Последние дни Царской семьи

17 июля – память Святых Царственных Страстотерпцев.

(Продолжение. Начало в №№ 27, 28)

В Преполовение, 26 апреля, службы не было. 29 апреля, суббота. Обычная всенощная и те же молящиеся, кроме бывшего Наследника. Та же грусть и то же одиночество: отрада и упокоение в молитве…».

О тяжелых душевных переживаниях членов Царской Семьи свидетельствует следующий эпизод. «30 апреля. Служил Литургию, говорил слово на слова Евангелия: «Бог есть Дух, и иже кланяется Ему, духом и истиною достоит кланятися». В то время, когда говорил я о душевных переживаемых страданиях, которые ставят человека, оставленного всеми, в невыразимо гнетущее состояние, приводят в ужас и единственное утешение он находит в молитве, — в это время раздался невольный, неудержимо вырвавшийся из чьей-то наболевшей груди вздох, настолько сильный и громкий, что привел в удивление всех слушателей. И этот отклик душевной муки раздался с того места, где стояла одна только царская семья. После службы все приложились ко кресту». И тем не менее отец Афанасий постоянно пишет о «горячей молитве» Царской Семьи, о регулярном посещении ими богослужений. Так, 20 мая, на Троицу «за богослужением были все семь человек, и, насколько было возможно заметить, более спокойные. Княжны даже переглянулись между собой и с улыбкою детства смотрели на подходящих к целованию иконы караульных офицера и солдата, не делающих поклон в сторону, где стоит вся семья бывшего Царя, что делают обыкновенно все другие лица после целования иконы и благословения священника.

21 мая. Литургия началась на полчаса ранее 11 часов. Вся Царская Семья в полном сборе в светлых праздничных одеждах, бывший Государь и его сын в обыкновенных военных, защитного цвета рубашках с Георгиевским Крестом на груди. В алтарь принесли 25 букетов цветов из живых роз и др. для раздачи всем присутствующим во время Троицкой вечерни. Раздавал букеты сразу после Литургии псаломщик. За вечернею я прочитал без пропусков все молитвы с коленопреклонением и все усердно молились. Вся служба продолжалась час три четверти».

После Троицы в дневнике отца Афанасия все чаще и чаще появляются тревожные сообщения: то он жалуется на нехватку вина для причастия и муки для приготовления просфор и литийных хлебов, то отмечает растущее раздражение караульных, доходящих порой до грубости по отношению к Царской Семье. Не остается без его внимания и душевное состояние членов Царской Семьи: да, все они страдали, отмечает он, но вместе со страданиями возрастали их терпение и молитва. Так, 23 мая он записывает в своем дневнике: «Мне показалось, что Государь, имеющий бледный страдальческий вид, очень болен. Что-то волнует его, и он молча, терпеливо переносит свои страдания. Молится усердно и часто на коленях». В этот же день и Императрица находит в себе силы написать утешительное письмо А.В. Сыробоярскому: «Все можно перенести, если Его (Бога) близость и любовь чувствуешь и во всем Ему крепко веришь. Полезны тяжелые испытания, они готовят нас для другой жизни, в далекий путь. Собственные страдания легче нести, чем видеть горе других, и не будучи в возможности им помочь. Очень много Евангелие и Библию читаю, так как надо готовиться к урокам с детьми, и это большое утешение — с ними потом читать все то, что именно составляет нашу духовную пищу, и каждый раз находишь новое и лучше понимаешь. У меня много таких хороших книг, всегда выписываю из них. Там никакой фальши. Вы когда-нибудь читали письма Иоанна Златоуста к диакониссе Олимпиаде? Я их теперь опять начала читать. Такая глубина в них, наверное. Вам понравилось бы. Мои хорошие книги мне очень помогают. Нахожу в них ответы на многое. Они силы дают, утешение и для уроков с детьми… Они здоровы все, слава Богу. Надо Бога вечно благодарить за все, что дал, а если и отнял, то, может быть, если без ропота все переносить, будет еще светлее. Всегда надо надеяться. Господь так велик, и надо только молиться, неутомимо Его просить спасти дорогую Родину. Стала она быстро, страшно рушиться в такое малое время. Но тогда, когда все кажется так плохо, что хуже не может быть, Он милость Свою покажет и спасет все. Как и что – это только одному Ему известно… Хотя тьма и мрак теперь, но солнце ярко светит в природе и дает надежду на что-то лучшее. Вы видите, Мы веру не потеряли, надеюсь никогда не потерять, она одна силы дает, крепость духа, чтобы все перенести. И за все надо благодарить, что могло бы гораздо хуже… Не правда ли? Пока живы и мы с нашими вместе – маленькая, крепко связанная семья. А они что хотели?…

Вот видите, как Господь велик. Мы и в саду бываем (т.е. на свободе). А вспомните тех, других, о, Боже, как за них страдаем, что они переживают, невинные… Венец им будет от Господа. Перед ними хочется на коленях стоять, что за нас страдают, а мы помочь не можем, даже словом. Это тяжелее всего. Больно за них, но и для них, я верю крепко, будет еще хорошее (мзда многа на небесах) и здесь еще». Даже тяжко больной Наследник находит в себе силы прислуживать за Литургией: «2 июля. Воскресенье… Вся Царская Семья и служащие собрались к началу Литургии, а бывший Наследник Алексей Николаевич пришел к Херувимской тихо и незаметно, отдельным ходом прямо в алтарь и стал прислуживать в алтаре: брал от псаломщика кадило, относил его на место и вновь подавал для передачи протодиакону. Это первый раз юный любимец своих родителей обнаружил склонность принять личное деятельное участие в церковном богослужении». Прислуживал Алексей и за Божественной Литургией 23 июля, после которой отец Афанасий рассказал всем присутствовавшим о праздновании в Феодоровском соборе памяти особого чтимого Царской Семьей преподобного Серафима Саровского; в своих записях он отметил, что «все слушали с вниманием и чувствовалось, что дух преподобного Серафима был среди молящихся».

30 июля, за день до отъезда Царской Семьи в Тобольск, отцом Афанасием была отслужена последняя Литургия в дворцовой церкви. Вот как он ее описывает: «В 11 часов началась Литургия. Как-то невольно чувствовалось, что это последняя Божественная литургия совершается в бывших царских покоях, и последний раз бывшие хозяева своего родного дома собрались горячо помолиться, прося со слезами, коленопреклоненно, у Господа помощи и заступления от всех бед и напастей. За Литургиею присутствовала вся Царская Семья и вся их уже очень малочисленная прислуга. К 12 часам Литургия кончилась. Давая целовать крест, я сказал последнее слово на чтенное Евангелие, где между прочим указал, что выше нет любви, как любовь родителей к своим детям… Бывшая Царица плакала, а бывший Царь, видимо, волновался. Целуя крест, Николай Александрович сказал: «Благодарю Вас», все остальные подходили и целовали крест молча. Так кончилась моя последняя служба в Александровском дворце для бывшей Царской Семьи». После Литургии был отслужен молебен перед иконой Божией Матери «Знамение»: «Икону торжественно пронесли по коридорам дворца и поставили, не снимая с носилок, посередине церковного зала. Тотчас же явилась вся Царская Семья, свита, прислуга и караул. На икону, на венчик младенца Спасителя я положил цветы гвоздики.

Начался молебен. Царская Семья, преклонив колена, усердно молилась, стоя на своих обычных местах. Ектении, Апостол, Евангелие и молитва читались по чину напутственного молебна, а тропарь, запевы и вторая молитва были взяты из молебна ко Святой Богородице. Молебен кончился многолетием Державе Российской, ее правительству, воинству и всем предстоящим и молящимся в храме. По окончании молебна все приблизились к иконе, и, земно кланяясь пред нею, приложились к лику Богоматери. Я снял лежащие на иконе цветы и подал их бывшей Императрице, целуя ее руку. После этого бывший Государь молча подошел ко мне под благословение, за ним супруга его, дочери и бывший Наследник. Икону подняли на руки принесшие ее солдаты и понесли через круглое зало в парк. За иконою шло духовенство, певчие, Царская Семья на балкон, до спуска в парк, где и остановились. Икону понесли дальше, а мы, возвращаясь в церковь, уже окончательно последний раз поклонились бывшему Царю и его Семье. Разоблачившись, выйдя из алтаря, мы оказались одни. Все разошлись по своим местам. Дежурный караул проводил нас до ворот парка, где ждали поданные три коляски: для меня, протодиакона с псаломщиком и четырех певчих. Так молча, незаметно, но – совесть моя чиста, я уверен, – не бесследно кончилось мое пятимесячное служение в церкви Александровского дворца для заключенной семьи царственного Дома Романовых».

31 июля Царская Семья была отправлена в Тобольск. Уже после их отъезда, 3 августа, на квартиру к отцу Афанасию приехал граф П.К. Бенкендорф и в благодарность за усердное служение передал ему от Царской Семьи — сколько в этом прощальном жесте благородства и теплоты, несмотря на претерпевание личных страданий! — наперсный хрустальный в золотой оправе на золотой цепочке крест. «Вручая крест мне, — завершает свой дневник отец Афанасий, — граф сказал: «Их Величества, бывший Государь и бывшая Государыня, поручили мне передать Вам этот крест на память от них в благодарность за вашу прекрасную усердную службу, за ваши утешительные слова и назидания, которые так глубоко проникли в их сердца и успокоительно на них действовали. Эту сердечную благодарность они выражают как от себя, так и от своих детей. Просят ваших молитв, в которых так нуждаются и надеются найти отраду и утешение». Сообщил и о том, что последняя ночь на 1 августа для всех отъезжающих <прошла> очень грустно и весьма тяжело. Было сделано распоряжение собраться в дорогу к часу ночи, но утомительно пришлось ждать одетыми по-дорожному до 6 часов утра. Дня за три до отъезда было известно, что Временное Правительство решило переселить бывшего Царя из Царского Села. Но куда? Неизвестно. Просились на Юг, в Крым, и радовались, особенно дети, получить свободу, избавившись от строгого затвора. Но когда было сказано, чтобы запасались теплыми одеждами, к ужасу стали догадываться, что поедут на Север, а когда стало известно о дорожном запасе провизии на пять суток, то, к еще большему ужасу, стали предполагать о месте ссылки – Тобольск. Со слезами выехали из родного дома. Вместе с ними добровольно поехали: князь Долгоруков, доктор Боткин, француз-учитель, Гендрикова, Шнейдер и няни, весь состав с прислугою около 50 человек. Последние слова бывшего Государя были: «Мне не жаль себя, а жаль тех людей, которые из-за меня пострадали и страдают. Жаль Родину и народ!».

6 августа Царская Семья прибыла в Тобольск. Первые недели пребывания в Тобольске царственных узников были едва ли не самыми спокойными за весь период их заточения. Царская Семья была вверена бывшему коменданту Царскосельского дворца, а затем и тобольского губернаторского дома полковнику Е.С. Кобылинскому, человеку независимому и преданному Августейшей фамилии. К его воспоминаниям мы сейчас и обратимся. «Для жизни Царской Семьи, — пишет об условиях тобольского плена Кобылинский, — лиц свиты и прислуги было отведено два дома: дом, в котором жил губернатор, и дом Корнилова, находящийся вблизи губернаторского. Из обстановки из Царского не было взято ничего. Дом обслуживался губернаторской обстановкой, но часть разных вещей пришлось приобрести и заказать уже в Тобольске. Взяты были из Царского для Царской Семьи лишь их походные кровати…».

Тихо и мирно потекла жизнь в Тобольске. Режим был такой же, как и в Царском, пожалуй, даже свободнее.

В дежурной комнате находился дежурный офицер. Никто не вмешивался во внутреннюю жизнь семьи. Ни один солдат не смел входить в покои. Вставали все в семье рано, кроме Государыни. После утреннего чая Государь обыкновенно гулял, занимаясь всегда физическим трудом. Гуляли и дети. Занимался каждый, кто чем хотел. После прогулки утром Государь читал, писал свой дневник. Дети занимались уроками. Государыня читала или вышивала, рисовала что-нибудь. В час был завтрак. После завтрака опять обыкновенно семья выходила на прогулку. Государь часто пилил дрова с Долгоруким, Татищевым, Жильяром. В этом принимали участие и княжны. В 4 часа был чай. В это время часто занимались чем-либо в стенах дома, наблюдая внешнюю жизнь города. В 6 часов был обед. После обеда приходили Татищев, Долгорукий, Боткин, Деревенько. Иногда бывала игра в карты, причем из семьи играли Государь и Ольга Николаевна. Иногда по вечерам Государь читал что-нибудь вслух, все слушали. Иногда ставились домашние спектакли: французские и английские пьесы. В 8 часов был чай. За чаем велась домашняя беседа. Так засиживались часов до 11, не позднее 12, и расходились спать. Алексей Николаевич ложился спать в 9 часов или около этого времени. Государыня всегда обедала наверху. С ней иногда обедал Алексей Николаевич. Вся остальная семья обедала внизу в столовой.

Все лица свиты и вся прислуга свободно выходили из дома, когда и куда хотели. Никакого стеснения никому в этом отношении не было. Августейшая семья, конечно, в этом праве передвижения была, как и в Царском, ограничена. Она выходила лишь в церковь. Богослужения отправлялись так: всенощная всегда служилась на дому, причем причт был от Благовещенской церкви. Служил священник отец Васильев. К обедне семья ходила только к ранней. Для того чтобы пройти в церковь, нужно было пройти садом и через улицу. Вдоль пути следования всегда ставился караул, караул был и около самой церкви, причем в церковь посторонние не допускались.

Как Вы, господин судебный следователь, и сами можете видеть, хотя бы из одного перечня прислуги, бывшей при августейшей семье, правительство старалось обставить жизнь ее так, как это приличествовало ее положению. Когда мы уезжали из Царского, Керенский сказал мне: «Не забывайте, что это бывший Император. Ни он, ни семья ни в чем не должны испытывать лишений». Власть над охраной и домом была в моих руках. Ко времени переезда нашего в Тобольск, я думаю, что семья привыкла ко мне и, как мне кажется, не могла иметь против меня какого-либо неудовольствия. Сужу об этом по тому, что перед нашим отъездом из Царского Государыня пригласила меня к себе и благословила меня иконой». Аналогичную же картину описывает в своих воспоминаниях и Т.Е. Мельник-Боткина, дочь доктора Е.С. Боткина: «Из окон моей комнаты был виден весь дом, где помещались их Величества, и площадка, отведенная для прогулок. В это утро, несмотря на дождь, Его Величество и Их Высочества вышли гулять в 11 часов, и я впервые увидела Их здесь после Царского Села. Его Величество, в солдатской шинели и защитной фуражке, своей обычной быстрой походкой ходил взад и вперед от забора до забора. Великие Княжны Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна в серых макинтошах и пуховых шапочках — синей и красной — быстро шагали рядом с отцом, а Анастасия и Мария Николаевны, сидя на внутреннем заборе, отгораживавшем город и кладовые, разговаривали с караульными солдатами.

День Их Величеств в Тобольске проходил следующим образом: вставали все часов в 9 утра и после утреннего чая занимались каждый своим делом: Его Величество и Ольга Николаевна -чтением, младшие дети — уроками, Ее Величество продолжала преподавать детям Закон Божий и занималась чтением с Великой Княжной Татьяной Николаевной. В 11 часов все выходили на прогулку за загородкой. В 1 час дня был завтрак и затем опять прогулка до 4 часов, когда подавался дневной чай. После чая опять занимались уроками и рукоделиями. Алексей Николаевич часа два проводил за играми. В 7 с половиной подавался обед, после которого свита, обедавшая и завтракавшая с Их Величествами, оставалась на вечер. Тут устраивались игры в карты или домино, без денег, конечно, причем каждый вечер Его Величество читал вслух, преимущественно что-нибудь из классиков. Один Алексей Николаевич отсутствовал, так как сразу после обеда шел спать.

Преподаванием Алексею Николаевичу, кроме Ее Величества, занимались Е.А. Шнейдер, Жильяр и Клавдия Михайловна Битнер, приехавшая в Тобольск вместе с Кобылинским, очень образованная и милая женщина, искренне любившая Царскую Семью и помогавшая Кобылинскому переносить стойко все огорчения и мучения его тяжелой службы». И действительно, ничто, казалось не омрачало жизни царственных узников. Изо дня в день Император аккуратно записывает в свой дневник: «Дивный день» -прогулка — обед — чтение художественной или исторической литературы — игра в кости или карты — дождь — обедня — прогулка — и так далее…

Однако эта безмятежная жизнь Царской Семьи продолжалась недолго. По мере изменения политической ситуации в стране и постепенной утраты власти Временным Правительством ухудшалось и положение царственных узников.

1(14) сентября в Тобольск в качестве нового комиссара Временного Правительства прибыл В.С. Панкратов. Кобылинский, перешедший теперь в его подчинение, отозвался о нем довольно высоко: «Панкратов был человек умный, развитой, замечательно мягкий». Но вот сопровождавший его помощник, А.В. Никольский, был грубым и лишенным воспитания человеком.

Об этом периоде жизни Императорской Семьи в Тобольске лучше всего пишет Пьер Жильяр. Не считая нужным пересказывать его свидетельство, обратимся и на этот раз непосредственно к оригиналу.

«В сентябре, — пишет Жильяр, — в Тобольск приехал комиссар Панкратов, присланный Керенским. Его сопровождал в качестве помощника Никольский, бывший политический ссыльный, как и сам Панкратов. Последний был человек довольно образованный, по природе добрый и мягкий — тип сектанта-фанатика. Он произвел хорошее впечатление на Императора, благодаря чему его сразу полюбили и дети. Но зато Никольский был настоящее грубое животное, и вся деятельность его носила в высшей степени злостный характер. Едва успев прибыть, он потребовал от полковника Кобылинского, чтобы нас всех заставили сняться. На возражение же полковника, что такие фотографические снимки совершенно излишни, так как все солдаты хорошо нас знают еще с Царского Села, Никольский заявил: «Нас заставляли исполнять это прежде, а теперь их очередь проделать то же». Пришлось пройти через эту процедуру, и с тех пор каждого из нас снабдили свидетельством личности с фотографической карточкой и с номером по списку.

Церковные службы справлялись сначала в доме, в большом зале верхнего этажа. Священнику Благовещенской церкви с диаконом и четырьмя монахинями Иоанновского монастыря было разрешено являться в дом для богослужения. Но за неимением Престола и антиминса нельзя было служить обедню. Это было огромным лишением для Царской Семьи. Наконец, 21 сентября, в день праздника Рождества Пресвятой Богородицы, узникам позволили в первый раз отправиться в церковь. Впоследствии, к сожалению, и это утешение крайне редко выпадало на их долю. В эти дни вставали очень рано и, собравшись на дворе, выходили через калитку в городской сад, в который проходили между двух шпалер солдат. Затем в пустой церкви, едва освещенной несколькими свечами, мы присутствовали за ранней Литургией, на которую строго было запрещено допускать народ. До дороге в церковь или на обратном пути мне часто приходилось видеть, как люди при проходе Императора крестились и падали на колени. Да и вообще, жители Тобольска все время выказывали столь горячую привязанность, столь глубокую преданность Царской Семье, что для того, чтобы воспрепятствовать народу, проходившему мимо дома, снимать шапку и креститься, часто требовалось вмешательство караульных постов». Удивительным свидетельством о религиозной стороне жизни Царской Семьи является отрывок из воспоминания Панкратова, человека, которого никак нельзя было заподозрить в церковности. «На воле мне много приходилось слышать о том, что семья Николая II очень религиозна, что этим и объяснялось то влияние, которое имел Григорий Распутин на Царскую Семью. Но религиозность слишком различно понимается людьми, и в данном случае судить об этом более чем трудно. Эта духовно-нравственная потребность царственных пленников сначала удовлетворялась тем, что богослужение совершалось в зале губернаторского дома, т. е. в том же доме, где жила семья бывшего Царя. И в ближайшую субботу мне первый раз пришлось присутствовать на всенощной.

Всю работу по обстановке и приготовлению зала к богослужению брала на себя Александра Феодоровна. В зале она устанавливала икону Спасителя, покрывала аналой, украшала их своим шитьем и пр. В 8 часов вечера приходил священник Благовещенской церкви и четыре монашенки из Ивановского монастыря. В зал собиралась свита, располагаясь по рангам в определенном порядке, сбоку выстраивались служащие, тоже по рангам.

(Продолжение следует)

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475