Священник Михаил Легеев: Исихазм и умное делание

Что такое исихазм?

– Исихазм – греческое слово, происходит от «исихия», означающее «тишина, безмолвие, молчание». Этот термин многомерный и им обозначаются разные явления. Это слово применяют в более широком или более узком смыслах.

Когда возникло это понятие, в какую эпоху развития Церкви?

– Само это понятие возникло достаточно поздно, где-то после XIV века в связи с определенными историческими событиями, а именно в связи с деятельностью святого святителя Григория Паламы, который написал произведение «Триады в защиту священно-безмолвствующих» (исихастов). В узком смысле оно связано с этой эпохой свт. Григория Паламы. А в широком смысле мы можем говорить об исихазме как о том, что должно быть признаком жизни каждого христианина.

А почему мы об этом не читаем в Евангелии?

– Евангелие написано о Христе Спасителе и оно подобно горчичному семени. Оно содержит в себе все, но это все потом вызревает и разворачивается в грандиозное древо, и появляются какие-то новые термины, мысли, понятия, которых не содержалось в Евангелии, но которые раскрывают тот бесконечный всеобъемлющий смысл, всецело обнимающий человека и его назначение, его призвание, направленное ему от Бога. Потом история разворачивается в тех или иных понятиях, явлениях...

Во что развилось явление исихазма и почему произошла такая конфронтация?

– Возьмем великого богослова конца I начала II веков св. Игнатия Антиохийского. Уже у него мы видим богословие молчания, этой Божественной тишины. Он говорит: лучше молчать и быть, чем говорить и не быть. Кто стал причастником Божественного слова, тот может и говорить, и молчать. И в молчании открываться, и в слове. Сам Господь Иисус Христос является для нас образцом этой Божественной тишины, проникающей в самого человека. Корни монашеской практики (пути к Богу у людей разные) универсальны и как корни всего в христианстве, в Церкви безмолвие (исихия) коренится в Самом Иисусе Христе.

Церковь нас учит тому, что грехом человек был разорван и внутри себя и во вне себя. И весь состав его природы пришел в некоторое смятие, в некоторый хаос (отношения с Богом не были прерваны), шум, который представлял собой ни что иное как разориентацию его внутренних сил. Нарушилась изначальная внутренняя тишина состояния человека. Эта внутренняя тишина не означает, что человек сидел, молчал, уподоблялся статуе – наоборот, святые отцы к Самому Богу, к Самому Божественному бытию применяют понятие тишины, но одновременно и слова. Бог – Слово, Сын Божий есть Логос, слово в самом Высшем смысле этого слова. Но одновременно с этим Бог есть сосредоточие тишины. Богословие, связанное с описанием внутреннего состояния Самого Бога, в которое мы никоем образом не можем проникнуть, оно предельно антиномично, внутренне, как бы противоречиво.

Но особенно антиномично богословие. В Боге движение неподвижно, слово молчаливо и наоборот. И все это нераздельно. Потому что Божественная жизнь на самом деле превышает все то, что мы можем выразить нашими человеческими словами. В действительности Божественная жизнь выше и молчания, и слова. Она есть такое слово, которое вмещает в себя молчание, безмолвие и наоборот. Именно такого молчания в меру своей личностной зрелости был обладателем Адам до грехопадения, когда произошла трагическая вещь: дух Адама отделился от Бога, силы души отклонились от зрения духа, а телесные силы перестали слушаться душу и их вектора стали направлены в разные стороны, что неминуемо в конечном счете, заканчивалось смертью человека. Необходимо было восстановить эту утраченную тишину сопребывания человека с Богом. Образ внутреннего стержня, где все направлено к Богу, тело посредством души к духу, а посредством духа и тело и душа к Богу. Именно Христос Спаситель в Самом Себе являет нам источник и образец этой Божественной тишины, о которой говорит св. Игнатий Антиохийский: и молчание Христово есть Слово в самом высшем смысле этого слова и смерть Христова есть Жизнь. Даже когда Тело Его разлучается с душой, с божеством Он абсолютно неразлучен. Это есть высший образец исихии. В самом широком и универсальном смысле этого слова.

Исихазм – это то, к чему призван каждый человек. Становясь членом Церкви, что осуществляет в себе каждый человек в какой-то своей мере, пусть маленькими шагами (т.е мера приобщенности Христу – есть мера исихазма).

Конфликт, возникший с исихастами, касался постижимости и непостижимости Творца.

– Переходим к X–XIV веку, когда формировалось исихатское богословие. Немного истории. В XIV веке на Афон с Запада приехал православный монах Варлаам, большой ученый. Пообщавшись с афонскими монахами, он удивился и поразился практике их молитвы, которую часто видел на Афоне. Он стал ее критиковать, называя многих из монахов омфалопсихами или пуподушниками. В это время на Афоне была широко распространена практика молитвы, когда монахи, молясь Иисусовой молитвой, сочетали молитву с определенным положением своего тела.

Для того чтобы прийти к внутреннему молчанию, где нет грани между молчанием и словом, необходимо пройти путь внешнего молчания. Например, в обычном быту муж и жена, родственники… один что-то обидное сказал – другой промолчит и будет польза от этого. Молчание даже в делах очень далеких от богословия бывает очень полезным. Применим молчание к молитве. Внешнее молчание, выражаемое не только через молчание сил души, но и через молчание телесных сил. Неподвижность, с которой молились монахи, молчание было дополнительным средством на их конкретном личном пути к Богу. Этот путь смутил Варлаама и он начал выступать и писать против афонских монахов, обвиняя их чуть ли не в ереси, что они «неподвижно сидят и созерцают свой пупок».

В защиту этой афонской молитвенной практики и выступил св. Григорий Палама. Кроме этого, он поднял ряд вопросов более глобального универсального характера. В данном контексте свт. Григорий Палама настаивал на познаваемости Бога. Такова была его тактическая задача. Варлаам, критикуя монахов, тоже шел шире этой критики, он отрицал познаваемость Бога, а по большому счету и общение человека с Богом. Он говорил, что Бога человек способен познавать лишь каким-то внешним образом, через внешнее знание, какие-то символы и не более того. Но что Сам Бог никак не может соприкоснуться человека, т.е. пропасть между Богом и человеком абсолютно не проходима. В действительности Бог и познаваем и непознаваем одновременно. Это центральная мысль св. Григория Паламы, он говорит о соприкасаемости человека с Богом, совершенно реальной, опытной.

Как таинственность непознаваемости Бога связана с познаваемостью? Для того чтобы нам познать Бога – это возможно и необходимо – и соприкоснуться с ним и прежде того, чтобы познать Бога и нужно погрузиться в божественное молчание (ставшее и человеческим), исихию и покой, умиротворение наших сил. Каждый христианин призван с Божией помощью выправить внутренний стержень и через это выправление, через исихию, через открытость Богу, через молчание перед Богом, внимание Богу, изумление перед Богом и всего себя отдавая Богу – через это только человек и способен увидеть Бога и соприкоснуться с ним.

Мы видим две грани: молчание и слово неразрывны. Человек способен внимать Богу. Это предстояние Богу, жертва Богу, внимание Ему – это все грани одного порядка, одного целого. И через это он способен соприкоснуться с Богом, услышать Его слово, познать и увидеть Его. Даже когда мы говорим с обычным человеком для того, чтобы что-то услышать и с кем-то соприкоснуться, надо сперва немного помолчать и как-то себя ограничить. Это и проблема личного общения.

О видении Божественного и об Иисусовой молитве? Как это сочетается?

– Человеку невозможно, да и не нужно ни абсолютное молчание (он в ничто превратится), ни бесконечный, ничем непрерываемый разговор. В жизни одно взаимно проникает в другое. Тот поиск молчания, а, в конечном счете, поиск Бога в этой бездне молчания, исихии, тишины, Божественного мрака, поиск Бога через погружение в молчание – это есть действие, энергия. Вне энергии невозможна жизнь человека. Ибо молчание – есть разговор с Богом.

Молитва – обращение к Богу, оно может иметь разные формы. Молитва всегда связана с духом человеческим, с умом человека. Ум соединяется с сердцем, он вовлекает в это соединение и все прочие силы человеческой природы, вплоть до телесных сил. Это может происходить по-разному. В одном случае мы стоим в храме и стоя молимся. Это неподвижность человека относительно Бога, личного ипостасного внимания Богу и вовлеченность, по возможности, всех сил человеческой природы в это внимание. Но это не значит, что эти силы перестают действовать. Даже когда человек неподвижно стоит – это тоже действие. Сама неподвижность по отношению к Богу она тоже динамична.

Вопрос из Германии. Может ли молиться душа после смерти?

– Святые отцы говорят о том, что святые, которые умерли, они продолжают общение с Богом. Если бы душа не могла молиться после смерти, тогда мы не могли бы обращаться к святым. А зачем нам это делать? Если они нас не услышат, то они и с Богом не будут говорить. И наоборот. Факт нашего обращения в молитве к святым говорит о том, что святые, которые на данный момент разлучены со своими телами, но их души находятся в непрестанном общении с одной стороны с Богом, а с другой – с человеком. Потому что они слышат человека и помогают ему.

Вопрос о прелести. Тот же Варлаам обвинял афонских монахов в прелести, в том, что они видят не Божественный свет, а бесовские видения.

– Тут очень хорошо судить по плодам. Варлаам обвинял их в прелести, а сам, в конечном счете, впал в ересь, откололся от Церкви. Это ли не прелесть? Всегда действует этот духовный закон – человек осуждает другого и сам впадает в то, что осуждает. Соборы осудили его учение. Он уехал на Запад. Если бы признал свою неправоту было бы все по-другому.

С другой стороны, нельзя судить лишь по внешним критериям. Внешним образом многие вещи трудно отличимые (например, экспонаты музея восковых фигур). Или пример со светом: монахи видели нетварный свет, и некие люди, пребывая в прелести, тоже видят какой-то свет. И антихрист будет изображать из себя Христа. Очень много подобных (нейтральных, со знаком + и –) похожих вещей.

Судить об истинной природе того или иного явления или вещи можно только рассуждая об этом духовно, а не каким-то внешним образом. Так человек, опираясь даже на свой микроскопический духовный церковный опыт (отраженный свет Христовый), он должен быть честным и на него нужно опираться, зная свою меру, а с другой стороны опираясь на опыт Церкви, на опыт святых отцов, прислушиваясь к соборному голосу Церкви, тогда мы получаем видимый и значимый результат.

Раб Божий Георгий спрашивает о профессоре Осипове, о произведении «Откровенные рассказы странника», которое вводит в прелесть, потому что там приводят сомнительные духовные практики? Где критерий прелести?

– Внешне все что угодно может стать источником прелести и поводом греха в человеке, также и все что угодно может быть использовано в пользу, из каких-то нейтральных вещей. Из практики молитвы: есть много путей к Богу, которые достаточно сильно отличаются друг от друга. Они едины в неком духовном стержне, но во внешних формах они могут отличаться довольно сильно. Мы видим это в многообразии опыта святости, в многообразии опыта от конкретных людей, в том числе в многообразии опыта молитвы.

Рассмотрим общение людей друг с другом: муж, и жена, дети и родители. Можно привести примеры множества любящих друг друга людей, которые общаются друг с другом совершенно по-разному: кто-то общается много, кто-то мало, один много говорит, другой – много слушает или наоборот.

Множество вариантов глубокого общения основанных на любви человека к человеку, которые будут совершенно не похожи один на другой. И наоборот можно привести примеры ситуаций в семейной жизни, которые будут внешне очень похожи, но в одной семье будет любовь, а в другой нет. Внешне совершенно по-разному, а в духовном смысле – все одинаково.

Сказанное не означает, что нет каких-то универсальных законов духовной жизни, они есть. И тот же Алексей Ильич Осипов верно отмечает наличие этих законов. Обращает внимание всегда на то, что путь человека к Богу развивается в виде лествицы по определенным внутренним закономерностям, это действительно так. Но проблема состоит в том, что человеческое сознание склонно к тому нынешнему состоянию, чтобы усматривая какую-то верную мысль, идею, грань истины, превращать эту грань в целостное видение, забывать о других гранях, не замечать их. И тут начинаются проблемы, потому что богословие антиномично. Когда мы об этом забываем, начинаются проблемы. И жизнь антиномична и когда мы об этом забываем, начинаются проблемы. Важно видеть универсальные закономерности, но важно понимать, что есть универсальная закономерность, а что есть конкретный ипостасный путь.

Если говорить конкретно о книге «Откровенные рассказы странника», то надо помнить, что это не пособие для молитвы, никоим образом. Это почти художественная книга, которая призвана показать красоту отношения человека с Богом без каких-то рецептов. Известно, что целый ряд святых рекомендовали их своим духовным чадам. Но обращение на какую-то одну грань, не надо забывать, что есть и другие грани, которые дополняют, а не отрицают первую. Часто то, что нам кажется взаимоисключающими вещами, не является таковым.

Например, в IV веке борьба арианства с евномианством – две крайности. И святые отцы между ними. Одни говорили, что в Боге только единство, тотальное единство, а другие говорили, что там глобальная троичность, тотальная троичность, умрем за троичность. А истина сочетала оба момента, но людям было трудно это увидеть. Также и в отношении аскетического богословия. Та же молитва может быть и быстрой, и медленной, и длинной и краткой, и частой и долгой... У каждого человека и своя мера, и свой духовный путь и особенности, свой духовный наставник и свое ипостасное индивидуальное продвижение к Богу.

При том есть общие закономерности, которые проявляются по-разному, в каждом конкретном случае и дают нам огромный спектр практик. Свт. Игнатий (Брянчанинов), великий святой, делает акценты на какие-то одни важные в аскетике вещи и св. Порфирий Кавсокаливит делает акцент на другие важные вещи. И они дополняют друг друга важными акцентами. И нам важно увидеть красоту богословия того и другого и то, как они дополняют друг друга. И это не простая задача.

Раб Божий Артемий задает вопрос. Какие могут быть последствия для молящихся Иисусовой молитвой без руководства священника и в чем заключается это руководство?

– Всякая молитва есть личный разговор с Богом. Независимо от того обращаемся ли мы к Богу своими словами, или читаем молитву в молитвослове, или молимся в Церкви вместе с другими… Любая молитва имеет личностное измерение. Это самое главное в молитве, и если его нет, то молитва бессмысленна.

Иисусова молитва самая краткая. Повторение Иисусовой молитвы призвано, как и любая другая практика молитвы, исполнить ту же самую задачу – укрепить наше отношение с Богом. Нам важно не потерять личностного измерения молитвы. Но тут возникает такая проблема: когда мы молимся или в храме, или самостоятельно, читая утреннее или вечернее правило, или в качестве правила молясь Иисусовой молитвой, мы входим в область рамок, какой-то необходимости, и нам важно, держа себя в этих рамках, не потерять главный аспект личного общения (такая опасность есть), а саму молитву превратить в некую технологию получения благодати. Молитва – это не технология получения благодати, а общение с Богом.

Как общаемся с близкими – тот же принцип должен быть в молитве. Руководство священника, прежде всего, необходимо для того, чтобы верно направить нас в нужное русло, чтобы каждый из нас незаметно для себя, из области свободы, свободных отношений с Богом, не переместились (пусть они несовершенны, но, тем не менее) в область необходимости чистых схем компьютерных технологий.

Полную версию беседы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475