие поколения воевали: прадед в 1905-м и 1914 годах; дед – в гражданскую и потом в Великую Отечественную, во время которой и папу взяли юношей сначала в Горно-артиллерийское училище, а затем он воевал на турецком направлении, где ждали прорыва на горе Арарат. После этого отец окончил академию и «воевал» здесь, вокруг Москвы. Он был одним из 2-х человек, которых оставили в штабе в Балашихе, а потом пошел на повышение в Ногинск, где и прошли моя юность и молодость.

Сегодня, глядя с горы столетнего жизненного опыта, я думаю, что это было прекрасное место для формирования военного, все, что нужно казаку: столовая, Дом офицеров, солдатский дом-клуб, где мы смотрели кино, пробираясь за экран, медпункт, футбольное поле, спортивный зал – все детали для здорового развития. Но тогда нам было тесно, а поехать в город за 20 км и на 20 копеек не было физической возможности, да и времени не было: ходили в школу, занимались спортом. Потом я пошел в самодеятельность, но не потом куда-то поступать, а просто попеть – мне нравилось.

А военным не хотели стать, пойти по стопам предков?

– Хотел по стопам, но первая же комиссия сказала, что по здоровью ни летчиком, ни моряком я быть не смогу, а быть в ПВО, как папа, особого рвения не было. Хотя он гарантировал, что в Киевское и Минское училище его одноклассники меня однозначно возьмут. Но папа оказался не просто воякой, а демократом. Повестка о призыве в армию пришла одновременно с повесткой из консерватории: «Приходите на прослушивание. Вы записаны». Тогда папа сделал огромный шаг к моему спасению: он поехал к своему товарищу, они отправились в военкомат, и меня задержали. На майские праздники мы сдали нормы ГТО, у нас отобрали паспорта, а дали выписные свидетельства со штампом: «Призван в Вооруженные Силы. Спецкоманда 152. Ждет отправки». С этой бумагой нельзя было попасть ни в какой институт. Но мне вернули паспорт, благодаря этому я и поступил.

Поступил в училище Гнесиных, куда меня привел знакомый парень. Педагог прослушал меня и сказал: «Пойдем к заведующей». Та меня прослушала и сказала: «На первый и второй тур не приходи, мы тебя берем, приходи сразу на третий». Вдруг я увидел объявление, что можно поступать и в институт, смекнул, пошел, спросил, можно ли мне. Можно. Тоже прослушался, и меня взяли на подготовительный курс.

И в это же самое время меня взяли в ансамбль Александрова. Другой человек сказал мне: «Служил ты или не служил, неважно, хочешь в Москве остаться? 80 рублей пайковых, ходишь во всем своем, живешь дома и только на концерт надеваешь форму». Тогда они ездили по всему миру, что пацану и нужно было: полные карманы денег, все девушки, так сказать, твои, да ты еще и в фуражке. Но, к счастью, заведующая кафедрой Нина Александровна Вербова сказала: «Мы тебя взяли на подготовительный, а в фуражке ты и после института сможешь постоять», и не пустили. Пришлось сделать обратный ход: ликвидировать призыв в ансамбль Александрова, хотя там поартачились, сказали, что упрячут меня на Камчатку. Такой был судьбоносный год.

В итоге Вы стали не просто певцом – критики считают Вас продолжателем традиций Шаляпина. Вы – лицо русской оперной школы. В чем, на Ваш взгляд, Ваша уникальность?

– Без ложной скромности: уникальность в том, что в институте Гнесиных получена хорошая вокальная школа у хороших педагогов. Это и Евгений Иванов, народный артист Казахской ССР, и в оперном классе Семен Семенович Сахаров вместе с Майей Леопольдовной Мельцер. Семен Семенович – ученик Голованова, дирижер Большого театра. Мельцер – любимая ученица Станиславского, одна из лучших довоенных Татьян.

Голосов хороших много, а Маторин один.

– Господь ведет, потому что приобретение голоса – это даже не полдела. Вопрос в том, как человек развивается дальше. Сколько хороших голосов было у людей, которые и внешне, и внутренне были лучше меня, но всегда есть искушения. Во-первых, искушение нравиться всем вокруг – и хвост трубой. Во-вторых, начинается ложная традиция – отмечать все победы за рюмкой. Спел роль – должен всем товарищам, которые репетировали, накрыть стол, пусть маленький, но накрыть. Поэтому, живя в Москве, всегда есть искушения: одни приехали – встреча, другие уезжают – встреча, те умерли, другие женятся... Если взять 300 рабочих дней в году, то 100 из них вылетает на то, чтобы посидеть за столом.

Сейчас я пишу очерки – такой слалом по жизни: раскручиваю кинофильм жизни в обратном порядке. В оперу я не собирался вообще, мне хотелось быть эстрадным певцом, как, например, Муслим Магомаев. Он все время был на экране, и то, что он работал в театре, как-то проходило мимо ушей.

А как Вы все-таки стали оперным певцом? Почему не свернули на тот путь?

– Когда я начал учиться, то нам давали специальные требования, и первые десять человек, приходящих с ними в театральную кассу, бесплатно пускали на свободные места. Так я посетил многие театры, в том числе и Большой. Мне там очень понравилось: и как звездочки загораются на небе, и красивые костюмы на артистах, и как все это вместе красиво. Театр с колоннами, красивый золотой зал, особые костюмы. Это был 1969 год.

Режиссер Франко Дзеффирелли говорил, что опера – это высшее искусство, поскольку это симбиоз всех искусств. Все-таки на сцене Муслим один, а тут декорации.

– Хорошо сказал Покровский, который приходил к нам, студентам, рассказывать о режиссуре: «Вы не ждите, что на каждом перекрестке будут оперные театры, как кинотеатры в каждом городе и деревне. Это искусство элитарное, требующее огромных вложений, и народ не готов слушать оперу». Это было сказано примерно в 1970–1971 годах.

Каковы сейчас тенденции развития оперы?

– Картинке приоритет: не закадровый текст, не текст ведущего, а должны ползать тараканы, по потолку бегать голые люди с унитазами – и это качество «оживляет» оперу. На самом деле, содержание оперы – это на 85% текст. Если говорить: «Я Вас люблю, люблю безмерно...» – Чайковский написал это с проникновением: красоту фразы, красоту мелодии – и это воспринимается. Но будет лучше, если артисты будут одеты в гусарские костюмы или Гремин будет генералом, а не мужиком в пиджаке. И открываешь глаза и видишь: окна, деревья, парк, старинный дом, люди в старинных костюмах или приближенных к старинным, а не как сейчас, когда все надевают списанную форму американской армии и во всех спектаклях на заднике расположен экран с меняющейся картинкой, а в воздухе что-то плавает... Сейчас театр захвачен режиссурой в смысле движения картинки, и более того, картинки, которая приближена к современности: надо ехать на велосипеде... или я был на спектакле, где выезжали на хорошей машине...

Это не всегда выглядит оправданно.

– Есть книги, которые читают слева направо, а есть те, которые читают справа налево, например, у арабов. Поэтому режиссеры, поняв, что придумано все, что было можно, начинают перечитывать все наоборот. Конечно, мило, но – не хочу обидеть режиссеров – это штукарство. Понятно желание оживить спектакль, но это ничего не дает в поисках смысла, внутреннего движения души и красоты слова.

В отношении поиска смысла в Вашей песенной биографии можно отметить духовные песнопения.

– Это моя любовь.

Как Вы открыли для себя эту музыку?

– Когда я начал учиться пению, про Шаляпина я мало что слышал, и вдруг в годы моей учебы вышел диск «Полное собрание песен Шаляпина». Естественно, я купил его, и на пятом диске была целая страница «Духовные песнопения». Мне нравилось слушать вечерком его «Зажечь свечу», не придавая этому молитвенного смысла, а только считывая эмоциональные краски того, что что-то происходит.

Кардинальный поворот – празднование 1000-летия Крещения Руси, когда великий русский хормейстер, народный артист Соколов написал «Памяти отца. Ныне отпущаеши». Три странички музыки и только в середине голос из хора. У меня было всего полстранички, я их выучил, спел. 10 лет подряд митрополит Питирим устраивал в Колонном зале православные Рождественские праздники, где обязательно было хоровое пение. Готовясь к такому празднику, однажды после собственной репетиции я подумал, что ехать домой смысла нет, решил, что посижу на репетиции дальше, а потом переоденусь и выступлю. Началась репетиция хора, и возникло ощущение – я давно придумал этому определение – что позвоночник стал, как телеграфный столб в мороз, когда он весь в изморози, а грудь разрывается, как у Данко: от радости в ней вулкан, который начинает просто петь и выплескиваться.

Могу похвалиться, что вот уже 10 лет кряду я пою у митрополита Ювеналия в Успенском соборе Новодевичьего монастыря. Я пел с ярославским хором, пел с Капеллой музея «Московский Кремль». А сейчас 3 года, как создан хор Московской епархии, наполовину состоящий из студентов-семинаристов Коломенской семинарии и наполовину из священников.

Какую музыку сложнее исполнять лично Вам – духовную или светскую?

– Да одинаково трудно. После спектакля приходит маета: мало того, что не евши 6 часов – и начинаешь как безумный есть, потом жарко – и начинаешь пить, хочешь заснуть – не засыпается. А после православных концертов я падаю замертво, а утром встаю вдвое сильнее.

Энергия.

– Энергия. Когда туда отдаешь, оттуда получаешь – компенсация. С 1988 года я пою молитвы, и, видимо, чем больше поешь, тем больше проникаешься. Поначалу половина слов была вообще незнакомых, которых я никогда и не слышал. Особенно я люблю несколько молитв, в которых почти русская речь. «Отче наш» – это понятно, а вот у меня есть «Великое славословие» на церковнославянском языке: «Аз рех: Господи, помилуй мя», то есть понятно простым людям. Мне это нравится по многим компонентам. Мало того, что это часть моей духовной жизни, это прекрасная школа и для певца, я называю ее русское бельканто – здесь нет больших скачков, и можно удобно транспонировать, и выше, и ниже, чтобы подобрать тональность под себя.

Как правило, приход к вере обусловлен двумя путями. Это либо естественный путь, когда человек с детства воспитывался в этой среде и для него вера, церковь, религия – это все само собой разумеющееся. И второй путь, когда человек приходит через испытания или даже скорби. Но в нашей программе мне мои гости очень часто говорят, что они люди творческие, связанные с музыкой, и их приход к вере был связан с музыкой. Через музыку они пришли к вере. Можете поделиться, как случилось в вашей жизни?

– Могу поделиться. Я попал в семью людей верующих. Самой большой верующей у нас была мама моей жены. Они не навязывали, но в нашем доме ни одной иконы, ни одной религиозной книжки при коммунизме не было. Тихонечко меня приучали. Когда заболела мать моей жены, стали приходить священники, соборовали, исповедовали. И появился очаровательный человек – отец Порфирий Дьяченков. У него седая борода, седые волосы, огромные глаза голубые. Так вот, в беседах за чаем я говорил, что мечтаю покреститься, но будучи членом партии боялся, что меня кто-нибудь увидит и заложит.

Я не знал еще в юности о кровавом пути ВЧК, что дедушка у меня был в ВЧК. Но было такое время и были такие установки. И вот священник сказал, что в выходной день придешь, и мы тебя покрестим. Никого не было в нижнем храме, меня покрестили. Мне было 42 года.

После Крещения Ваша духовная жизнь поменялась?

– Поменялась. Стал причащаться, исповедоваться. Мне помогают мои молитвы. Я считаю, что это у меня служение такое в миру.

А если говорить о тех явлениях, которые мы называем Божий Промысел, о чудесах в вашей жизни...

– Ну это надо делать 10 передач, у меня вся жизнь – Божий Промысел и чудеса. Каждый год на 10 августа я езжу в Николо-Шартомский монастырь. Был Божий Промысл, чтобы я туда попал. Сначала я исповедовался и причащался, не главное, что с братиями и с отцами, митрополитами, а главное, что, входя в монастырь, ты в ворота встаешь – и уже другое ощущение. Мой любимый город, мерзопакостный и загаженный, вдруг остается там, за стенами. Когда в храм входишь, все по-другому звучит.

Я раньше думал: вот я пришел, смотрите, какой я красивый, с красивым голосом, куда вам деваться, бедные мои. А сейчас я думаю, что бы я ни спел, я в руках Всевышнего, стены помогают намоленные. Помогают люди, которые знают эти молитвы и со мной молча молятся, поют эти молитвы, и фрески тебе, то есть все. Придешь, иконы обойдешь, и уходят волнения ложные.

Раньше вот на спектакле у меня 65 пульс, а перед спектаклем чувство времени от пульса изменяется, думаешь, все нормально. Так и было. А на самом деле потом запись послушаешь и понимаешь: куда надо было спешить?

А тут как бы вечность времени останавливается. И такие хорошие митрополит слова говорит, а ума не хватило, чтобы это записать, то есть подготовительная работа такая, что надо было выйти и сказать: «Спасибо!» А потом, особенно последние концерты, когда с церковным хором Московской епархии поешь, все слова молитвы они знают с детства, вся жизнь в этих молитвах, поэтому энергетика слова в молитвах такая, что у меня спина трещит, как будто меня запихнули в печку.

У нас остается немного времени, буквально пару минут, чтобы Вы сказали несколько добрых слов аудитории телеканала «Союз».

– Я желаю всем крепкого здоровья и Божией помощи. И нескончаемого оптимизма, который очень нужен в наше непростое время. Мечтаю о том, чтобы наша программа передавалась и по «Первому» и по «НТВ», и по «Культуре».

Зрители нашего телеканала стойкие. Мы хотим Вам подарить образ целителя Пантелеймона, пожелать вам крепкого здоровья, продолжайте нас радовать своим оптимизмом, своим творчеством и многая благая лета вам.

– Спаси Господи, мир всем!

Записала:
Юлия Подзолова

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз»:
http://tv-soyuz.ru/peredachi/kanon-narodnyy-artist-rossii-vladimir-matorin-chast-1
http://tv-soyuz.ru/peredachi/kanon-narodnyy-artist-rossii-vladimir-matorin-chast-2

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475