Протоиерей Александр Будников: Приходская жизнь вчера и сегодня

Наша сегодняшняя тема – приходская жизнь: вчера и сегодня.

– Сначала я упомяну количество приходских храмов, существовавших до революции. По состоянию на 1916 год, в России было около 70 000 храмов. Перед Великой Отечественной войной, по разным оценкам (точных данных нет), было примерно 300 храмов в границах Советского Союза – до 1939 года, то есть до присоединения Западной Белоруссии, Западной Украины и Прибалтики. Перед самой войной, с учетом присоединенных территорий, было примерно три с небольшим тысячи приходских храмов.

Когда советская власть изменила свою политику по отношению к Церкви, то есть прекратились кровавые гонения, массовое закрытие храмов, к 1957 году (к началу уже хрущевских гонений) в Советском Союзе было 14,5 тысяч храмов. В результате хрущевских гонений закрыли около 10 000 храмов. А к 1988 году, когда праздновали 1000-летие Крещения Руси, в Советском Союзе действовало около 7 000 приходов или приходских храмов.

10% от дореволюционного состояния.

– Примерно так. Если перед самой войной, не считая присоединенных западных территорий, у нас оставалось четыре правящих архиерея и примерно около 500 священнослужителей (те, кто чудом уцелел от расстрелов или лагерей), то уже к 1988 году было чуть больше 6 000 священников и очень немного диаконов, потому что их имели только состоятельные приходы (кафедральные или очень большие соборы), а сельские или провинциальные приходы вообще не имели диаконов, это считалось роскошью.

Мне, как священнику старшего поколения, довелось служить в советский период 15 лет (уже 41 год, как я священник). Я был приходским священником с 1974 года по 1988 год включительно, служил в разных храмах нашего города, в трех соборах: в Троицком соборе Александро-Невской лавры (как тогда называлось, бывшей Александро-Невской лавры), Спасо-Преображенском соборе, в Никольском Богоявленском (в то время кафедральном) соборе и в ряде других небольших храмах.

Тогда в нашей Ленинградской епархии было всего 13 действующих приходских храмов, 14 был храм духовной академии, далее домовый храм при покоях правящего митрополита, и еще за Троицким собором был небольшой храм, который открыли в 1983 году. Он был приписан к Троицкому собору, поэтому назвать его приходским храмом в полном смысле этого слова нельзя. Когда иностранным делегациям нужно было показать число действующих храмов, то с натяжкой называли 16, но фактически именно приходских храмов было 13.

Известно, что Архиерейским Собором под нажимом советской власти в 1961 году было введено положение об управлении всей Русской Православной Церковью, а приходской устав изменен так, чтобы восстановить советское законодательство от 1929 года, – как они это объясняли. То есть если в 1945 году на Поместном Соборе при избрании Патриарха Алексия I был принят приходской устав, где настоятель являлся главой прихода, председателем приходского собрания и приходского совета, то с 1961 года настоятель и духовенство были лишены всякой возможности управлять приходом и участвовать в его финансово-хозяйственной деятельности. Этой деятельностью занимались так называемые исполнительные органы, то есть староста, его помощник или заместитель и казначей. Этих людей как будто бы избирали собранием «двадцатки», фактически же кандидатов выдвигали уполномоченные или местный исполком.

Вся финансово-хозяйственная власть принадлежала этой тройке. Настоятель и все остальные члены причта были полностью оторваны от этой деятельности. Если исполнительный орган составляли люди более или менее положительные (но это было редко), тогда еще как-то прислушивались, а если они были напичканы инструкциями уполномоченного, то бесполезно было что-то говорить. Это могло даже вызвать конфликтную ситуацию. И они могли обратиться к уполномоченному, что такой-то настоятель или батюшка (если причт из нескольких человек) не устраивает, и через короткое время появлялся указ Правящего архиерея о переводе его в другое место.

Политика была такая, чтобы никакой священник не служил долго на одном приходе: когда он долго служит и если очень духовно настроенный, молитвенник, то люди ощущали в нем истинного пастыря и, естественно, к нему стремились, и не только местные прихожане, а даже с других приходов. А это не устраивало уполномоченного, советскую власть, и поэтому перетасовка происходила очень часто, чтобы он нигде не «засиживался» и чтобы не образовывались ячейки, напоминающие общину.

Но я, как приходской священник, замечал: в наших крупных соборах бывало огромное количество прихожан в большие праздники, иногда на Исповедь стояло до полутора тысяч человек, и, естественно, Исповедь была общей в этом случае, физически невозможно было одному священнику провести частную Исповедь. Тех, кто приходил изредка и только на большие праздники, мы иногда называли захожанами, тем не менее, всегда в этих храмах была ячейка или ядро постоянных прихожан. Официально они не являлись общиной, никакого специального списка ее членов не было, но такая ячейка была. Люди там были очень сплоченные, друг друга знали и помогали. Тогда не было мобильных телефонов, даже и квартирных телефонов не было, но связь постоянно поддерживали, оказывали ту или иную помощь.

Прихожанами чаще всего были женщины, да и то немолодого возраста, – они не боялись. А вот мужчин почти не было: редко-редко среди молящихся увидишь, что какой-нибудь старичок стоит. Но алтари наших соборов были вместительные, и там набиралось немало мужчин, которые работали где-то «на приличной должности» и не могли стоять открыто среди молящихся, чтобы их никто не увидел и не узнал. Они тихонечко приходили в алтарь, мы их знали, им уже был разрешен туда вход, и они всю службу там молились, иногда со вздохом: «Слава Богу, что хоть здесь можно перекреститься без всякой боязни».

Приходская жизнь того времени, несмотря на все трудности, мне кажется, была более духовная. Потому что пойти в храм открыто – это был уже подвиг, даже вызов окружающей обстановке, господствующей идеологии, это требовало определенного мужества.

Священнослужители тогда, естественно, были стеснены в своей пастырской деятельности. Например, до приснопамятного митрополита Никодима (до его восшествия на нашу кафедру в 1963 году) в Ленинграде почти не было проповеди, потому что надо было ее писать заранее, отдавать на проверку благочинному, уполномоченному, и только после этого можно было зачитать с амвона. Владыка Никодим как пришел, сразу эту практику ликвидировал и, наоборот, категорически понуждал всех нас проповедовать хоть на каждом богослужении без всякого препятствия. Правда, два экземпляра проповеди надо было сдавать в конце года для отчета.

Мы были стеснены: не могли свободно ездить по домам и совершать там молебны, совершать панихиды на кладбищах, не разрешалось крестить детей дома. Единственное, что разрешалось, – посетить больного по его просьбе на смертном одре и причастить Святых Христовых Таин или соборовать. Но даже здесь требовалось заполнять квитанцию-заявку, что это бесплатная треба, хотя это почти не исполнялось: иногда для отвода глаз делали несколько таких квитанций, чтобы показать, что два-три раза в год священник ходил по таким требам (на самом деле десятки раз приходилось ходить), чтобы уполномоченного порадовать, что духовные потребности уменьшаются. Так же делали иногда старосты, когда масса людей приходила за крещенской водой в сочельник и в сам праздник Крещения Господня, уменьшая каждый год в отчетах кубатуру израсходованной воды, чтобы уполномоченный думал, что уменьшается религиозность, ведь он тоже где-то отчитывался в верхах. То есть присутствовало такое своего рода лицемерие и обман, но другого выхода не было. Мы все совершали на свой страх и риск: и крестили, и совершали молебны, и посещали тихонечко кладбища...

Невозможно было открытым образом пойти в больницу. Мне приходилось иногда по просьбе некоторых людей посещать больницы. Родственники предварительно договаривались с главным врачом или с заведующим отделением, я приходил в подряснике, на меня надевали белый халат, чтобы подрясник прикрыть, и я шел как посетитель. Потом приходил в палату, тихонечко надевал епитрахиль, готовил Святые Дары, из Требника вполголоса читал молитвы больному, проводил с ним беседу или Исповедь и после этого причащал так, чтобы не привлекать внимание посторонних, потому что это не разрешалось.

Когда-то святитель Иоанн Златоуст сказал, что горе христианам, если их не гонят. То есть когда нет трудных внешних обстоятельств, люди как-то ослабевают.

Мне думается, в настоящее время это главная наша беда, хотя духовенства и храмов стало намного больше (сейчас около 30 000 действующих приходских храмов), есть все возможности. Мы раньше только мечтали о воскресных школах, я даже не имел права как священник проводить беседы (но мы проводили их на свой страх и риск. Я в Александро-Невской лавре делал так: когда служил очередной акафист, объяснял первый член Символа веры, в следующий раз – второй и так далее. На это как-то не обращали внимания, но потом мне сказали, что такие беседы приравнивались к курсу воскресной школы, а по закону этого делать было нельзя).

Сейчас все есть: и воскресные школы, и сколько угодно можно беседовать с прихожанами, можно ездить по домам, совершать крестные ходы – полная свобода. Раньше невозможно было купить церковный календарь в лавке храма, не было молитвословов, книг, Священного Писания. Прихожане даже в этой области поддерживали друг друга – переписывали акафисты. Сейчас как-то не так развито пение акафистов, а тогда прихожане очень любили петь их нараспев по воскресным вечерам или в другие дни недели, но не у всех были тексты, и люди их от руки переписывали, друг у друга брали и стояли с этими тетрадочками или листочками. А как пели!

Иногда я слушаю по радио «Град Петров» трансляции Литургии из Спасо-Преображенского собора. Я сам там раньше служил, и как там пел народ Символ веры или «Отче наш»! Сейчас поет профессиональный хор. Люди есть, но они пришли и ничего не знают, может быть, их привлекает хорошее пение хора, и это слава Богу, но сами они ничего не могут. Если выйдет диакон и с ними запоет, они не будут его поддерживать, народного пения не получится, как пели раньше.

Что касается духовенства, то на смену таким, как я, пришло новое, молодое поколение. В основном хорошее пополнение, ничего не могу сказать, даже радуюсь, что где-то они более развитые, более грамотные, чем мы, очень хорошо владеют современными электронными технологиями. Мы не такие – да у нас этого и не было, даже машинки пишущей не было.

Но, как мне представляется, не хватает пастырей – молитвенников. Они есть, но их очень мало. Раньше храмов было меньше, но в каждом приходе был такой священник более высокой духовной жизни, авторитетный, и к нему приходили и приезжали люди; сейчас это есть, но не так.

Вопрос телезрительницы из Санкт-Петербурга: «Я хотела спросить, по какой причине сейчас переводят из одного храма в другой? Мы так привыкаем к нашим диаконам, священникам. Почему же их переводят?»

Дополню вопрос телезрительницы вопросом, поступившим в группе через интернет: когда вокруг одного священника формируется некая группа прихожан, особо его почитающих, – это хорошо или плохо? И как быть с переводами священников?

– Сейчас таких частых переводов не бывает. За время правления Владыки Владимира вообще почти не было переводов. Я как благочинный знаю, что переводы были, когда батюшка или диакон сами захотели перейти в другой приход, и требовалось только согласовать это со старым настоятелем и благочинным и с новым. Писались с той и другой стороны прошения, а Владыка Владимир только подписывал. Я ему сам говорил, что мне как старому священнику это даже непривычно, нас ведь тогда и не спрашивали: как снег на голову, приходил указ о переводе из одного храма в другой. А здесь: согласно прошению, такой-то переводится в такой-то приход. Поэтому сейчас частых переводов не бывает, если есть, то чаще всего – по желанию того или иного священнослужителя.

Что касается второго вопроса, когда в приходе несколько священников, иногда бывает так, что около одного батюшки группируется больше прихожан, чем около других. Если этот батюшка действительно духовно настроен, молитвенник, не интриган и не впавший в прелесть или самомнение, то здесь плохого ничего нет, тогда пусть другие тоже подтягиваются и смотрят, какие они, как служат и как общаются с людьми. А если этого батюшку просто куда-то «заносит», он впал в прелесть, группирует около себя своих почитателей и это будет напоминать сектантское направление – в случаях, если это становится явным и вредным для жизни прихода и всей Церкви в целом, должны применяться санкции правящего епископа.

Или бывают случаи, когда батюшка со сложным характером конфликтует с другими, никак не может быть в полном согласии и мире – такого переводят в приходы, где он будет один, чтобы не с кем было конфликтовать. Для того и существуют Правящий архиерей и институт благочинных, которые должны наблюдать за порядком.

Сейчас в храм можно войти без всяких трудностей, и часто бывает так, что люди приходят в храм, видят причащающихся людей и автоматически подходят к Чаше. Что это?

– Такое бывает, но нечасто, и злоупотреблений здесь нет. Как правило, священники внимательно наблюдают, но бывают единичные случаи, когда этого не замечают. Приведу пример из своего прихода храма Илии Пророка, который я возглавляю более 27 лет. Когда мы начинали, с первыми прихожанами вместе трудились – выгребали грязь, мусор и приводили наш храм в то состояние, чтобы можно было совершать богослужения. В основном это были пожилые люди. Из них уже почти никого не осталось в живых. У нас с 1991 года действует воскресная школа, и через нее уже прошло два поколения. За эти 27 лет я наблюдаю положительную динамику: сейчас большинство прихожан составляют молодые люди или люди среднего возраста, а вот пожилых уже единицы – произошла смена поколений. И люди уже приходят семьями, с детками. Такое произошло благодаря воскресным школам, в программу которых входит все: и то, как нужно ходить в храм, и наставления, как надо молиться, и главные вероучительные истины, беседы о таинствах.

Слава Богу, мы дожили до такого времени, когда наши приходские общины стали динамичными, сплоченными. Сейчас и Святейший Патриарх Кирилл, и в Высшем Церковном Совете, и на Архиерейских Соборах говорят, что должна активизироваться приходская жизнь. И главное ее направление – создание общин. Но их невозможно создать административно: взять и объявить, что «завтра будет община», такое изменение происходит в жизни постепенно. Людей не обманешь: можно внешне красоваться, но, если внутри батюшка не очень наполнен духовной, молитвенной жизнью, люди это чувствуют духом и сердцем и, естественно, будут больше стремиться в тот храм или к тому священнику, где будут ощущать молитвенную жизнь на внутреннем, духовном уровне.

Сейчас многие миряне слышат, что в храмах существуют некие общины, но, заходя в храм, эту общину нельзя сразу увидеть. Как человеку стать членом той или иной общины?

– Значит надо чаще посещать этот храм. Когда я только начинал свою христианскую жизнь, будучи молодым человеком, и только уверовал, моим первым храмом был Троицкий собор бывшей (как тогда говорили) Александро-Невской лавры. Если я раз или два заходил, естественно, меня никто и не знал. Но когда я стал ходить каждое воскресенье, каждый праздник, то очень быстро и я узнал многих, и меня стали знать. Через год я пожелал поступить в духовную семинарию, а тогда ни молитвословов, никаких других книг не было. Когда мне вручили в канцелярии семинарии программу того, что я должен освоить, я не знал, где взять эту информацию, и мне все сделали прихожане Троицкого собора, даже певчие в этом участвовали: напечатали на машинке целую брошюру, по которой я готовился к вступительным экзаменам. Так, с Божией помощью, я поступил в семинарию. То есть если вас будут постоянно видеть в определенном храме, вы обязательно вступите с кем-то в тот или иной контакт и постепенно вольетесь в эту общину. Конечно, если будете бывать там раз в году, то кто же вас будет знать? И вы никого не узнаете.

Можно ли человеку, будучи прихожанином одного храма, исповедующемуся у одного священника, в какие-то воскресные дни посещать другие храмы?

– Можно. Почему же нельзя?

Это не предательство?

– Ну что вы! Какое предательство? Даже до революции была определенная практика. Поскольку храмов было много, около 70 тысяч (почти в каждом селе), то если в каком-то селе был престольный праздник, из других приходов ехали или шли пешком, чтобы вместе с прихожанами этого храма радоваться, торжествовать, прославлять тот или иной праздник. И в советское время так происходило, хоть и немного было храмов. Но свой храм забывать тоже нельзя.

Как быть, если в общине храма вдруг возникает какое-то разделение или ссора, ведь молиться и причащаться мы можем только в мире?

– Такое, к сожалению, иногда бывает. Но конфликтные ситуации не происходят сами по себе, и здесь должна быть пастырская мудрость и со стороны настоятеля, и со стороны священников, чтобы погасить конфликт. Но если мира там нет, значит епархиальная власть должна применять санкции: менять настоятеля или переводить какого-то священника, который является предметом соблазна или причиной конфликтов. Пастырская работа должна быть, иначе никак. Во что может превратиться стадо без пастыря?

Остаться стадом.

– Вот именно, неуправляемым стадом. Для того мы, священники, и поставлены, чтобы духовными словесами этим стадом управлять, направлять, вразумлять, а иначе священник будет как плохой пастух. Даже в сельской местности, если пастух не справляется со стадом коров, его заменяют. Так и здесь.

Что бы Вы могли посоветовать как главные, основные принципы духовной жизни?

– Самое главное – надо учиться молиться: без молитвы нет религии, нет связи с Богом. А что такое молитва? Часто молитва нами понимается как вычитывание. Это очень просто: взял молитвослов, вот правило утреннее, вот вечернее, вот к Святому Причащению, встаем и, как заведенный моторчик, начинаем прочитывать молитвы. Пусть каждый сам себе задаст вопрос: может быть, только устами произносим, а ум и сердце пребывают где-то в другом месте? Молитва должна иметь три главных качества или свойства – это слова святителя Игнатия (Брянчанинова): внимание, благоговение и покаянное чувство смирения, сознания своей греховности и недостоинства.

И не надо здесь гнаться за количеством молитв. Прежде всего надо научить себя молиться с вниманием, благоговением, со смирением и покаянным чувством. Кстати, если начать следовать этим условиям, то мы ощутим, как трудно молиться. Можно даже в пот себя вогнать от напряжения всех внутренних духовных и определенных физических сил, чтобы сконцентрировать в себе внимание для пламенной, внимательной, благоговейной молитвы. Поэтому начинать надо духовную жизнь с того, чтобы учиться молиться, а потом увидеть состояние своей греховности, не думать о себе высоко, как иногда для нас свойственно: если мы не делаем каких-то тяжких грехов, то вроде мы и хорошие, порядочные. Как говорил преподобный Петр Дамаскин, духовная жизнь начинается с ведения своих грехов.

Расшифровка:
Елена Кузоро

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475