Сектовед Александр Дворкин: Эту работу я воспринимаю как послушание

Продолжение. Начало в №7 (904) – №11 (908)

Игумен Лука (Степанов): – Александр Леонидович, мы сегодня хотели бы спросить Вас уже как историка, история же – ваша базовая специальность...

Александр Дворкин: – Совершенно верно.

И.Л.: – О ней и поговорим, и не отступим, как в прошлой передаче, когда хотели говорить об Америке…

А.Д.: – Поговорили об определенных аспектах американской жизни.

И.Л.: – Такое чувство, что история сейчас – как не пристроенная дочь, которую никак ни за кого не выдадут. Вроде Президент просит: напишите учебник, а проблема остается. Я, например, вижу историю как все-таки очень мощную идеологическую науку – уж простите за такое слово, относящуюся больше к XX веку наших реалий советских. Но, конечно, она не может быть ни нравственно, ни духовно нейтральна. Наверное, поэтому сейчас история такая непонятная. Каково Ваше видение ситуации в исторической науке, которая наследовала много от истории марксизма-ленинизма? У нас многие сейчас на кафедрах Рязанского университета не скрывают, что переходят потихонечку от своих искренних пристрастий (не знаю, правда, насколько искренних), к этой идеологии прошлого века, на какие-то новые позиции, хотя еще не перешли на православные. Что за ситуация сейчас?

А.Д.: – Знаете, история, наверное, самая ненаучная наука и самая необъективная дисциплина – с этим ничего не поделаешь. Ненаучная в том смысле, что в любой науке есть свои законы: у физики, математики, в филологии – языки развиваются по определенным законам. А вот в истории никаких законов нет. А исторические школы, утверждавшие, что такие законы есть, как раз оказались вполне антиисторическими. Марксизм-ленинизм – одна из них. Как-то Маяковский писал: «Маркс открыл истории законы» – это когда одна формация сменяется другой с неизбежностью: рабовладельческий строй сменяется феодальным и так далее, но, на самом деле, уже многие люди знают, что это совсем не так. Все эти формации абсолютно условны, и совсем не обязательно одна сменяется другой, и их вовсе нет. И про феодализм большой вопрос, был ли он. Маркс французскую модель перенес на весь громадный пласт человеческих отношений. В любом случае, закон – это что-то, что можно просчитать и измерить. То есть мы знаем, что если подбросим в воздух камень, то можем посчитать, когда он упадет на землю: есть закон тяготения, позволяющий нам это сделать.

Что касается истории, можем ли мы просчитать какое-то будущее событие? Понятно, что нет. Это совершенно невозможно, и в этом смысле христианский историк находится в привилегированном положении, ведь он понимает, что история – это взаимоотношения, встреча двух свободных воль – человеческой и Божией. Там, где есть свободная воля, никаких закономерностей быть не может: на то она и свобода, что человеческая воля может работать совместно с Божией волей энергично, а может противиться Божией воле. Может быть много разных возможностей и вариантов: множество людей – у каждого человека есть своя свободная воля. Из этого, собственно, складывается история.

Может ли история быть объективной? Очень серьезный вопрос. Любой историк имеет свою точку зрения, излагает эту точку зрения при описании события. Могут описывать события, не излагая никакой точки зрения, никак их не комментируя. В этом случае объективность историка проявится в подборке событий – ведь все события невозможно описать: если мы попросим кого-нибудь описать свой вчерашний день, он напишет два или три события, а если он будет записывать все поминутно, это у него займет времени больше, чем весь вчерашний день. А если попросим сделать то же самое через месяц, он, даже если запомнит этот день, назовет не те события, которые описывает сегодня, а вспомнит другое событие, которое ему будет казаться ключевым, но про которое сегодня он не вспомнит. Может, будет какое-то третье событие.

Если мы попросим человека описать вчерашний день своего друга, он напишет про одно, а друг про другое. Друг может даже возмутиться: а что это ты такое пишешь, я это совсем не так вижу!

Мы все воспринимаем через призму наших собственных убеждений, наших собственных взглядов. В каком-то смысле работа историка подобна работе судьи: судья выслушивает свидетелей, и он знает, что вот этот вот свидетель – родственник потерпевшего; соответственно, он понимает, что даже если этот свидетель пытается все честно рассказать, он невольно будет описывать факты в пользу потерпевшего. А этот свидетель – жена подозреваемого; соответственно, опять же понятно, что она будет с определенным наклоном описывать произошедшее.

Судья все это выслушивает, задает наводящие вопросы и потом на основании всего сказанного выносит решение, максимально приближенное к справедливости, исходя из всех этих поправок.

Вот и историк похоже работает. Разница лишь в том, что у судьи есть возможность вызвать всех свидетелей, а у историка нет – что-то сохранилось, а что-то и нет. У судьи есть возможность задать наводящие вопросы, а историк не может этого сделать. Что написано, то написано, другого уже не спросишь, хотя очень хотелось бы.

И.Л.: – Из Ваших слов вполне следует, что некоторая размытость исторических определений связана с недостатком какой-то самоидентификации на современном этапе российской идеологии, какого-то духовного выбора, нравственной позиции. Она иногда звучит, но это не сформулировано четко. Некоторые православные круги торопят: «Давайте признавайте Православие в Конституции, давайте сформулируем». Отдел образования – преимущественно воспитание в тех нравственных позициях, которые и Церковь приносит человечеству. Есть ли надежда, что мы как-то сформулируем хотя бы историю России последнего тысячелетия, сформулируем какую-то национальную идею?

А.Д.: – Ну, это тоже. Но как понять, раньше курица или яйцо? Сможем ли мы сформулировать нашу национальную идею, опираясь на историю? И сможем ли создать работающее, максимально приближенное к реальности пособие по истории, не имея национальной идеи?

Наверное, это два процесса, которые должны идти параллельно и как-то задействовать друг друга. Знаете, я в Рязань приехал из-за конференции по тюремному служению, в том числе и служению священников в тюрьмах, в местах лишения свободы. Вопрос, в том числе, поднимался, меня поэтому и пригласили, о новоязычестве, которое развито среди заключенных. Почему же люди падки на такие очевидные антиисторические грубые подделки? Происходит это в том числе из-за нашего исторического невежества. Вы сказали про советское наследие. К сожалению, оно тяжким грузом висит над исторической наукой и над учебниками, которые есть в школах и отравляют своими мифами наше сознание.

Если мы вспомним миф о кровавом Крещении Руси, то новоязычники скажут, что 9 млн было зверски зарублено христианами. Но столько населения тогда не было и зарубить такое количество было невозможно. Но это из советских учебников истории – это «кровавое Крещение Руси». (Окончание в следующем номере)

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475