Путь к покаянию: перечитывая заново

Как правило, воцерковляясь, люди, ранее активно посещавшие театральные спектакли, увлеченные художественной литературой, охлаждаются или даже резко не приемлют подобного рода времяпрепровождение. И не удивительно: после душеполезного чтения (например, жития святого Серафима, встречавшего каждого словами “Радость моя!”) возможно ли вынести двухчасовое зрелище, которое обещало говорить о любви, а в итоге демонстрирует зрителям злобную ухмыляющуюся обезьяну и пытается убедить, что это и есть человек.

“Не устрашайся, — хотя бы ты падал каждый день, и не отходи от путей Божиих. Стой мужественно, и Ангел, тебя охраняющий, почтит твое терпение”.

“Стремящийся к этому всегда достигнет того, чего ищет. Только не будем приписывать себе свои успехи, рассчитывать на свои силы, надеяться на свои усилия – это значило бы погибнуть и погубить все приобретенное”.

Преподобный
Иоанн Лествичник

Спектакль “Верую” по рассказам Василия Шукшина в постановке Натальи Мильченко имеет подзаголовок “Размышления не для нервных”. Кстати, не ошибусь, если скажу, что все зрительницы в антракте прятали слезы. Но совсем не с этим связано “предупреждение” создателей спектакля.

Православный режиссер? А на сцене – молодчик, булькается в бочке с водой и пялится на пролетающий самолет, затем надевает черный балахон без рукавов и, скорее напоминая подмастерье, чем священнослужителя, начинает за бутылкой спирта учить жить (проповедовать?) депрессивному мужику Максиму, у которого, оказывается, “болит душа” (больше, чем голова, несмотря на оплеухи жены и прежде выпитое).

Православный режиссер… Но искушенный читатель знает, во что верует шукшинский проповедник: “Что такое Христос? Это воплощенное добро, призванное уничтожить зло на земле. Две тыщи лет он присутствует среди людей как идея – борется со злом. Я… хочу верить в вечное добро, в вечную справедливость, в вечную Высшую силу, которая все это затеяла на земле. Я хочу познать эту силу и хочу надеяться, что сила эта – победит. Иначе – для чего все? А? Где такая сила? Есть она? Я такой силы не знаю. Возможно, что мне, человеку, не дано и знать ее, и познать, и до конца осмыслить. В таком случае я отказываюсь понимать свое пребывание здесь, на земле. Вот это как раз я и чувствую, и ты со своей больной душой пришел точно по адресу: у меня тоже болит душа”.

Православный режиссер! И по-шукшински отплясывающие герои с криками “Верую! В авиацию… В космос и невесомость! Ибо это объективно-о!” и тому подобное, — как слепые щенки, всем нутром чувствующие мать, тянутся за тихо ступающей девочкой-Ангелом…

“Рассеянный мой ум собери, Господи, и оледеневшее сердце мое очисти: яко Петру, дай мне покаяние, яко мытарю – воздыхание, и якоже блуднице – слезы”.

о. Александр Ельчанинов

Я шла после спектакля и с горечью думала: как страшно, что у героев Василия Шукшина отняли Веру. Из хрестьянина (так называли на Руси), степенного труженика, самостоятельного (недаром в семье величали: “Сам”), а где надо (в беде или в радости) собиравшегося “всем миром”, — он превратился в “чудика”, как Макар, который “никак не мог измотать себя на работе, хоть работал много”, и душа его все болела. Отняли Веру, но в то, что есть душа, он верит (“в таку-то – в кусок мяса” он и сам не верит), но он знает, что она есть, потому что она болит, оставшись без Веры.

“ – Спроси меня… кого я ненавижу больше всего на свете? Я отвечу: людей, у которых души нет. Или она поганая.

– А тогда почему же такой злой, если у тебя душа есть?

– А что, по-твоему, душа-то – пряник, что ли? Вот она как раз и не понимает, для чего я ее таскаю, душу-то, и болит. А я злюсь поэтому. Нервничаю”. (Из диалога Максима с женой).

Вспоминаются строки:

“Знать, во время сна
К безоружному
Силы вражие
Понахлынули.
С богатырских плеч
Сняли голову –
Не большой горой,
А соломинкой…”

Подобно богатырю из стихотворения А. Кольцова, герои В. Шукшина успевают покорить читателя своей цельностью, красивой — Богом данной — силой и нераскрывшейся глубиной, что выплескивает себя — в танце (рассказ “Танцующий Шива”) или в “странном” увлечении (“Микроскоп”), в беззаветной любви к женщине (“Беспалый”) или в добрых делах ближнему, совершаемых мимоходом, не задумываясь, как вдох (“Сураз”). Но терпят насмешки, поражение, а то и сводят счеты с жизнью, оказавшись в глухом кольце непонимания, ожесточенного неприятия теми, кто “не знает, что такое тоска. – С чего тоска-то?” И мы можем только догадываться, каким он мог бы быть, этот богатырь…

“Верь в Жизнь!” – продолжает смертельно больной, но еще неимоверно сильный шукшинский герой, убеждая собеседника, и “оба…плясали с такой какой-то злостью, с таким остервенением, что не казалось и странным, что они – пляшут. Тут – или плясать, или уж рвать на груди рубаху и плакать, и скрипеть зубами”.

“Бог, соединяя тебя с Собою, соделывает тебя богом по благодати. Он прощает тебе грехи. Этого мало! Он изъемлет корень зла из души твоей, самую заразу греховную, яд, ввергнутый в душу диаволом, и дарует тебе врачество на весь путь твоей земной жизни для исцеления от греха, сколько бы раз ты не заразился им, по немощи твоей. Это врачество – исповедание грехов”.

Святитель Игнатий
Брянчанинов

Нужно ли упрекать режиссера, оскорбляясь за “недостойно представленный образ священнослужителя”? Ведь “всему миру” исповедует свою боль сам Василий Шукшин. Священник, дело которого “горести и печали человеческие – живые трепетные нити – распутывать”, и писатель, которому в России отводилась роль пророка, — оба они в рассказе “Верую!” совпали. И слова героя: “Вообще в жизни много справедливого. Вот жалеют: Есенин мало прожил. Ровно – с песню. Будь она, эта песня, длинней, она не была бы такой щемящей. Длинных песен не бывает”, – ведь это предчувствие и собственного раннего ухода из жизни, с болью душевной, которая так и не обрела веру.

Шла после спектакля, и молитвенно печалилось сердце о писателе, которого уже нет среди нас, который, как и его герои, не дошел до храма, но они, сами того не осознавая, искали именно эту дорогу; о тех, кто встречался в жизни, и не вышел на этот путь, а кто-то пошел в противоположном направлении. Но – пути Господни неисповедимы!… И может быть, мы забываем о тех, кто нуждается в нашем молитвенном воспоминании?…

С чувством благодарности к режиссеру и желанием заново услышать голос самого Шукшина я открыла книгу, к которой давно не обращалась.

Надо отметить, что весь сложнейший спектакль, требующий от исполнителей огромных душевных сил, ведут два артиста – Заслуженный артист России Виктор Поцелуев и Дмитрий Бабушкин,– да девочка – Аня Бажукова – в роли Ангела связывают два шукшинских сюжета (“Охота жить” и “Верую”).

Вот он, рассказ “Охота жить”, инсценированный в первой части спектакля театра-студии им. М. Чехова. Два героя здесь – словно воплощение шукшинского противостояния Добра и Зла – охотник и беглый преступник. Но как же отличаются образы беглого у Василия Шукшина и в трактовке Натальи Мильченко!

На сцене мы видим звероподобное существо с гримасой дегенерата. Кажется, это еще недочеловек, но уже обреченный, загнанный в угол, которому никогда не суждено развернуться, вырасти, обрести образ. И стоит старому охотнику, шукшинскому душевному человеку (спокойному, уверенному, радушному к любому встречному – потому что его дом здесь, в тайге, а она научила его человечности), – стоит только ему прикрикнуть на парня, который в злобе своей начал богохульствовать, – и тот понимает, кто здесь – старший. “Здесь тайга, – говорит охотник, – все одинаковые. Помни это”. И правда, заснеженная тайга становится храмом, где все равны перед Богом, где место – не мериться силой или спорить, а исповедоваться.

“Обнажай струп твой врачу сему [Господу] и не стыдись сказать Ему:”Отче, моя язва сия, моя рана сия; она произошла не от иного кого-нибудь, но от моей собственной лености; никто не виновен в ней, ни человек, ни злой дух, ни плоть, ни другое что-либо, но только мое нерадение”.

Преподобный
Иоанн Лествичник

“А святых – это верно: нету. Я сам вроде ничо, никто не скажет: плохой или злой там. А молодой был… не насильничал, правда, лаской взял, а все одно… дитя-то… пустил по свету… Спомнишь – жалко. Большой уж теперь, материт поди”, – старый охотник замолкает. А зритель, как и двое на сцене, затаили дыхание. И вот сорвана рукой старого охотника с головы молодого преступника уродливая шапка, и лицо парня посветлело, прояснилось, и, кажется, узнаются родные черты, и отзывается озлобленное сердце готовностью любить…

Отдавая беглецу ружье – будто искупая свою исповеданную вину – охотник дарит гарантию жизни в тайге. Но – словно расплата за давнее – оружие, оказавшись в других руках, приносит ему смерть. Раскаянием искажается лицо упавшего на колени убийцы, не успевшего до этого момента понять, что оружие может нести не только смерть. И Ангел крестит лоб, на который неминуемо наденут шапку арестанта. Но остается надежда…

Спасибо режиссеру и актерам за этот свет любви, веры и надежды, переданный зрителям!

“Чем ярче свет Христов озаряет сердца, тем яснее сознаются все недостатки, язвы и раны. И наоборот, люди, погруженные в мрак греховный, ничего не видят в своем сердце, а если и видят, то не ужасаются, так как им не с чем сравнить.
Поэтому прямой путь к познанию своих грехов – это приближение к свету и молитва об этом свете, который есть суд миру и всему “мирскому” в нас самих”.

о. Александр
Ельчанинов

У Шукшина – “взгляд Никитичу запомнился: прямой, смелый… И какой-то “стылый” и “дико и нелепо звучал в теплой тишине избушки свирепый голос безнадежно избитого судьбой человека с таким хорошим, таким прекрасным лицом”, – так видит пришедшего старый охотник.

А беглый говорит о ненависти ко Христу: “Добрых людей нет! А он – добренький, терпеть учил… Кто добрый?! Я? Ты?” И там, где в спектакле – в момент исповеди охотника – происходит очищение того и другого героя, в рассказе врезается совсем другая интонация молодого: “Жизнь дал человеку – не убил… Хорошее дело сделал, не переживай”, — ведь то, что для старика грех, тяготивший душу многие годы, беглец видит с глубины собственного падения. И “стылая” его душа не оттаяла, и он произносит “отец”, – благодаря охотника за пожертвованное ружье, а спустя какое-то время, – закидывая снегом тело убитого им старика: “Так лучше, отец. Надежнее”. Уходя, “он не видел солнца, шел, не оглядываясь, спиной к нему. Он смотрел вперед”.

“Душа, имеющая обычай исповедывать грехи свои, удерживается от нового впадения в них воспоминанием об исповеди как бы уздою. Грехи же неисповеданные удобно повторяются, как бы совершенные во мраке”.

Преподобный Иоанн Лествичник

Нет, не плакать нужно о Шукшине, не дошедшем до дверей Храма (и не только о нем: вспомним, например, светлую драматургию Александра Вампилова, – вот еще благодатный материал для православного режиссера!), нет, – благодарить за предостережение, что дается таким искусством каждому, чтобы не “остыла” душа. За то, что показал: надо крушить камни своей души, пробивая тропинку к Храму.

“Помните, что того, что потребно для спасения, никто за вас сделать не может. Делать то должны вы сами. Помощь от Господа всегда готова, но она не приходит к тому, кто ничего не делает, а только к тому, кто делает, трудится, но до конца довести дело не может”.

Святитель Феофан Затворник

Лариса
Ларионова

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475