Исповедь «Божьего человека»

Мы познакомились в Иоанно-Предтеченском храме, после утренней службы.

Неистребимая давняя привычка вглядываться в лица, глаза, угадывать непростые судьбы заставила на этот раз обратить внимание на благочестивого юношу, чем-то неуловимо отличавшегося от других прихожан. Молился ли он усерднее? выглядел ли скромнее? — возможно, и то и другое. Но самым удивительным было ощущение света, исходившее от его ясного лица с редкими иконописными чертами. Почему-то одновременно подумалось, что человеку этому в миру некуда идти. После молитвы он отошел в сторону, бережно извлек из кулечка пряник, пригубил святой воды…

«Пусть я буду Иван», — попросил он, приготовившись к разговору, не скрыв при этом и настоящего своего имени.

Иваном его хотела назвать бабушка.

Кто знает, может с этим исконно русским именем и жизнь сложилась бы по-другому, но юная мама, учившаяся в то время на философском факультете Уральского государственного университета, сказала, как отрезала: «Не хочу, чтоб его называли Иванушкой-дурачком». Имя было первое, что она у него отняла. Потом — все остальное…

И вот теперь немного чудной, предельно искренний, ее сын-калека двадцати шести лет попросил вернуть ему то несостоявшееся имя…

Иван, родства не помнящий, — это не про него. Мой собеседник долго, с любовью, точно блуждая в светлых днях детства, рассказывал о бабушке, с которой часто сиживал на бревнышке, о бравом своем деде, любившем уличные передряги, армейские команды и потешавшем всех изобретением новых приемов от всяческих нападений. Семья была неверующей. Супруги-философы, отправившись по направлению университета в Фергану, быстро сделали карьеру: преподавателей на периферии остро не хватало. Но одновременно они сделали все, чтобы разорвать священные узы семьи: отец увлекался студентками, мать старалась ему отомстить. В результате маленький Ваня просыпался ночью один и кричал, сознавая, что брошен. Приходили девушки-узбечки, забирали в общежитие. С ними было хорошо, они не бросали. Потом исчез отец. Не вернулся из стройотряда, в чем-то запутался, кем-то увлекся…Житейские дороги этого человека завязаны сложным узлом: он то выныривал откуда-то в жизнь сына, то пропадал опять. Вернувшись в родной город, мать сразу же отправилась жить в свою квартиру, а сына определила к бабушке и деду, теперь уже навсегда отказав ему в своей любви.

В школе Ваня никогда не дрался. Что-то всегда мешало ему ответить на грубость грубостью, на силу — силой. Он сменил в Свердловске три школы, и везде был нелюбим детьми. «Моей защитой была позиция — оставаться в стороне, не отвечать», — вспоминает Иван, но, увы, за этим следовали пинки и всевозможные унижения. Был в классе мальчик, который не просто бил: он определенным приемом хватал за голову, после чего произошли изменения в шейных позвонках. Заступиться, кроме бабушки, было некому. В один из таких тяжелых дней пришла телеграмма о приезде отца. Какое чувство вызвала? Просто ошарашила. К тому времени сын забыл, как выглядит отец, забыл даже его голос.

«Папа, меня обижают дети в школе, я хочу ходить в спортивную секцию»,-была первая просьба мальчика. Отец не дал никакого совета, он жил всегда по-своему, вне всяких правил: любил свободу, имидж, игры с опасностью. Главной заповедью его было: ни за что не держаться. Если ты в тупике, придет какой-нибудь выход, может быть, смерть. Если что-то отбирают — надо отдать. Ценна только сама жизнь.

В те давние годы, полные горечи, отец каким-то непостижимым образом сумел стать героем для сына: он пил, но не был ханыгой, порой хулиганил, но вроде как в шутку, конфликтовал с властями, но потом всегда оказывался на высоте. Любимое выражение отца было: «Не понимаю!», которое он любил произносить громко, обращаясь к улице.

Второе замужество матери принесло новые беды. Над Ваней издевался не столько отчим, сколько его сын. Жизнь после смерти бабушки и дедушки сделалась нестерпимой. В доме матери нельзя было кашлянуть, повернуться ночью на другой бок, чтобы не получить очередные побои от сводного брата. И наконец пришло новое испытание, которому суждено было многое перевернуть…

Если в жизни Ивана было чудо, то оно открылось именно в то лето, когда в короткий срок одна за другой последовали две тяжелые травмы. Первая — головы — наступила после побоев. Иван перестал пользоваться транспортом: казалось, при езде трясется мозг. Ходил пешком многие километры, к чему-то прислушивался в себе. Тогда-то его и сбила машина, летевшая со скоростью сто километров в час. Очнулся в больнице от страшной боли в спине. Впервые в жизни стал сопротивляться — уколам, врачам, лекарствам, — так бушевала в нем мука. И вдруг после недолгого сна встал: не было ни признаков повреждений, ни следов боли. «В самые сложные минуты я всегда ощущал, что меня что-то поддерживает»,– задумчиво произнес Иван.

Теперь это «что-то» облеклось в слово, и слово было Бог.

Весь пройденный тернистый путь теперь осветился по-иному, но испытания не закончились. Стало плохо с нервами — сказались отношения с матерью — Иван был помещен в психобольницу в отделение пограничных состояний.

Потом снова жил дома, принимал лекарства. Катастрофически не хватало добрых слов. В больнице ты — больной, дома — лишний. Передозировка лекарств заставила испытать ощущение ада. «Все тело жжет огнем, кажется, что душа вырывается, — Иван напряженно пытался подобрать слова. — Душа мучается, не находит покоя, становится страшно на свете».

Когда закончился курс лечения, мир снова просветлел. Теперь Иван на инвалидности, трудится в православной столовой. Помогает разгружать машины, выносит мусор, порой заменяет дворника. В Иоанно-Предтеченский храм приходит молиться ежедневно — здесь ему нравится, близко от дома, и прихожане, особенно старушки, его любят. А в миру (предчувствие меня не обмануло!) идти действительно некуда: материнская родня почти что выжила его из законной квартиры на улицу. Иван терпеливо все приемлет. Выход? «В том, что живу, верю, выход — это сама жизнь». Так причудливо сплелись усвоенные в детстве выводы отца и новое понимание мудрости высшей: таков Крест, его и нести.

«А еще, — совсем по-детски, доверительно шепнул Иван, — матушка мне в трапезной макароны дает, вареные. И еще у меня пряники есть».

…Никакого следа прожитых обид на его лице.

А в храм вдруг проникли яркие лучи солнца — такие редкие в осенние дни.

Людмила КОСОВСКАЯ

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475