Священник Константин Корепанов: Исповедь – это нелицеприятный суд над собой

Давайте сегодня поговорим про Исповедь и покаяние. Священники часто говорят, что многие приходящие к ним люди не умеют исповедоваться. Правда ли это?

– Откуда же людям научиться исповедоваться? Они не умеют делать основные, необходимые для повседневной жизни вещи – любить, дружить, просить прощения, созидать семью, воспитывать детей. И много чего другого не умеют. Их учат ведь не этому. А хорошие, положительные примеры в жизни мало кто видит.

Человек никогда не был в церкви, ему сказали прийти на Исповедь, он приходит. Естественно, он не умеет исповедоваться. Он прочитал в книгах про Исповедь, какое-то культурное представление об этом явлении у него есть, но в чем оно заключается, он не знает. Он берет книгу, где написано о грехах, покаянии, Исповеди, самой сути уловить не может, потому что еще незрелый и делает только первые шаги в Церкви, поэтому берет оттуда перечень грехов и начинает его приводить на первой Исповеди, на второй, на третьей. Он прочитал, что вот это грех, и во всем этом кается.

По сути, предоставляет отчет за прошедшую неделю о том, что он сделал плохого. Это не покаяние, не исповедание, а отчет. Это сразу уводит человека в другую сторону: ему кажется, что смысл Исповеди – рассказать как можно полнее о совершенных грехах. Он заходит в тупик, потому что понимает две вещи. Во-первых, не может дать полный и подробный отчет о своих грехах. Даже если внимательно наблюдает за собой и записывает все в тетрадь, то озвучить это в рамках обычной Исповеди никто не позволяет. Первый раз еще можно, но каждую неделю приносить большую тетрадь с одними и теми же грехами ни один священник не позволит. Стоит очередь людей к Исповеди, и никто не будет ждать, пока ты прочитаешь весь свой талмуд.

Самое страшное для него, когда он вдруг вспоминает, что какой-то грех забыл сказать, и срочно звонит священнику. Это делает отношения между священником (духовником) и человеком просто невозможными. Потому что ни один человек не способен переносить, если ему каждые две минуты будут звонить и говорить: батюшка, я забыл такой-то грех... Одного можно потерпеть, но если так будут делать сто человек, это превращается в профанацию.

Вторая проблема. Люди понимают, что они не могут все исповедовать, и чувствуют, что от Исповеди легче не становится. По идее, после Исповеди должно быть какое-то облегчение, хоть какое-то прикосновение души к свету, к миру, ведь это таинство примирения с Богом. А человек ничего такого не чувствует, он измучен, измочален и считает своей задачей как можно более точно и более полно назвать все свои грехи. И это настоящий духовный мировоззренческий тупик, выйти из которого человек уже не может, потому что уверен: если не исповедует какой-то грех, ему будет плохо. Фактически он заболел магическим осознанием таинства Исповеди: «Если я не назвал какой-то грех, значит, на Суде с меня за него спросят».

Это неправильный подход. Если некто приходит и говорит: «Я не знаю, что сказать. Я не умею исповедоваться. Подскажите мне, батюшка», – у него появляется шанс (не всегда, но шанс есть) научиться Исповеди. Потому что он исповедует свою неумелость и понимает, что Исповедь – не просто перечисление грехов, а некое недоступное ему действие. Если священник правильно подскажет и он проявит к этому какую-то ревность, то может научиться правильно исповедоваться.

Смысл Исповеди в том, что человек не просто перечисляет свои грехи, а как бы выворачивает свое нутро, свой внутренний мир и судит себя за то, что он неправильно чувствует, делает, переживает, думает. Он изнутри видит себя. Не снаружи фиксирует, уподобляясь бесу (бес снаружи фиксирует наши грехи, у него рукописание наших грехов, которое очищается, когда мы исповедуемся), свои отступления, а изнутри судит себя, потому что видит себя изнутри. Этот нелицеприятный суд над собой и есть Исповедь. Этот суд должен быть искренний, что важно. То есть кающийся заботится не о перечислении количества грехов, а судит самого себя. Смысл именно в осуждении себя.

Один приходит к Исповеди с бумажкой, другой без бумажки. Но даже тогда, когда человек пишет грехи на бумаге, он не из книги их выписывает, а мысленно перебирает свою совесть, чем он недоволен, что в нем не так, и постепенно учится выставлять себя в присутствии священника на суд. Всего себя никто не увидит никогда (до Страшного Суда, по крайней мере). Максимально искренний суд над собой, который с годами становится все более глубоким, – суть Исповеди (если не вдаваться в разные нюансы и особенности).

Церковь свидетельствует о том, что тот, кто осудил себя искренне и глубоко, испытывая стыд, ужас и страх, не судится на Страшном Суде.

Мы говорим, что покаяние – это перемена ума, изменение образа жизни. Но часто так и происходит, что мы просто перечисляем грехи (может быть, даже и осознанно), но подлинного покаяния не чувствуем. Наверное, это совсем непросто. Как достичь настоящего покаяния? Оно вообще доступно в полноте?

– Есть ситуации, при которых покаяние и Исповедь совпадают. Изначально в историческом аспекте человек отвращался от греха перед лицом Церкви, епископа, перед народом каялся в своих грехах. Задача была не перечислить грехи, а их отвергнуть; он судил себя за свою прежнюю греховную жизнь. У него не было какой-то особой подготовки, он просто приходил и каялся. В первенствующей Церкви на протяжении нескольких столетий такая практика существовала: человек перед лицом общины каялся один раз и на всю жизнь, отвергая все те греховные дела, которые сделал. Это было очень глубокое осознание. Когда он всеми фибрами свой грех презирает, ненавидит и себя вместе с этим грехом, тогда покаяние получается искренним.

Второй случай примерно такой же. Когда христианин вдруг неожиданно согрешил, пал, этот грех не дает ему покоя, он бежит в церковь, ищет священника и исповедуется. И для него покаяние и Исповедь совпадают. То есть он приходит в храм, падает на колени перед аналоем, перед священником и говорит: «Господи, прости! Было такое – ужас. Господи, прости меня». Как из созревшего гнойника, из человека все выливается. Священник это слышит, принимает Исповедь, является свидетелем.

Одно было в истории, другое сейчас встречается, но бывает только с живыми во Христе людьми и в исключительных обстоятельствах. Во всех остальных случаях покаяние и Исповедь в жизни конкретного человека всегда объективно разведены. У одних людей покаяния нет вообще, и они пытаются это изобразить на Исповеди. Другие каждый день оплакивают свои грехи. То есть не перечисляют грехи, не констатируют их, а встают на молитву и плачут. Человек молится словами молитвы «Отче наш» – и плачет. Или начинает читать 50-й псалом, еще что-то – и что-то вспоминает и не может начать молитву, пока не простит от сердца всех, кто его обидел, пока не примирится с Богом. Это обычно сопровождается слезами. Он вспоминает то, что сегодня натворил, кого осудил, с кем поспорил, где сказал нехорошее слово, и оплакивает это. И так каждый день. А потом приходит на Исповедь и ежедневный плач представляет в сухом остатке.

Это может быть что угодно. Например, человек говорит: «Батюшка, я понял, что никого не люблю. Господи, прости меня! И того не люблю, и этого не люблю, даже маму родную не люблю. Господи, как Ты меня терпишь?» Он может при этом заплакать (обычно это бывает у смирившихся людей с очищающимся сердцем), может не заплакать, если оплакал все это во время каждодневных покаянных молитв.

Как говорит, как произносит то, что он являет на Исповеди, свидетельствует о том, что он судит себя, не оправдывает себя. Исповедь свидетельствует о том, что человек подвигом ежедневного покаяния в течение недели сохранил свою связь с Богом, не потерял благодать, знает своего Бога и Бог знает его. Священник об этом свидетельствует, а Бог прощает и разрешает кающегося от всех грехов.

Такое бывает, и не так редко, как порой может показаться. Но чаще всего Исповедь – это действительно формальная вещь, потому что человек так и не научился исповедоваться. Он думает, что главное – назвать свои грехи, без покаяния, без сокрушения, без молитвы. На самом деле, как говорит Священное Писание, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит. Не знание своих грехов примиряет человека с Богом, а сокрушение о них и смирение от того, что ты сокрушился.

Следующий вопрос касается отношения со стороны священнослужителя. Человеку показалось, что священник на Исповеди его не слушал и был невнимателен, и его это смутило. Должно ли такое поведение смущать? И как священник должен правильно вести себя на Исповеди?

– Должен правильно вести себя на Исповеди. И священник, который правильно ведет себя на Исповеди, – святой человек. Но никогда не надо забывать, что священник – тоже человек, у него есть свои немощи, свои проблемы. Да, он не прав, осудите его, бросьте в него камень. Но когда стоит очередь в сто человек и все не готовы к Исповеди, священник не может всем рассказать, что такое Исповедь. Более того, большая часть и слушать его не станет...

Строго говоря, священник – только свидетель; Исповедь ведь происходит не перед ним, а перед Богом, человек кается перед Богом. Священник – только свидетель, и, строго говоря, задумываться о том, что рассказывает кто-то, он не должен. Просто нужно знать, что перед человеком более стыдно и каяться, и судить себя. И именно этот свидетель необходим (по разным причинам, о которых я сейчас не буду говорить), он просто свидетельствует. Что он еще должен?

Допустим, священник – вчерашний семинарист, окончивший семинарию в 22–23 года. Что он может сказать 70-летней бабушке, исповедующей свои сложные отношения с парализованным мужем или с внуком, который ее не слушает? Он не может ей ничего сказать, да и не должен. Его задача – выслушать Исповедь и прочитать разрешительную молитву. Что вы ждете от священника?

Это плохо, что он невнимательно слушает, но если он будет внимать, что изменится? Бог внимает. А священник – простой человек, он устал, пять часов стоит на ногах, вы у него девяносто восьмой. Как он может сохранить к вам такое же внимание, будто вы первый? Ладно, если он вас знает. А если вы к нему вообще первый раз пришли? Девяносто восьмой. Какого внимания вы от него требуете?

Да, согласен, внимание должно быть, но он устал, стал рассеянным, у него в голове все грехи смешались. У него одна правильная мысль: «А что изменится от того, внимательно я буду слушать или невнимательно?» Разве грехи не простятся? Так не священник их прощает, грехи прощает Господь. Если бы он знал, что от его внимательности зависит, простятся кому-то грехи или не простятся, он изо всех сил стал бы стараться. Но он устал, а мотива внимательно слушать Исповедь у него нет.

Другое дело, что задавший этот вопрос предполагает, что священник, выслушавший его Исповедь, сейчас даст ему совет. Но, во-первых, это не входит в обязанности священника. Люди это забывают, но священник вовсе не обязан давать совет. Если вы его спросите, он обязан вам ответить. Но если вы не спрашиваете, он ничего вам не обязан. Он же только Исповедь принимает, а вы хотите, чтобы он давал советы. Он позавчера окончил семинарию, неделю назад стал священником, он не может давать советы. Он не читал «Добротолюбие», никогда по нему не жил, не знает страстей, которые вас беспокоят, никогда не был в житейской ситуации, о которой вы рассказываете, и не знает, как ее разрешить. Он не читал даже трети мировой литературы, чтобы знать какие-то хитросплетения человеческих судеб, он не психиатр и не психолог. Какого совета вы ждете от 25-летнего человека, полгода назад ставшего священником? Что он может вам сказать?

Если вы его спросите, запускается механизм веры: вы верите, что священник вам возвестит правду. По слову Божию, если вы вопрошаете на святом месте священника, Бог дает ему, что сказать. И вы должны послушаться, невзирая на то, сколько ему лет, 25 или 75. Вы спросили – получаете ответ.

Но если вы не спрашиваете, священник ничего говорить не должен, у него нет таких обязанностей. По порыву сердца, из жалости или сострадания, или если благодать его коснулась, он может дать вам совет, но это будет его порыв, а не обязанность. И он может дать совсем неправильный совет, если он неопытный человек. Когда вы спрашиваете, тогда запускается механизм веры, и, по слову Божию, которое непреложно, священник ответит вам, как Бог ему велит. Но если он по своему почину говорил, это может быть правдой, может быть неправдой или условной правдой, потому что каждый говорит в меру своего опыта.

В том-то и беда, что мы нагрузили священника кучей обязанностей, за которые он не отвечает. Мы разговариваем в нашей священнической среде о том, что творится на Исповеди. В сущности, значительная часть людей приходит к священнику как к психологу. Но от психолога требуются сертификат и образование. Скажем, у меня есть, во-первых, педагогический стаж, во-вторых, мне 55 лет, есть определенный социальный опыт. Собственно, и все. А у 30-летнего священника без педагогического стажа, который никогда нигде не работал, у которого семья появилась только год назад и который еще не имеет собственных детей, откуда социальный опыт, психологический опыт? Да и просто он еще молод. Что вы от него ждете? Специально на психолога он не учился.

А люди приходят именно как к психологу. Скажем, одна треть людей начинает Исповедь словами: «Батюшка, у меня такая проблема...». Но это то, с чего начинается разговор с психологом. А священники – не психологи, у них нет сертификата. У нас, священников, есть благодать присоединять людей к Церкви после их покаяния и Исповеди. Исповедь должна начинаться словами: «Господи, прости меня, я согрешил...». После Исповеди можно задать вопрос. Но когда Исповедь начинается с вопроса или объяснения проблемы, то человек пришел не каяться, а решать свою проблему. А священник может это сделать, он готов к этому? Почему вы нагружаете его задачей решать ваши психологические проблемы? Но люди нагружают и даже требуют: мол, ты же священник, должен дать ответ. На каком основании?

Эта проблема наиболее рельефно видится, когда мы соприкасаемся с реальностью Греческой Церкви, например. В Греческой Церкви есть священник, который принимает Исповедь, а есть духовник, который ведет беседу. Священник – это рукоположенный человек, имеющий духовное образование, он может совершить таинство Исповеди, прочитать разрешительную молитву. Если ты его спросишь: «Батюшка, скажите...», он скажет: «Я ничего в этом не понимаю, обращайтесь к духовнику».

Духовник – это опытный человек, много поживший, много переживший, который уже длительное время в священном сане, и он не принимает Исповедь, у него есть время, когда можно с ним поговорить о духовной проблеме. То есть там эти две вещи разведены. Причем, в каждом благочинии, в каждом районе такого человека назначает Священноначалие: опытный, знающий, поможет.

Мы ждем от священника того, что он не должен давать; он не для этого поставлен. Исповедь – это не духовная беседа. Мы читали про святого Амвросия Оптинского, Игнатия (Брянчанинова) или воспоминания об отце Иоанне (Крестьянкине), но это не приходские священники. Это монахи, духовно опытные люди, искушенные, испытанные. Но люди требуют, чтобы таким был любой священник. Это необоснованно.

Скажем, святой праведный Иоанн Кронштадтский внимал Исповеди? Он вообще никого не слушал, не выслушивал Исповедь, он молился, читал общую разрешительную молитву, но добивался того, чтобы все плакали и помнили о своих грехах.

У нас глубоко потребительское отношение: «Я пришел, а священник должен ко мне проявить внимание». Но священник видит, что кроме тебя, требующего внимания, стоит еще очередь из ста или ста пятидесяти человек, и время ограничено. Мы читали в рассказах о временах гонений, когда можно было исповедоваться всю ночь. Сейчас храм в 10 часов вечера закрывается, и нужно покинуть территорию храма. Невозможно продолжать Исповедь после того, как храм закрывается. У священника сто человек, и он должен успеть до 10 часов вечера всех исповедовать; это данность. И он думает не о себе, чтобы вовремя кофе выпить в теплом кресле у камина, а о том, что восемьдесят пятой в очереди стоит бабушка, которая уже не может стоять, или женщина с ребенком. Священник понимает, что на каждого у него есть 2–3 минуты, иначе он не успеет всех принять. И как организующий этот процесс он внимает всем этим людям. Иногда бывает, я сам зову из очереди уставшую бабушку или женщину с ребенком, прошу их подойти на Исповедь. Так народ начинает возмущаться, мол, что это они без очереди... Но вы же не за колбасой стоите; это же процесс духовного созидания самого себя, обучение смирению. Но каждый видит только себя.

Однажды женщина подходит на Исповедь и говорит: «Батюшка, беда – стою в очереди и осуждаю: сколько же можно разговаривать, сколько можно исповедовать? Назвал 2–3 греха – да и все. Почему занимают время священника? Не видят, что ли, что очередь стоит?» Проходит минута, вторая, третья, седьмая, десятая, пятнадцатая... Я говорю: «Может, уже заканчивать надо?» Она: «Батюшка, подождите, я еще не все сказала». Я говорю: «Вы же только что осуждали человека за то, что он долго исповедовался. Вот видите: каждому надо выговориться, и я не могу никого прервать, как не могу прервать и вас». Женщина говорит: «Ой, точно. Я тоже долго исповедуюсь. Батюшка, простите...». Вот так бывает.

Батюшка, спасибо Вам за ответы...

Записала:
Нина Кирсанова

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475