Епископ Женевский и Западно-Европейский Михаил: «Я объездил всю Россию, но не видел ни одного архиерея, который поощряет экуменизм»

 - Здравствуйте,дорогие друзья! С вами программа «Духовное возрождение России». В гостях телекомпании«Союз» сегодня епископ Женевский и Западно-Европейский Михаил.

Владыка, здравствуйте! Благословите наших зрителей.
 - Добрыйдень! Бог благословит. Я очень рад быть с вами. Вчера приехал ночью. Уже провелибогослужение.
 - Да, Владыка,сегодня состоялась первое в нашем граде совместное после объединения двух частейРусской Православной Церкви богослужение. Вы совершили его вместе с архиепископомЕкатеринбургским и Верхотурским Викентием. Как Вы оцениваете это событие – объединениедвух частей Русской Церкви?
 - Объединяются,например, два человека, когда встречаются, общаются. В церковном плане формулировкуследовало бы уточнить: это скорее примирение. Примирение заключает в себе большуюдуховную силу (когда два человека примиряются, они друг друга прощают, другна друга смотрят со снисхождением, с любовью христианской, без осуждения). Я оцениваю это как церковное примирение, потому что это более сильное понятие.
 Церковь Русскаябыла всегда одна, но жили врозь по разным причинам. Теперь наступило время примирения.От этого примирения зависит наше пребывание в ограде Церкви, в одной ограде.Было сделано совместное усилие, чтобы подойти друг ко другу и осознать важностьЦеркви, которая принадлежит Богу. На земле наша ответственность – не нарушатьЗаповеди Божии. Как их восстанавливать, когда все было нарушено? И за 80 летотчуждения стали жить, привыкая к отчуждению. В таком случае вопрос примирениястановится непростым. Но возможным, если прибегнуть к христианскому подвигу,который для нас обязателен. Это великая радость, потому что в этом мы находимсилу. Это нас приводит к Чаше с примиренным сердцем, с покаянием.
 Когда человекпричащается (мы же от прихожан требуем, чтобы они исповедовались до Причастия,готовились, чтобы их сердце примирилось), он стремится очиститься так, чтобыбольше ни на кого не иметь никакой злобы. Такое понятие глубоко духовное.
 Многие трактуютвопрос объединения как результат переговоров церковных организаций. Издалекаэто просто: договорились или на что-то согласились. Как будто народ тут ни причем. Но все не так. Церковь – это организм, который включает всех иерархов,народ церковный, людей верующих. Все мы грешные, и никто к смирению не способен,мы это знаем хорошо. Этот подвиг примирения как раз делает то, что можно из одной Чаши совместно причащаться. Вот что произошло. Когда в Москве три дняподряд в разных местах из одной Чаши причащались после подписания акта, – этобыло как таинство. Таинство именно примирения.
 - Почему такдолог был путь к этому примирению? Церковь в России получила свободу еще в 1988году. Почти 20 лет назад. Почему два десятилетия понадобилось…
 - Трудностькак раз в нашей немощи, в нашей греховности. Есть разные сознания церковные– вы сами знаете: есть люди, которые в церковь ходят, но могут быть и язычникамив жизни. Это не осуждение, это факт. Для готовности к церковному действию надоединодушие. Добиваться единодушия не просто. Любого человека спросите: «Лучшебыть вместе или врозь?». Ответит всегда: «Вместе». «Лучше быть примиренным или во вражде?» – «Лучше быть примиренным». А сколько людей воюют, имея эту мысльпри себе; сознание есть, но действие, работа над собой, осознание собственнойгреховности, собственных грехов отсутствуют. Чуть тебя кто-то толкнет, сразухочется ему ответить тем же. Человек со своей греховностью справляется по-разному,лучше – если он окормлен Церковью, если есть смягчение сердца… Этого труднодобиваться. Здесь многое зависит от воспитания, преданий, традиций. Мы знаем,жизнь церковная к этому приводит. Поэтому путь примирения может быть долгий,но нельзя скоропалительно принимать решение. Например, многие вначале, в конце80-х — начале 90-х говорили: «Все, давайте!»
 - Срочно…
 - Они мыслилиЦерковь как структуру гражданскую. «Ну давайте, подпишите», – не это церковныйакт. Акт церковный, он духовный. Нужно до этого дойти. Я думаю, постаралисьи поставили на уровень необходимости, что именно должен быть духовный акт. И конечно, в таких случаях много препятствий. Я даже сказал бы: это даже неплохойпризнак – трудились, значит, что-то решали. Если бы просто подписали акт, ничего бы не решили. И было бы хуже, потому что потом уже было бы невозможно к этомуприступать. Поэтому, поскольку мы не пророки, всегда, в любых решениях вопросовцерковных должны руководствоваться рассудком. Рассудок – самая высокая частьдуховного решения, которое ты принимаешь, и результат. Поэтому объединение –не формальность: это глубокий духовный акт.
 - Владыка, но,тем не менее, среди Ваших прихожан и священнослужителей и сейчас есть противникиобъединения, или примирения, как Вы говорите. Кто эти люди? Чем они объясняютсвое нежелание примирения?
 - Они оправдываютсебя, что вопросы не решены, что они остаются все равно обижены. У них основноеоправдание, о котором они не говорят, – недоверие. Как это оправдать, как этообъяснить? Они просто духовно к примирению не готовы. Всегда для такого актатребуется понять, нужно дойти до этого состояния. Они не дошли. По-моему, настоящаяпричина в том, что до примирения они сами, лично, не дошли; нужно дать им время.Для них это оказалось недоступно, скоропостижно…
 Когда актбыл подписан, комиссия завершила работу, очень много было мероприятий, неформальногообщения. Когда я с мощами ездил по России, у меня не было никакого сомнения,что это одно Тело Церковное. Есть разные опыты жизни, которые могут помочь человекув этом укрепиться, или убедиться. Я предпочитаю слово «укрепиться», потому что это вопрос духовный.
А то, что отвергают, выдвигают всякие аргументы… По-моему, эти аргументы неоправданны.Это для нас тяжело, иногда печально, но я думаю, что не надо печалиться, потомучто нужно допускать, что все равно есть каждому человеку возможность определитьсясамому. Силой людей никуда не толкают. За рубежом привыкли жить люди в общности;всегда была соборность такая. Переживали все события церковные каждый лично.Даже для не совсем церковных и невоцерковленных – Церковь для эмиграции былавсе-таки центром единства. Хотя внутри было очень много разных подразделений,которые враждовали, Церковь всех объединяла. На Пасху все христосовались. Всегдабыли споры, они были очень тяжелые, но Церковь была тем, чем дорожили, к чемустремились всегда. Есть в этом тоже черта положительная, что хотят решать по совести, почувствовать сами. Пускай время покажет. К этому надо относиться немножкоснисходительно, пока это не расшатывает всю ограду церковную.
 - Владыка, а какие-то реальные нерешенные вопросы остались между Московской Патриархией и Русской Православной Церковью Заграницей из тех, что озвучивались: декларациямитрополита Сергия, экуменизм, другие проблемы? Или все преодолено?
 - Насчетдекларации митрополита Сергия я слышал в России, что никто ее не оправдывает.Только некоторые по-разному подходят к этому: во-первых, «нас там не было»,во-вторых, «это событие было в тяжких условиях», что «выбор оказался очень болезненным».Но это, по-моему, неактуально, и судить такое принадлежит Собору Церковному.В личном сознании могут быть какие-то мнения по этому поводу, но сегодня церковныху нас нет в этом плане никаких недоразумений. Единственное – это участие в экуменическихсобраниях, конгрессах, молитвенных соучастиях и т.д. Этот вопрос остается нерешенным,поскольку это происходит за границей, и мы в этом никогда не участвовали, а жили мы с инославными (и жили неплохо) в добрых отношениях. Я думаю, надо было бы так и продолжать, потому что это одна из возможных причин разногласия. Не надо трогать инославных, чтобы не лицемерить. Можно общаться с людьми, какими бы они ни были, если люди духовно настроены. Можно жить с ними, не воюя и дажев каком-то созвучии. И постепенно-постепенно, веками происходят это слияниеи перемены. Надо к этому относиться очень бережно и осторожно.  Поэтомумы против. Эти откровенные разговоры никуда не ведут, потому что общение можноиметь в совершенно другом плане, а мы жили в этом общении постоянно. Это смущаетмногих, но я объездил всю Россию и не видел ни одного архиерея, который этопоощряет или с этим соглашается. Так что, по-моему, вся Церковь смотрит на этодостаточно критически. Экуменизм небезопасен для всех нас, особенно за рубежом.
Наши отношения с инославными всегда были нацелены на сохранение своего лицакак православных. Это самое главное. Наша миссия – сохранить своих детей православными.Эта миссия колоссальная, когда живешь в инославном мире. Эту миссию наши родителиисполнили полностью. Это великая благодать. Они сохранили свое лицо. В тех случаях,это я видел, когда в семьях лицо это не сохранялось, все терялось. Экуменизмкак проповедь Православия там не работает! Она может только заработать в неформальномобщении с людьми и в смягчении сердца, на душевном плане, – не на юридическом:на юридическом плане это обречено, а на душевном плане все возможно всегда,по-человечески.
 - Владыка, дерзнузаметить, что за пределами Москвы большинство православных, живущих в России,даже не знают этого слова – «экуменизм». Поэтому действительно вопрос для Церквине слишком актуален…
 - Да, я знаю…
 - А что представляетсобой Русская Православная Церковь Заграницей сегодня? Сколько у нее епархий,епископов, духовенства, приходов? В каких странах?
 - У меняцифр нет под рукой. У нас немножко меньше стало архиереев, чуть больше десяткатеперь. Епархии расположены на всех континентах. В каждой епархии минимум по 30–40 приходов. Есть епархии более мощные, как Восточно-Американская епархия.Там очень много приходов, в Северной Америке. В Южной Америке тоже епархия,но там очень мало приходов осталось теперь. В Канаде – порядочно. В ЗападнойЕвропе у нас 25 приходов распределены по всем странам. В Германии тоже около30 и даже больше приходов. Священнослужителей недостаток, как всегда было.
 - «Жатвы много,делателей мало…»
 - Да, но,слава Богу, окормляются все наши храмы. Господь помогает. И у нас, например,в Западной Европе, смены, рукоположения бывают. Надо сказать, что за последниедесятилетия меньше. И это проблема. У нас некоторым батюшкам по 80 лет. Одинбатюшка 60 лет уже священником в Берне. Приходы живут своей традицией. Надосказать, что когда выехали за границу русские люди, они совершенно не знали,что это будет, никто себе не представлял. И митрополит Антоний Храповицкий,старший из архиереев, так мыслил: «Выезжая за границу, пускай наши люди идутокормляться у поместных Церквей». Если в Болгарии, то в Болгарской Церкви, еслив Сербии – в Сербской Церкви. А в Париже, во Франции, там только были посольскиехрамы, их было очень мало. И когда нахлынуло такое громадное количество людей,стало очень трудно. Первая Пасха в 1922 году или в 1920-м, в Александро-Невскомсоборе была чем-то невообразимым. Храмов в Париже не было, и вообразите: 500тысяч русских пришли на Пасху. Они заняли весь квартал, всю улицу. Свечей не было на всех, но все-таки горели до горизонта. Люди стояли со свечами и пели«Христос Воскресе!» Некуда деваться, и архиерей, который там служил, ломал голову,как же будет дальше, что смогут сделать. Даже в Болгарии поместная Церковь сказала:«Нет, что вы, Русская Церковь должна окормлять свой русский народ». Думали,что останутся за границей пару лет. Поняли наши родители, что не вернемся, толькокогда началась вторая мировая война. Не успели нам устроить приходы.
 Мое детствобыло благополучное, счастливое. Это я только теперь понимаю, как малышом меняготовили к церкви – чтобы была самая хорошая одежда. Каждое воскресенье, регулярно,мы отправлялись в храм, не пропускали ни одной службы. У нас было все чинно,семьей, свечки брали, просфоры… Такого благополучия до войны не было. И эмигранты,когда приходы создавали, не знали, что такое приход, общеприходское собрание.У нас же был приходской устав. Они его ввели в исполнение большим трудом. Былаочень сложная приходская жизнь. Это было очень непросто. Когда какой-то богатыймещанин или промышленник зарубежный помогал строить храм, потом требовал бытьв нем старостой. А став старостой, говорил батюшке, что «хозяин тут не ты, а я», понимаете? И начинались проблемы. Они пережили много таких трудностей, которыев конце концов были решены после войны.
 У нас былиприходы по Уставу. Я вырос в этой обстановке, и это великая благодать, потомучто была достигнута полнота церковная. Были прекрасные хоры церковные, быломного музыкантов. Было много еще священников старого времени, хотя было и многорукоположений офицеров, которые умели себя держать. Конечно, они богословскоеобразование получили под свист пуль. Нравственно они прозрели тогда.
 Вот такаябыла у нас обстановка. Она дала Зарубежную Церковь, которая потом стала развиваться.Мне было 15 лет. В 1960-х годах я думал, что никогда не увижу построенный намихрам. Я был убежден, что Россию никогда не увижу. Пять лет спустя мы началистроить, начали расписывать и освящать храмы один за другим. Это самое поразительное– эти периоды в жизни эмиграции. Все было обречено, но в какое-то время сталовдруг вырастать… Понять трудно, потому что наши люди часто говорят: «Все кончено».Знаете, сил не хватало, но все равно все продолжается. Вот такова спецификажизни за рубежом.
 - Владыка, а кто сегодня Ваши прихожане? Понятно, что во времена Вашего детства это былиисключительно эмигранты. А сегодня становятся ли коренные жители Вашимиприхожанами? Люди, которые сейчас выезжают на постоянное местно жительства за рубеж, приходят ли в Церковь?
 - Была перваяэмиграция, которая храмы строила. Этот костяк. После войны была вторая волнаэмиграции, которая пополнила храмы, люди, которые вошли в эту жизнь. Даже втораяэмиграция создавала приходы в США, в Южной Америке и Австралии…
Третья волна – «инакомыслящие», они даже теперь не эмигранты, они – искателидобра и богатства. Они покинули свою Родину сознательно, приезжая в другую страну,чтобы богатеть. К России уважения у них мало, и к Церкви тоже. Значит, большинствоиз них мы не видим. Но есть какая-то часть, которая приходит в храм и воцерковляется,становится там верующими. Такова картина.
 - А коренноенаселение западных стран?
 - Это зависитот страны. Например, если были бы в Китае приходы, они бы развивались с китайцами.Например, самый старший клирик нашей церкви был отец Илья Вень, он только что скончался в 108 лет. Он ровесник владыки Иоанна Шанхайского, чистокровный китаец,и все его дети были священнослужители. Это в зависимости от культур. От язычествагораздо проще людям становиться православными, а от католичества и протестантства– уже не так просто. Например, во Франции культурные слои интеллигенции Православиеминтересуются, они даже иногда ходят в храмы, но православными становятся не так быстро. У нас в Швейцарии хор пел швейцарский некрещеный одно время. Этобыло в 60-х годах. Все эти люди приняли Крещение, но прошло10–15 лет… Надеяться,что местное население по мере закрытия католических храмов будет переходитьв Православие, не приходится.
 - А почему?
 - Дехристианизация– это дехристианизация… Люди уходят от католицизма, но они уходят от христианствавообще. Среди них есть те, которые становятся православными. Но я бы не сказал,что это массовое явление. У нас в Америке около 30–40 приходов, где служат чистокровныеамериканцы, которые приняли Православие и служат на английском. Потом некоторыеих них переходят на церковно-славянский. Это не просто. В России понятно: человекрусский, пошел в храм, вышел на улицу, там – русские. Когда я первый раз приехалв Россию, то, что на улице говорят по-русски, для меня был радостью неописуемой.Это трудно понять русскому человеку, который в России живет; это радость большая.
 Когда мыза границей выходили из храма на улицу, мы выходили в абсолютно чужой мир. И не с кем поделиться. Когда я был в Канаде, недалеко от нашего подворья был греческийквартал. Когда я выходил на улицу в пасхальное время, часто можно было наблюдатьтакую картину: идет гречанка или две со своими детьми. Я иду по противоположномутротуару. Машины едут. Вдруг дети заметили, что идет батюшка. Кричат: «Папули,папули, Христос Анести, Христос Анести!» Перебегают улицу, матери ничего не говорят. «Христос Анести!»
 Надо быловсегда иметь готовыми карманы, полные конфеток, чтобы их встретить или похристосоваться.Понимаете, это совершенно другая обстановка, когда ты находишься в стране, гдеможно похристосоваться на улице. Обыкновенно на Пасху ты христосовался в храмесо своей средой, а когда вышел на улицу, поехал в метро, уже ни с кем не похристосуешься.То есть полная отчужденность. Это нужно тоже учесть, это специфика нашей зарубежнойжизни. К этому мы привыкли. Я вас уверяю: это действительно что-то странное,к которому ты потом привыкаешь, но никогда с этим не смиряешься. Среда вокругтакова, и отношение к ней разрабатывается с отсутствием вражды.
 Во Франциилюди более душевные, добродушные, потому что отношение к Православию проходитчерез живую традицию. А когда они хотят действительно войти и понимать, тогданачинают молиться и по-гречески, и по-славянски, и по-русски. Но нельзя сказать,что это массовые явления.
 - Владыка, Вамна Западе гораздо раньше, чем нам, живущим в России, пришлось столкнуться с проблемой глобализации, цифровой идентификации граждан. А в России эти процессы,как в Греции и славянских странах, вызвали очень негативную реакцию. Люди былиготовы, собственно, и сейчас это делают, уходить в леса, только не вступатьв эту систему цифровой идентификации. Как Русская Православная Церковь Зарубежомсмотрит на эти вопросы?
 - Более спокойно.Я скажу так: ты можешь общество не принимать в том, что в нем пагубно. Например,сатанизм или тот же коммунизм, который против всякой веры. Но обществу за границей,и это данность, очевидно, что Россия еще не правовая страна в смысле юридическом.А мы жили в правовых странах – там не нарушались правовые истоки, даже во Францииеще в годы Наполеона, а право вырабатывает особое поведение и осмысление вещейу людей, отношение к общественным действиям. В России этого нет пока еще – коммунизмуничтожил правовое сознание людей, и от этого они страдают. В царское времябыло другое общество совершенно. Там были сословия. Нельзя говорить, что такое-то общество хорошее, такое-то плохое – не в этом дело, а в традиции управленияи традиции жизни общества. Это квалифицирует отношения людей между собой.
 Когда принимаютсярешения в правовой стране, это делается по какому-то принципу. Например, появилисьпосле войны карточки. Я родился русским, мой отец был русский беженец. Он эмигрировалдо 1924 года, тогда посольства русские во всем мире выдавали удостоверения личностипод двуглавым орлом. Мой отец получил это удостоверение до 1924 года, и былквалифицирован как русский. Потом люди получали документы, что они «непатриды»,что у них родины нет. Это сложнее. До сих пор есть люди, которые не принялиподданства. С того момента, как ты принимаешь подданство, у тебя в стране естьрегуляция жизни. Появились чековые книги, появились банковские счета, появилисьнумерации социальной страховки, нумерации удостоверения личности, паспорта с номерами и т.д. Номера повсюду. От этого никуда не уйдешь. Если хочешь получатьпенсию, ты должен предъявить какой-то номер, если хочешь кому-то позвонить,должен набирать какой-то номер. Глобализация номеров.
 Я, когдавозникают вопросы, людям говорю: «Читайте «Числа» в Библии. Вы увидите, что номера – это не от лукавого. Даже цифры от Бога». Но искушения происходят от неграмотности. Например, различать: платить за хлеб деньгами или принести гусябулочнику, – какая разница? Только гуся булочнику будет сложнее принять как плату. Надо понять все-таки, что например, деньги – это тоже цифры. Можно с этим соглашаться или нет, дело не в этом, мы философией не занимаемся. Но посколькуадминистрация старалась давать ответы на некоторые вопросы, она прибегала к спискам, к номерам и т.д. Это оказалось неизбежно. Но говорить, что все этоот дьявола, по-моему, неправильно. Через цифры в правовых странах искали порядок,а не наоборот. И порядок не обязательно против людей, а в их пользу, скорее.Социальная страховка – все-таки какая-то польза. Поэтому, я думаю, иногда этоне совсем правильно понято, особенно в странах, где нет правовых начал. Может,ошибаюсь, но мне так кажется.
 - Владыка, а как Вы считаете, идеи христианства и коммунизма близки друг к другу или же диаметральнопротивоположны? Есть даже такая точка зрения, что первым коммунистом был Христос.Мы, родившиеся, выросшие в России, имеем по этому поводу свои какие-то взгляды,а как это видится из-за рубежа человеку, который никак не был связан с коммунистическойидеологией?
 - Сказать,что никто не был с этим связан, невозможно, потому что коммунисты были везде.Эта идеология просачивалась по всему миру. Мы знали, что это такое. Для менякоммунист был антихристом. Это враг Христа. Но один раз в поезде, здесь, в России,в 1994 году, кажется, ко мне подошел человек, который стал мне задавать вопросыи сперва спросил, согласен ли я на них отвечать. Мы очень мило беседовали довольнодолго. Такая беседа была интересная, меня человек учил, что такое СоветскийСоюз, что в нем было, что я, может быть, не вполне знал. Хотя за рубежом мымного чего слышали и понимали. Но тут мне человек живой говорит о своей жизни.
 И тут онменя спросил: «Слушайте, скажите мне, какая разница между хорошим коммунистоми христианином?» Он мне говорит, что хороший коммунист – честный, образцовый,чистый, вежливый, порядочный и т.д. А христианин? Он должен тоже быть вежливыми т.д. Значит, говорит, разницы нет. Мы долго уже беседовали, и казалось, что этот вопрос он больше не может задать. Мне казалось, что об этом уже не моглобыть и речи. И вдруг он спросил. Я был до того удивлен, что не мог найти, что сказать. Как будто до сих пор мы не говорили. Я ему говорю: «Так вопрос не в честности, а в причине этой честности. Твое отношение к другому человеку чемхарактеризуется? «А что?» «Христианин – тот, кто принял Христа в свое сердце»,– я ему говорю. Мой собеседник не мог этого понять. Его первая реакция была– отвергать полностью: «Нет, нет, нет». Для него это все было на уровне формальном,схоластическом. А я ему говорю про сердце. И вдруг он испугался. Этот человекменя очень тронул, он себе представлял многое как невежда, но он все-таки многочувствовал. А вера – это чувство, в основном. И у коммуниста может быть эточувство, но он его затушевывает; когда он вежлив, у него другая причина, но он по той же причине может и убить. А христианин – другой. Это антиподы, противоположные.Принять Христа – идти за Христом, принести себя в жертву, а не других. Это себяделать рабом Божиим, а не других…
 Я думаю,за границей никогда не смешивались эти понятия в христианской среде. Я никогдаэтого не слышал там. И по-моему, это не может быть смешано, не может быть никакойпримиримости в этом, раз коммунизм объявил свое намериение уничтожить веру,уничтожить чувства. Это утопия, конечно. Но много коммунистов, которые крестилисвоих детей, это известно всем.
 - Владыка, немногоо Вас лично. Вы родились в Париже, но при этом происходите из рода донскогоказака.
 - Да.
 - Немного об этом расскажите, пожалуйста.
 - Мой роддревний. Мы составляли в 60-х годах родословную… Было очень много казаковв Париже. В этой среде мы жили, общались. Там были семиреченские, уральские,оренбургские, кубанские, донские казаки. Они все были разные, но одно у нихбыло общее – это понимание своего отношения к России. Это была особенность и образ жизни. Также это были свои определенные правила жизни. Например, начиналслужить мужчина в 15 лет. В 18 лет он получал паи и т.д. Это особенность, котораяотличалась сильно от остальной России, например, от крестьянства или от дворянства.Но было это малоизвестно.
 Я вырос в такой среде, в которой мне об этом постоянно напоминали. И, в конце концов,меня это интересовало, я чувствовал, что этот вопрос для меня должен непременнобыть разъясненным в жизни. Отец всю гражданскую войну был в донской армии, потомэвакуировался в Константинополь с Врангелем, под его командованием. Попал в Константинополь, где было больше русских, чем турок, как известно. Некотороевремя, пока Мустафа Кемаль всех не прогнал.
Мой отец жил в Турции, в Греции в условиях очень примитивных. Кроме одежды,которая была на нем, в которой он воевал, не было абсолютно ничего. И там не было, понятно, никаких социальных льгот, этого слова вообще не существовало.Поэтому жили кое-как. Но сохранялись своим сознанием.
 Потом онжил в Чехии, в Праге до 1928 года. Покинул Чехию в 1929 году, переехал в Париж.Это был центр эмиграции. И там создал семью, в которой я родился во время второймировой войны. Как правило, мой отец всегда состоял в объединениях. Он оченьдорожил этим. И Церковью. Он был всегда старостой, членом приходского совета.Он всегда служил по совести, что тоже характеристика. Он это старался нам передавать.Нас было три брата. Слава Богу, все мы еще здравствуем. Мои братья старше меня.И в этой жизни мы получили домашнее образование. Дома нам, например, в головуне приходило говорить на другом языке, кроме русского. И до конца жизни моегоотца он сохранил полностью это – это было для нас живое предание.
 Когда мнебыло пять лет, я был русский православный мальчик. Не священнослужитель меняделал православным, а семья. В ней был образ Христа, это точно. Теперь я этопонимаю. Когда я стал исповедоваться первый раз, у святителя Иоанна, он меняспросил: «Ты что пришел?» Он звал, я не хотел, боялся немножко. Зовет: «Ты что пришел?» «Я пришел исповедоваться». «А ты знаешь, что это значит?». «Знаю».«Ну, говори свои грехи. Так ты не знаешь, что такое грех?». «Знаю». «Ну…» Началперечислять. Я слушался. Он взял под омофор, и Владыка мне объяснял, что такоегрех, по-настоящему. Как человек отходит от Христа. Это он мне объяснял. Но основы христианства были усвоены еще до того, как я стал исповедоваться. Значит,совершенно ясно, что человек чувством становится христианином. Потому что онулавливает самое основное, что ему внушается даже без слов. Мне отец никогдане объяснял Литургию, например. Сердцем понимая ее, в ней участвовали. Былотакое. Поэтому я думаю, что очень необходима семейная жизнь для воспитания ребенкаи сохранения семьи вообще, для передачи Предания. Потому что Предание «не в книгах найдется». В книгах можно укрепить свое сознание. А само Предание – этокак в своей жизни ты чувствуешь все. Этому учат тебя мать и отец, в семье тызащищен, тебе никогда никто не вонзит никакое противоположное средство или зло.Это очень важно для человека.
 А люди пережилистоль много, что сегодня уже отсутствует семейная жизнь во всем мире. Это не специфика России, совсем нет. Даже, я сказал бы, в России чувствуется большоеприсутствие отношений семейных, привязанности. Это не отсутствует за границей,но все-таки современная жизнь отличается именно тем, что семейной жизни у детеймало. Это очень пагубно, и как раз из-за этого они неверующие. Вера должна возникатьтогда, когда открывается сердце, когда оно окружено любовью.
 - Владыка, Выприбыли в Екатеринбург на дни памяти Царской Семьи. В чем, по-Вашему, заключаетсяподвиг Святых Царственных Страстотерпцев и почему Церковь (а Русская ПравославнаяЦерковь Заграницей это сделала на несколько десятилетий раньше) канонизировалаЦарскую Семью? В чем их святость?
К сожалению, в России до сих пор у очень многих нецерковных людей этого пониманиянет. Расцерковленные люди абсолютно не понимают, за что канонизировали ЦарскуюСемью.
 - Есть одинподход, что Царская Семья – это царствующий дом. А царствующий дом – это государство.С этой точки зрения начинают толковать. Люди не хотят видеть, что Царь – помазанник.Он первым долгом помазанник, а вторым долгом – правитель. Это отвергают, поэтомунедоразумения и возникают. Святость Царской Семьи никогда не вызывала сомненийу первых эмигрантов. Под иконами у нас всегда был образ Царской Семьи – фотографияили портреты. Это считалось святым. И люди не считали себя монархистами. Бытьмонархистом – это быть поборником какого-то строя. А тут было принятие Помазанникакак своего вождя. Понятие «верноподданности» исчезло тоже из обихода жизни.А верноподданный – тот, кто понимает, что у него образ Христа на земле можетбыть через правителя. Это образ, но это не Христос, это не ипостась. И еслиэтого отношения нет, конечно, трудно потом судить. А подвиг Царя был именнов том, что когда вокруг него государство уничтожали, уничтожал не он. Он сохранилцелостность своего лица как государь. Он не упразднил монархию, но он был обязанподписать акт, в котором он юридически приводил свою невозможность править страной.Это был акт ответственный, что действительно его просто лишили всякой возможностиуправлять. Ему отрубили средства связи, средства подчинения и т.д. Он большене мог править и написал об этом в манифесте. «Тогда передаю вам, тем, кто долженпо совести править». То есть он передал нам свою миссию… Это ответственный долгна плечи наши.
 И потерявгосударя, стало очень тяжело стране. Он сохранил веру. И своим подвигом мученическимон это доказал. Он сказал, когда его увозили, что «мы обречены, но принимаюэто от Бога смиренно». Это и есть святость. Что принял смерть от палачей как дар Божий. Потому что эта кровь пролитая освящает мир, который его отверг. Этохристианский образ. Образ Христа на кресте. Поэтому отвергать его святость можеттолько тот, кто или не знает, или не чувствует. А люди руководятся книгами,в которых ослепленнные авторы пишут, что трагедии не было. Просто было все еговиной, и т.д.
 Это самоеэлементарное проявление софизма. Софизм – это форма лжи… Достоевский говорит,что самая ужасная ложь – это когда в ней доля правды. Понимаете? Тогда она работает,эта ложь. Тогда что происходит? Какая-то видимость, на нее можно ссылаться,но она не соответствует действоительности. Стоит только прочитать письма, которыеписали в заточении члены Царской Семьи. Там все видно – как они готовились к подвигу, к мученической кончине. И святость в том, что помазанник, государьдля своего народа это совершил. И в этом является его сила. Я думаю, что для России она даст свои плоды.
 - Спасибо, ВашеПреосвященство, за беседу. И Ваши пожелания зрителям православного телеканала«Союз»…
 - Я думаю,зрители разного социального уровня, возраста и мировоззрений. Но я хотел бы,чтобы все они приняли ответственность помочь восстановить семейную жизнь.
 - Спасибо, Владыка!

Беседовал
игумен ДИМИТРИЙ (Байбаков)

Расшифровка аудиозаписи
Денис ДЕНИСОВ

© При использовании информации ссылка на СМИ
«Информационное агентство Екатеринбургской Епархии»
(свидетельство о регистрации ИА №11–1492 от 29.05.2003) ОБЯЗАТЕЛЬНА.

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475