«Будем веровать — будем жить». Это точно знала Анна Федоровна Чижовкина, уроженка села Тюмись Пермской области, 1915 года рождения. Только вера и помогала ей перенести все тяготы нелегкой судьбы

“Мир не без добрых людей”, — всегда отвечала Анна Федоровна на вопрос о самочувствии в свои 88 лет. В нашей девятиэтажке бабу Аню все знают. Знают, что живет она одна. Единственный сын – Валерка – спился и помер 9 лет назад. Похоронить его матери-пенсионерке было не на что. Соседка оплатила все расходы на похороны с условием, что квартира достанется ей. Новая хозяйка оформила на себя квартиру и стала платить за нее. Только никак не рассчитывала, что бабуля так заживется. Старушка накопила 20 тысяч на свои похороны и передала их хозяйке. Только раздражение от этого не прошло, напротив. По ночам в течение года к бабе Ане стучались.

После бессонных ночей она плохо себя чувствует: “Сильно я почуткая. Три раза стучали за ночь. Каки-то беруши вы давали – дак уж все. И пенталгин закончился. Изведет она меня. Так шумели ночью-то, газом пахло, визжат прям, стучат в стену…Ведь уж год, как эта травля началась. Бог видит: кто кого обидит. Я и сама знаю, что зажилась на белом свете. Моих никого уж не осталось – все примерли. Одна я…” — из единственного глаза выкатилась горькая слеза. В нем 20 процентов зрения. Второй глаз удалили года три назад. Телевизор не смотрит. Радио слушает и знает все, что в мире делается. Знает ли мир, что в душе этого одинокого человека.

…Пятилетней отдали Анютку на прокорм в чужую семью, где своих детей не было. Ее родные два брата и две сестры остались в семье и, бывало, голодали шибко. Приемных родителей сразу стала называть “тятенькой” и “маменькой”. Приняли девчушку ласково, но держали строго, учить многому стали. Свой хлеб даром не ела: избу прибирала, самовар раздувала, печь топила, обувь чистила, грядки полола, кур кормила.

- В старину иные нравы были: Бога не забывали, отца с матерью почитали. То и дети послушные росли, ко всему приспособленные. Взять без спросу за великий грех считали, почти как украсть. Богушко накажет! — сошла на шепот баба Аня, вспоминая былое.

Каждое воскресенье ходила с родителями в чермодинскую церковь. В своем селе церкви не было, а туда надо было засветло подыматься, чтобы к службе поспеть. Идти долго – километров пять. Зимой на санях отправлялись – малышка успевала еще вздремнуть, укутавшись в шаль и тулуп. Когда будили, она видела всегда одну и ту же картину:

Месяца лучами
Божий Храм облит
Крест над облаками,
Как свеча горит.

До сих пор помнит, как красиво пели на клиросе, какие одежды у священников были баские, да разубранные. Приход был большой, батюшка с большой бородой ходил. Церковь деревянная. Ее пространство делилось как бы на две части, по правую сторону от алтаря на службе становились мужчины, по левую – женщины в полушалочках. Между рядами ходили бабушки с подносом – денежки насобирывали. Все ладно было, мирно, все подчинялись единому правилу. Великим грехом считалось пропустить службу в храме или работать в воскресенье. После Крещения Господня бабы две недели белье не стирали – вода святая.

Раньше мимо чужого огорода пройти и чтобы сорвать – ни-ни! Но одного проходимца она до сих пор помнит. Повел парнишка деревенскую ребятню горохом угощать. Малышня вприпрыжку побежала за ним: Аринка Иванова, Степка с Нюркой Тимофеевы и Анютка с ними. Думали, это его огород-то. Оказалось – чужой. Хозяин всех запомнил и родителям назвал всех, кто у него горох таскал. Отец в ограде после так падчерицу отодрал, что штаны сушить пришлось.

Бывало, за проступок драли опояской, вицей или ремнем, а в школе на горох ставили, если стишок не выучил кто к уроку. Проучилась Аннушка три класса. До школы надо было четыре километра ходить. После уж не пустили. Надо было прясть учиться. Летом много работы по хозяйству: скотину на выпас отогнать, свечереет – забрать из стада. Стишок про работы полевые даже припомнила:

Пахнет сено над лугами,
Песни душу веселят.
Бабы с граблями рядами
Ходят, сено шевелят.

По грибы соберутся или по ягоду – Анку на подводу посадят. Наломает столько груздей – едва помещаются в короба. Потом солить станут. Запруду в речке сделают и в нее грибы свалят. Все одна перемоет, переберет, мать позовет. Та принимается за главную работу.

А какое пиво она варила на Покрова, когда уж отдохнуть можно от летней страды! Зерно было отличное. Сусло наварит густое, сладкое – губы слипаются. В десятиведерную кадку мать заправит все, да смородинки добавит, стоит до праздников. Самогон сами гнали ядреный, прозрачный. А мед у тятеньки был запашистый, крупчатый, желтым-желто в крынках. В церковь пойдут, свои свечи понесут. Пока мать воск топила, Анка все подле нее крутилась — училась цветки из воска вылепливать: розы, васильки. Краску сами тоже готовили. Мать торопит: “Нюрка, рассекай скорее, пока воск не остыл”- “Вот сижу, стараюсь лепешку тонкую раскатать. Мать уже нитку суровую приготовила и как-то ловко ее туда прилаживает. Масло для лампадки тятенька в церкви покупал и сам заправлял. Висела она на трех цепках под потолком у божницы. Из курительной бумаги красивые букеты получались. Эти ромашки, розочки потом к веночкам из пихты прилаживали, а остальной пихтой сени убирали. К весне она уже запашистая была. Пасха — главный праздник для христиан. Очень нравилось ходить с подружкой Христа славить: “Постоим под порожком, помолимся, Богушку прославим. Столько гостинцев насбирывали! Кто денежку подаст, даже грошик (это полкопейки). Потом ходили леденцы посасывали целую неделю, да ленточки в косы атласные вплетали, бусики покупали и гребенки”.

До Вознесения поют “Христос Воскресе!”. А потом уж все – Христос вознесся на небо. Обязательно милостыньки подать надо. В Христов день обязательно с иконой Богородичной все дома обходили – все ее встречали. Старенький священник с длинной бородой шел по деревне и заходил в те избы, где ворота открыты. Приветствуют друг друга с хозяином: “Христос Воскресе! – Воистину Воскресе!” Послужит в ограде, зайдет в дом. Снова служит, поет. Потом угощения ему разные подадут. Когда уж из деревни выходил, за ним полная подвода крашеных яиц и куличей едет. Яички пасхальные освященные года по три лежали у божницы. Таким яйцом кормили человека, если в беспамятство впадет, ума лишится. Бабки знали – помогало. В дни православных праздников тогда много народа гуляло по селу. Хор церковный и звон колокольный издалека слыхать было. Так радостно у всех на душе, что и передать нельзя.

Ильин день, Петров день, Духов день, Троица праздновались по деревням, как престольные праздники. Молодежь на луг ходила – хороводы водила. Как муравьев народу туда стекалось.

На Пасху свои дома и храм украшали вербочками, в Троицу ставили обязательно молодые березки с “красотками”. Это маленькие ленточки разноцветные привязывали к веточкам и святили. Наступала в русской деревне осень, как в “Антоновских яблоках” у И. Бунина: “…пора престольных праздников, и народ в это время прибран, доволен, вид деревни совсем не тот, что в другую пору”. Так и было по словам рассказчицы.

На Покров к ним в дом всегда гости съезжались: братья, деды, бабки, племянники, тети. И всегда много подарков привозили: корзины с ватрушками, пирогами, сластями. Полный двор наедет. Кругом подводы стоят. Гостили долго. И все встречены были, накормлены, напоены. Помнит баба Аня сестру отца – тетю Нюру-красавицу. Двое ребят у них в семье росло. А дядя Федор, муж ее – маленький был и лысый. Родители в старину по “слышке” отдавали девку замуж (когда прослышат, что жених состоятельный и не ленивый). Перечить родителям нельзя было, и приходилось соглашаться. Еще припомнила, как у сестры Аришки сватовство проходило.

…Настал последний день перед церковью, когда молодых повезут на венчание. Невеста садится в угол под божницу дарить подругам красоту – украшения для косы девичей. Все ленточки укладывались на подносе, и невеста, напевая обрядовый плачь, раздавала их. Ей они больше не понадобятся, так как косу она уже тоже больше не станет заплетать.

…Красота ли моя красота
Честно дивье украшеньице
Уж как я-то красовалась…

А плачет Аришка, сколь есть силы-мочи. Косу в кулаке держит – не дает расплетать. Она у нее как плеть висит вдоль спины – волосы черные да густые.

Утром жених приехал, сел под божницу, к невесте. Свахи сидят угощаются, а молодым нельзя. Их благословляют иконами Пресвятой Богородицы и Николая Чудотворца. Невеста напевает:

Не прошу у тебя, тятенька,
Ни злата, ни серебра.
Я прошу у тебя, тятенька,
Светлое благословение.

Иконой рисуют крест над изголовьем молодых и провожают в церковь. После венчания едут к жениху. Отведут невесту в комнату и там две косы заплетут. Файшонка с лентой в два пальца на ней. Так и за стол садится к гостям, уже как женщина.

Баба Аня смахнула слезу, призадумалась. Свое вспомнила: “Уже сына – Валерку прижила, когда война началась. Его отец ушел на фронт. Вернулся живым, но с новой женой. Та его в лазарете лечила от ран. Но жили они плохо, ссорились. Он выпивать начал. Так и умер на улице…”.

Все это было уже здесь. В 1931 году их семья переехала жить в Екатеринбург. Церкви тогда, рассказывает, были на Ивановском кладбище, Михайловском, на ВИЗе. Покойных на телегах отвозили туда, отпевали по полному чину, потом хоронили. Все как полагается для православного человека.

На этом месте я прекратила записывать воспоминания бабы Ани. Последнее время она чувствовала себя все хуже и хуже: давление прыгало, аппетит пропал совсем, плохо спала, знобило, сердцебиение учащенное беспокоило. Несколько раз вызывали скорую помощь, врача. Она давно мечтала исповедаться и причаститься. Здоровье ей не позволяло ходить в храм уже несколько лет, а последние полгода она не выходила даже из дома.

Обратились за советом в храм Рождества Христова на Уралмаше. После крещенских богослужений отец Владислав пришел к ней, выслушал исповедницу неспешно и приступил к Христовым Таинствам. Как баба Аня молилась усердно в тот вечер, безошибочно читала “Отче наш” и все просила: “Господи, прости меня, грешную!”. Мне доверили держать плат, когда прощеная исповедница вкушала Кровь и Тело Христово. Как она радовалась! Но все одно приговаривала: “Теперь и умереть можно спокойно. Только бы меня не сжигали. В земельку бы, по-православному. Смертно у меня давно уж припасено, да денег скопила на могилку. Я покажу, где лежит. Чего не достает — прикупи в храме”.

Говорила она это так, как будто просила об очередной мелочи, вроде кефира или таблеток. Сразу вспомнилась старуха Анна из повести Валентина Распутина “Последний срок”: Нет, ей не страшно умереть, всему свое место. Хватит, нажилась, насмотрелась. Больше тратить в себе ей нечего, все истратила, пусто. Изжилась до самого донышка, выкипела до последней капельки.

…Тяжело было на Уралмаше, особенно в войну. Работала Анна Федоровна в горячем цехе, где печи мартеновские, опять же наравне с мужиками. Носила на спине железные короба с коксом, которым эти печи топили. У печи жара нестерпимая, до фуфайки промокала, на эстакаду выйдет – застынет. Сколько тюбиков противорадикулитных мазей втерли в ее спину, а поясницу все ломило. Она приговаривала: «Да ты пуще-пуще втирай, моя горбина все стерпит. По моей-то работе моим косточкам давно уж истлеть надо бы. Я сейчас еще прясть могла бы, да пальчиков не хватает». Это в первый год войны было. Работали много, торопились. Калечились каждый день как на фронте.

Много лет наша семья чем могла, помогала этой одинокой женщине. Муж чинил замки, часы, холодильник, телевизор, утюг, мерил давление. Я пекла кулич и красила яйца к Пасхе, крещенскую водичку приносила, мыла пол, белье ушивала, стирала, купала. Дети гостинцы к праздникам носили, утепляли балкон, окна, покупали таблетки, хлеб, молоко…Взамен все мы черпали мудрость житейскую, слушали удивительные рассказы, песни, стихи, которых наша собеседница знала десятки.

В последний вечер баба Аня сама пришла к нам с четвертого этажа на шестой и просидела часа три. Как обычно измерили давление, дали ей толченые таблетки, чайку с медом. Еще раз прокрутила всю свою жизнь, как киноленту. Потом она засобиралась: “Ну, оставайтесь с Богом, а меня к себе проводите. Простите за все меня, грешную, давно я так не сиживала, как в своей семье. Чувствую – последний срок пришел, теперь уж скоро… Спать пора. Надо еще Богушку помолиться, святой водичкой умыться…”. Этой привычке она не изменяла всю жизнь. Так с детства приучена была, когда мать ее купала, да приговаривала: “С гуся вода, с лебедя вода, с Анны вся худоба”. Вот и заговорила ее на всю жизнь. Выходит, правда, святая водичка питает, года прибавляет. А придет время – Господь приберет.

…Она умерла на следующий день – прогрессирующий инфаркт. Отдала Богу душу раба Божья Анна – царство ей небесное.

Наталья Рукавичникова

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475