А. М. Шилов: По зову души

Продолжение. Начало в №№33–34 (2014)

Скажите, образы монахинь чем отличались для Вас как для художника от всего остального мира? Что Вы в них выделяли?

Кого бы я не писал, моя задача – выразить внутренний мир человека, его характер, я уже говорил об этом.

А как Вам это удается?

Художник должен быть с оголенным нервом, и он должен мизинцем, спиной чувствовать душу человека, которого собирается писать. Если он не чувствует этого, он не напишет портрета, который войдет в наше сердце, заставит зрителя остановиться у картины.

Поэтому я и говорю, что художник должен быть с оголенным нервом и, по возможности, конечно, психологом, без этого невозможно. И он должен при абсолютном сходстве, я уже это говорил, передать внутренний мир того человека, которого он пишет. Когда я пишу, я не думаю, какая профессия у этого человека.

Чем они отличаются? Люди везде люди: за стеной ли монастырской, или в миру. Есть ведь монахини в миру. У меня, например, есть портрет «Монахиня в миру». Духовная мать митрополита Мефодия, матушка Макария. Она была стенографисткой по образованию и монахиня, как и ее мама, была в миру, занималась перепиской Одесского митрополита с другими монастырями. Это особая милость и доверие иерархов Церкви, которые дают личные указания, чтобы можно было быть монахиней в миру. Так надо быть уверенными в этой женщине, которая согласилась стать монахиней в миру! Это даже большее испытание, чем за монастырской стеной.

В какие годы Вы начали создавать эти образы Православия? В 80-е, в 90-е годы?

В 80-е года, еще при Советской власти написал.

Не было нареканий на этот счет?

Никогда никаких. Более того, на Всесоюзной выставке, помню, выставил портрет, с великим удовольствием писал, умнейшего митрополита, он жив, к счастью, Филарета. Он до недавнего времени был экзархом Белоруссии, но сейчас по плохому самочувствию физическому ушел на пенсию. Хочу сказать, что такие люди, как он, духовные, не уходят на пенсию, у них душа предана Богу, пути раз и навсегда избранному. С ним общаться было величайшее удовольствие. Его портрет я написал в 1987 году. Он ко мне приезжал в 8 утра, всегда живой и энергичный. Ум четкий, роскошная память. Он из музыкальной семьи, очень образованный, его отец был профессором Московской консерватории, виолончелист. Я, когда ездил в течение последних пяти лет в Беларусь по приглашению президента Лукашенко с персональной выставкой, привозил туда портрет митрополита. Он всегда был сам на открытии. Когда последний раз приезжал, белорусские власти просили меня написать его второй портрет, чтобы этот портрет остался в Белоруссии. Может быть, так и состоится – по крайней мере, я этого очень хочу; все зависит от здоровья митрополита Филарета, а я готов, с удовольствием буду его писать.

В 80-е годы, очень хорошо помню, я училась тогда в Московском университете, у нас на Пасху обязательно устраивали дискотеку, чтобы студенты не пошли в в церковь. Вся страна жила так, а Вам позволяли писать эти портреты? Это что? Что позволено Юпитеру, то не позволено быку?

Более того, была Всесоюзная выставка, посвященная какому-то юбилею советской власти, и я выставлял этот портрет на этой выставке в Манеже. Никакого не было сопротивления.

А были ли отзывы от партийных властей на предмет галереи, православных образов – митрополитов, священников, послушниц, послушников, которую Вы стали создавать?

Мне никогда никто никаких упреков не делал. Даю слово. Никогда.

А Вы как это объясняете?

Не знаю. Я, во-первых, сам всю жизнь был беспартийным. Самое мое высокое звание в партийной иерархии – пионер. Я даже комсомольцем никогда не был, не говоря уже о партии. Моя партия – моя совесть.

А может быть, причина в том, что тогда картины Вы еще не подарили государству, они просто еще не появлялись на выставках?

На выставках они были. На выставки приезжали, помню, и Горбачев, и Лигачев, и кто только не приезжал.

При Горбачеве уже многое что было позволено...

И до Горбачева я делал выставки, где выставлял портреты религиозных служителей, и мне никогда никто ничего не говорил. Может быть, если я был бы партийный, то мог бы услышать какие-то нарекания или намеки на них, а так даже близко мне никто ничего не говорил.

Вы ведь параллельно писали портреты людей обычных.

Самых разных.

Вашей кисти принадлежит портрет Гагарина...

Я ездил по деревням, писал брошенных старух, стариков. Казалось бы, это немой укор советской власти, ведь эти люди отдали свою единственную жизнь, свое здоровье, жили, можно сказать, как в трудовых лагерях, работая за трудодни. Я их писал одинокими, в какой-нибудь избе, на какой-нибудь старой кровати и так далее. Никаких упреков не было никогда. Наоборот, портреты стариков, брошенных детьми и государством, находили всегда положительный отклик в сердцах тех, кто приходил на мои выставки. Помню, приходили самые высокие люди, не только Горбачев, и говорили: «Продолжай писать этих людей, это наша боль».

Тогда, на юбилейной выставке в Манеже, которую принимал второй человек в государстве после Горбачева, прежде чем разрешили открыть ее, Лигачев, – я выставил портрет пулеметчика. Шорин Петр Павлович в 19 лет потерял обе ноги. Передвигался на дощечке, на ней четыре подшипника, и палками он отталкивался. Такие инвалиды после войны по электричкам просили милостыню. Я его написал у подъезда, назвал эту картину «В День Победы». Это жуткий укор местным властям был в то время. Герой войны, который потерял в 19 лет ноги, но не спился, а еще на «Москабеле» 40 лет отработал. Его жена тоже была инвалидом, они вырастили вместе сына. Главное безобразие и жестокость местных властей заключалось в том, что он жил в хрущевке, на пятом этаже, без лифта, и на руках подтягивался, поднимаясь на пятый этаж. В галерее у меня эта картина выставлена, и я ее выставлял при советской власти. Ни от кого никакого укора не было мне. Не знаю, почему. (Продолжение следует)

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз»: http://tv-soyuz.ru/peredachi/veruyu-moskva-vypusk-ot-6-aprelya

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475