Иеромонах Симеон (Мазаев): Поэзия как основной язык богословия

Отец Симеон, в семинарии и академии мы изучали разные богословские науки и дисциплины, заучивали разные формулы, постановления Соборов. О каком языке богословской поэзии Вы хотите рассказать нам сегодня?

– И в семинарии, и в академии вам, конечно, рассказывали, что есть теоретические знания о Боге, которые передаются сухим языком наукообразного богословия. И есть практическое, живое знание Бога. Именно оно в качестве основного языка, основного выразительного средства воспринимает поэзию.

Ведь что есть Бог? Бог есть любовь, говорит апостол. Бог любит нас и весь сотворенный мир. И самое главное, что Он ждет в качестве ответа от человека, – это любовь.

А как можно говорить о любви? У Есенина в поэтическом цикле «Персидские мотивы» есть такое стихотворение:

Я спросил сегодня у менялы,
Что дает за полтумана
по рублю,
Как сказать мне
для прекрасной Лалы
По-персидски нежное
«люблю»?
И ответил мне меняла
кратко:
О любви в словах не говорят,
О любви вздыхают
лишь украдкой,
Да глаза, как яхонты, горят.

Язык прозаический, язык научных определений не способен в принципе передать чувства, он апеллирует исключительно к разуму. Именно поэтому, когда нужно говорить о любви, мы используем язык поэзии. Это не мое открытие.

У поэта Гумилева была дом-работница Паша. По-моему, об этом пишет Ирина Одоевцева в своих воспоминаниях «На берегах Невы». И эта домработница любила приостанавливаться перед приоткрытой в кабинет поэта дверью, чтобы «послушать стишки», как она говорила. Гумилев долго делал вид, что ничего не замечает, но однажды, не оборачиваясь, спросил ее прямо через дверь: «Ну и как? Нравится Вам, Паша?». Та застеснялась, закрыла рот рукой и сказала: «Ужас как нравится. Чувствительно и непонятно, прямо как раньше в церкви было». Этот ответ поразил Гумилева, он воскликнул: «Надо же как простой народ чувствует тесную связь поэзии с религией! А я и не догадывался».

«Чувствительно и непонятно» – можно поговорить об этом подробнее?

– Мы привыкли отождествлять поэзию и стихи, хотя есть хорошие стихи, исполненные поэзии, но есть и стихи, в которых поэзии нет ни на грош. В лучшем случае в них есть хорошая филология – любовь к слову, удачный эксперимент со словом. Среди наиболее известных авторов таких стихов Маяковский.

Если говорить о филологии, которая содержится в стихах, мне нравятся эксперименты со звукописью, типа: «Пока крепка рука у старика». Вроде бы простая фраза, но звуки так чередуются, что получается интересно. Есть стихи, которые ставят своей главной целью филологию. Они насыщены, наполнены филологией – любовью к слову.

А есть стихи, не содержащие ни поэзии, ни даже филологии. Причем находится огромное количество людей, мы называем их «графоманы», которые пишут стихи, но для них альфа и омега стихосложения – это рифма. Ради рифмы они готовы пожертвовать даже здравым смыслом: «Я поэт, зовусь Незнайка, / От меня вам балалайка».

Поэзия может быть и без стихов. Вообще, поэзия – таинственные, трагические, любовные связи между вещами или между вещами и людьми, построенные Промыслом Божиим. И поэзия может содержаться даже не в стихах, а в зданиях, городах, каких-то отдельных словах.

Как логики оценивают смысл? Есть понятие «стол», у него есть значение и смысл. Множество предметов, обозначаемых этим понятием, – это значение. И есть смысл – то общее, что есть у всех столов, какие-то их свойства. На основании смысла образуется это понятие. И все. Логик больше ничего не видит в слове.

Поэт видит нечто большее. Он бы сказал, что некоторые слова имеют запах, и у некоторых бывает очень сложный букет. Люди заметили, что некоторые произнесенные или написанные слова, явно или неявно, контрабандой приносят за собой целую семью каких-то других слов и значений. Например, я говорю: «Че Гевара» – возникают аллюзии, ассоциации, коннотации, реминисценции, неявная система смыслов: революция, Куба, «Родина или смерть», сразу запахло сигарами. Теперь я говорю: «Достоевский» – запах сигар мгновенно улетучился, уже не Куба и революция, а Петербург, преступление, русская идея.

Помните, как в фильме «Брат-2» главный герой Данила Багров садится в такси и, разговорившись с русскоязычным таксистом, говорит: «Зря вы так. Я Родину люблю». То есть не в эмиграцию в Америку приехал, а ненадолго. И таксист отвечает: «А, патриот, значит». И у него пошел ассоциативный ряд: русская идея, Достоевский, держава, Родина. «А где она, твоя Родина, сынок?».

Вот это свойство некоторых слов тащить за собой по малым и большим орбитам контрабанду неявных значений называется поэтикой. Когда мы учились, Романов, например, называл это «потенциальным текстом», Нелогов говорил об «антиязыке» и так далее. Ученые могут употреблять разные термины, но это явление существует – некоторые слова обладают потенциальным текстом, поэтикой.

Причем не только слова, но и старинные города, здания. Замечательный русский поэт Александр Розенбаум, который родом из Петербурга (Ленинграда), так описывает свои впечатления от своей давнишней, может быть, первой поездки в Москву:

Бродит кот
на Патриарших прудах,
А на Хитровке
Гиляровского ждут,
А в Столешникове
ну просто беда:
Целый сонм
воспоминаний и дум.

Действительно, приходишь на Патриаршие, там пахнет Булгаковым. И кот там действительно невидимо бродит, и вся эта дьявольская троица. А на Хитровском рынке никак не обойтись без Гиляровского с его рассказами.

Почему с особым ностальгическим и поэтическим чувством гуляешь по старинным городам? Например, в Риме Колизей рассказывает о первых гонениях на христиан. Невидимо всплывает Генрик Сенкевич со своим «Камо грядеши», невзрачная часовенка близ ворот святого Себастьяна и так далее. То есть поэзия бывает даже без слов, без стихов. И, к сожалению, бывают стихи без поэзии.

Чем отличается проза или прозаический текст от поэтического? Когда ученый или писатель составляет прозаический текст, состоящий из определений, дефиниций, он выбирает из всего словаря те слова, которые обладают нужным ему логическим значением. Он нанизывает их на строчки, как бусинки на нитку, и получает текст. У него выстраивается какая-то смысловая архитектура. А пробелы между строчек исполняют чисто техническую функцию.

В поэзии все ровно наоборот. Поэт выбирает слова, невзирая на их логическое значение. Как флорист подбирает букет, как парфюмер подбирает ингредиенты для своих духов, исходя не из химического состава, а из нужных запахов, так поэт выбирает тот самый потенциальный текст, поэтику слов – систему больших и малых смыслов, которые по малым и большим орбитам окружают нужные ему слова. Как воздух в шину, он нагнетает смыслы в междустрочия, а сами строчки выполняют чисто техническую функцию.

И получается действительно «чувствительно и непонятно». Трудно сказать, что именно имеет в виду поэт, но ты это чувствуешь. Это дается уже не разуму, но сердцу. Прозаический текст не обладает силой аффекта, он не способен будить даже простую эмоцию, не говоря уже о каких-то сложных чувствах или гаммах чувств. А поэтический язык, наоборот, скорее отказывает в диалоге разуму, но способен пробудить какие угодно чувства.

Если хотите, расскажу на примере анекдота. Анекдот – это тоже поэтическая фигура. Допустим, мне требуется рассказать о таком качестве человека, как находчивость. Я могу выбрать прозаический, научный путь и создать определение. Я говорю так: «Находчивость – это способность человека найти оптимальный выход из сложной ситуации». Понятно? Понятно. Все вроде бы объяснил правильно.

Теперь попробую по-другому, не буду даже использовать само слово «находчивость». Представим себе абитуриента ветеринарной академии или техникума. Помимо общеобразовательных дисциплин, он должен сдать экзамен на неслучайность выбора – легкий профильный экзамен, чтобы показать, что человек хотя бы немного интересуется ветеринарией. Этот студент получил для подготовки к экзамену сто вопросов, и ему почему-то понравился вопрос о блохах. Он так увлекся этой темой, что не мог остановиться: везде ходил с книжкой про блох, ездил в диссертационный зал Ленинской библиотеки, читал профильные журналы именно по этому вопросу. Остальные 99 вопросов он не подготовил.

Наступает день экзамена. Студент приходит, перед ним сидит преподаватель и предлагает ему тянуть билет. Каковы шансы, что выпадет нужный вопрос? Практически никаких. И вот в билете оказываются два таких вопроса. Первый о содержании собак. Профессор говорит: «Ну, рассказывайте, что Вы знаете о собаках». Студент начинает так: «Собака – это домашнее животное о четырех лапах, с хвостом, покрытая длинной шерстью, на которой водятся блохи». И дальше начинает рассказывать про блох. Профессор понимает, что здесь какое-то лукавство, но придраться не может, боится слово вставить, потому что чувствует, что человек осведомлен по вопросу о блохах лучше, чем он сам. Абитуриент сыплет названиями диссертаций, годами конференций, фамилиями специалистов в этом вопросе. Профессор в растерянности, он говорит: «Достаточно, этот вопрос Вы знаете, переходите к следующему». Следующий вопрос: «Содержание домашних животных. Коровы». Студент начинает так: «Корова – это домашнее животное о четырех ногах, с хвостом, покрытое короткой шерстью, на которой при плохом уходе за животным начинают заводиться блохи». И снова сыплет названиями диссертаций, годами конференций, фамилиями ученых. Наконец профессор, кажется, нашел, как срезать студента: «Достаточно. Задам один дополнительный вопрос. Отвечаете правильно, ставлю пять. Нет – извините. Расскажите мне про морских котиков». Студент говорит: «Морской котик – это дикое животное о четырех лапах, с хвостом. Шерсти у него нет, но если бы она была...».

Анекдот, пусть даже такой бородатый, как этот, все-таки способен действовать на человека несколько иначе, чем простое определение. О чем я рассказал? Я рассказал о находчивости, не называя ее по имени. Ведь, в конце концов, я пришел не чтобы рассказывать анекдоты про студентов, профессоров, блох и морских котиков. Но с помощью студентов, профессоров, блох и морских котиков я пытался рассказать о сути находчивости. И это вызывает некий легкий аффект.

Интересно, что язык прозаический, апеллирующий только к разуму (когда понятно, но совершенно нечувствительно), несоизмерим с языком поэтическим, когда «чувствительно и непонятно». Язык поэзии невозможно переложить на язык прозы. Представим, что я рассказал в компании анекдот, все засмеялись, а один человек нет. Ему тоже хочется разделить всеобщие эмоции, и он просит: «Ребята, объясните, в чем соль анекдота?». Понимаете, что это сделать нельзя – соль анекдота объяснить можно, но человек не поймет, что в этом смешного.

Например, когда Льва Толстого просили объяснить основную идею романа «Война и мир», он говорил: «Пожалуй, я могу это сделать, но для этого мне придется пересказать весь роман слово в слово». То, что он хотел сказать, сказать более просто нельзя, иначе бы он не стал писать четыре тома.

Философ Людвиг Витгенштейн на аналогичную просьбу прокомментировать «Логико-философский трактат» просто-напросто свистел, считая, что поэтический язык, который он использовал, язык разнообразных фигур умолчания, не может быть переведен на язык прозы без потери смысла.

Человек, хорошо владеющий поэтическим языком, комбинируя неявные смыслы, как музыкант, комбинирующий на фортепиано какие-то тоны, может вызвать практически любую эмоцию, любое чувство и описать практически любое чувство, в том числе и любовь.

Упомянутый мной Людвиг Витгенштейн завершал свой «Логико-философский трактат» фразой: «Есть выразимое, и есть невыразимое. О выразимом можно говорить прямо. А о том, о чем нельзя говорить, следует молчать». Молчать – это не значит отказываться говорить, это значит переходить на язык поэзии, когда говоришь об одном, но имеешь в виду другое. Говоришь, не называя вещь прямо по имени.

У Тютчева есть стихотворение «Silentium!» («Молчание»):

Молчи, скрывайся и таи
И чувства, и мечты свои –
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне.
…Как сердцу
высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он,
чем ты живешь?
Мысль изреченная
есть ложь.

Когда девушка и юноша по-настоящему влюбляются, когда их охватывает древняя стихия чувства любви, только в этот момент они понимают, что имел в виду Тютчев. «Мысль изреченная есть ложь». Мучительно трудно признаваться в любви – действительно, влюбленный человек с великой досадой чувствует, как мало слова «я тебя люблю» передают суть происходящего. Он испытывает потребность «сломать» язык – говоря одно, иметь в виду другое: использовать язык непрямой референции, как говорят ученые. Тот, кто не почувствовал любви, не пережил ее, не понимает лжи, заключенной в словах «я тебя люблю».

Прямо сказанные слова «я тебя люблю» – это всегда ложь. Сказать прямо, определить – значит ограничить. А есть вещи, которые нельзя ограничить – они бесконечны... Бог. Нельзя построить определение Бога: определение – это ограничение, а Бог бесконечен. Как только появляется что-то завершенное, законченное, значит, это уже не Бог – ты назвал так какую-то фантазию, но это уже не Бог. И любовь тоже не хочется как-то ограничивать, ставить ее в какие-то рамки. И человеку трудно сказать «я тебя люблю»: он чувствует, что это ложь – всегда, во всех случаях. И он пытается заменить эти три слова целыми поэмами.

У Мандельштама есть две вариации: «Легче камень поднять, чем имя твое повторить!», «Легче камень поднять, чем вымолвить слово «люблю»!».

Наверное, так было в то время? Почему-то словосочетание «я тебя люблю» очень просто для современного человека… Может быть, я сужу по себе, а кто-то действительно ощущает их по-другому? Боюсь, что эти слова в большинстве случаев произносятся как штамп.

– Вы обращали внимание, что они всегда звучат фальшиво? Даже если скрепя сердце ты выдавливаешь эти слова, они всегда звучат фальшиво. Любовь – это как раз тот самый таинственный предмет, о котором нельзя говорить прямо, о нем нужно умело молчать, нагнетая смыслы между строчек.

О любви в словах не говорят,
О любви вздыхают
лишь украдкой,
Да глаза, как яхонты, горят.

И подвиги, и безумства – это, по сути, попытка выразить невыразимое, попытка перейти к языку этой самой непрямой референции, попытаться воспользоваться теми словами, которые содержат «запахи», потенциальный текст. Это требование Тютчева – «Silentium!». Требование молчания.

О Боге, о любви надо умело молчать, именно поэтому поэзия является основным языком богословия.

В чем основная задача богословия? У классических богословских наук есть множество задач и функций, и я ни в коем случае ни одной не отвергаю. Но функции и задачи наукообразного богословия востребованы, может быть, раз в сто лет на очередном Соборе, когда возникала очередная ересь и богословам нужно на своем профессиональном языке разобраться друг с другом.

Попробуйте объяснить Символ веры человеку, который пришел креститься. Это задача для профессора, как минимум для Алексея Ильича Осипова. Основная задача богословия в массовом порядке – зажечь и разжечь в человеке веру, вдохновить его Христом. Если богослов, миссионер, катехизатор не выполняет эту задачу (а он ее не выполнит, если будет говорить сухим языком академического богословия), тогда грош ему цена.

Но, чтобы говорить хотя бы мало-мальски поэтическим языком, надо получить все-таки сухие академические знания.

– Безусловно, эти знания и академическое богословие тоже очень нужны. Я ни в коем случае не противопоставляю, но хочу указать на тот тип богословия, который сегодня незаслуженно забыт в академиях и семинариях.

Один из трех людей, удостоившихся высокого звания богослова, преподобный Симеон Новый Богослов, как раз говорил с людьми о Боге посредством гимнов. Это его стиль.

Например, иудеи боялись произнести слово «Бог» и даже писали «Б-г».

– Если мы вспомним Декалог Моисея, то третья заповедь: «Не произноси имени Господа Бога твоего всуе». Вы никогда не задумывались, почему она входит в число важнейших десяти заповедей? Ведь грехов человек может придумать очень много, да уже и придумал, и творит их каждый день. Нужно составить некий шорт-лист заповедей, на двух табличках много не поместится, поэтому только десять самых главных. И в эти десять самых главных попадает заповедь: «Не произноси имени Господа Бога твоего всуе».

Давайте сделаем краткий вывод по нашей передаче.

– Надо овладевать языком поэзии. Тогда мы будем людьми гармонично развитыми и будем понимать истины в их полноте, насколько нам это доступно.

Спаси Господи за эту прекрасную беседу. Напоследок благословите наших телезрителей.

– Господь да помилует нас и поможет нам в наших трудах. Доброго здоровья!

Записала:
Ксения Сосновская

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475