В. И. Федосеев, художественный руководитель и главный дирижер Большого симфонического оркестра имени П.И. Чайковского: «Самое большое ощущение радости – те, кто пришли, поняли музыку...»

Окончание. Начало в №32 (977) 2018

Владимир Иванович, стихиры Ивана Грозного Вы играли за границей?

– Да, играли.

Там же, в Париже?

– Да.

И в Австрии?

– И в Австрии.

Как Вам музыка Ивана Грозного? Я не музыкант, я не понимаю, каков он как композитор...

– У него одноголосная музыка, то есть одна линия идет и поется на русский распев. Ясно, что эта музыка не французская, не немецкая, а русская этот распев он распевает как русский человек, поет, как народную песню. Поэтому это было очень легко – я давно познал русскую народную песню. И Петренко это делал замечательно.

А произведения Ивана Грозного имеют ценность для нашей музыкальной культуры?

– Конечно. Это как Бессмертный полк, вот сейчас мы видели это гениальное событие. Кто это придумал, – я бы наградил всеми медалями этого человека: это привело наших людей в такие глубокие патриотические чувства. Вот так же я делал и с Петренко, в котором увидел, что он не просто актер, а он великий русский актер, который может передать все чувства всех времен и донести до нас.

А какова реакция французов, австрийцев на то, что они услышали в произведении Ивана Грозного? Ведь им же преподносят Ивана Грозного как чудовище, монстра.

– Там этого не было. За границей преклоняются перед нашей русской музыкой. А когда было объявлено, что это стихира Ивана Грозного, они, конечно, сразу с большим интересом слушали. Потом спрашивали, чья интерпретация, кто это сделал, на партитуру положил. Все это очень интересует. Но, к сожалению, самого материала не так много. Я его добыл в центральной библиотеке, где-то заграницей тоже я нашел (в Вене), поэтому это было сложно. Но то, что Иван Грозный был композитор и писал, – факт, и я это доказал.

Я не знаю, отдаете ли Вы себе отчет, что Вы фактом представления этой музыки серьезно пошатнули, так сказать, отношение к Ивану Грозному как чудовищу в западном мире, они теперь понимают, что он еще и писал музыку, – это очень важно. А я лично Вам очень благодарен за счастье нашей совместной работы, когда мы с Вами решили положить «Бога» Державин на музыку (до Вас я это исполнял с оркестром Анатолия Полетаева, и он услышал «Бога» под музыку С. Рахманинова, и мы это делали. Вы же, когда прослушали, услышали, что здесь ближе Скрябин). Почему Вы взялись за это?

– Само стихотворение, когда я прочитал, вызвало во мне такие чувства... Я обязан был показать это всем людям. Во-первых, оно очень редко исполняется, поэтому мне сразу пришло желание найти соответствие этому сочинению в музыке, и я нашел Скрябина: для меня не было проблемы сразу определить, где это стихотворение должно находиться, в каком музыкальном окружении.

Я помню, как все это выглядело: мы с Вами выступали в трудных условиях – в Ставрополе, на площади, там были тысячи людей. У меня такой практики не было – я думал: люди будут ходить – как там петь, играть, читать? И когда я увидел эту огромную площадь, Ваш оркестр в свете софитов, шла прямая трансляция – этот подъем я надолго запомнил. Вы помните тот вечер?

– Конечно. Замечательный вечер. Я познакомился там с местным батюшкой. Это было незабываемое событие для оркестра – помню до сих пор.

А Вы знаете, что утром после концерта ко мне подошли чуть ли не все ваши оркестранты и благодарили, что у них вчера был такой вечер? Как мне это было приятно: люди, объездившие весь мир, привыкшие к рукоплесканиям, вдруг благодарят, что было это чудо Державина, Скрябина...

– У нас особый оркестр – очень чувствительный с точки зрения понимания всей культуры и своих достоинств, ведь я пытаюсь внушать: вы не просто музыканты, а люди этой страны, которые должны держаться на самой высоте нашей культуры. Они понимают. Ведь я их воспитываю, хотя я сам не очень уж старый, но беру молодежь и пытаюсь их воспитать, объединить какую-то пару и наслаждаться их прекрасной жизнью, любовью. Эти задачи у меня тоже существуют. Это такая большая семья по мыслям, по этике, по отношению к тому, где мы работаем, за что и ради чего работаем. В наших руках очень большая сила нашего искусства, в том числе воспитательная.

Уделяете ли Вы время педагогике, готовите ли дирижеров-преемников?

– Да, готовлю. В Гнесинском институте у меня класс, я делаю классы в Венской консерватории, ищу молодых дирижеров. Но, как правило, молодой дирижер для меня еще под большим вопросом – что из него будет? Но все-таки на мои репетиции приходит очень много всяких молодых людей, чтобы посмотреть сам процесс.

На моих репетициях специально для детей они видят не детские сочинения, а серьезные. Потом я с ними встречаюсь, и они задают массу вопросов: а как это, а почему это? Это началось в Париже, когда на мои репетиции приходило много маленьких детишек, с мамой, папой. И я подумал: а почему же мы не можем такое сделать? И после этого я перенес парижский принцип в Москву. Оказалось, все это очень просто, только надо добыть автобус, чтобы привезти и увезти детей, и денег не надо было платить.

Вы правильно сказали, что сейчас на нашем телевидении происходит процесс поднимания детей и обзывания их «звездами» (слово-то нехорошее). К сожалению, мне кажется, это даже вредно: когда ребенок в 5 – 6 лет решает, что он звезда, ему очень трудно стать звездой в будущем. Никто же не знает, как пойдет его жизнь, все очень обманчиво, – и потом он может об этом очень сильно сожалеть.

Конечно, Моцарт в 7 лет написал симфонию, но это же Моцарт. Когда в Вене стали изучать, сколько он написал сочинений и за какое время, то не совпало: человек не может просто физически за такое время написать столько сочинений. Значит, его рукой, его головой руководил Господь. Поэтому мне кажется, очень опасно так преподавать детей: что все они звезды, лучше всех. Это внедряется в душу, и неизвестно, кем станет такой ребенок: лучше или хуже всех, или ни то, ни другое.

Когда я прихожу на Ваши концерты, то бывает такое ощущение, что вроде бы Вы не так много работаете руками, но Вы как антенна, принимающая от Господа Бога, – через Вас что-то идет в этот миг к оркестру, и они идут за Вами. Часто ли бывают такие мгновения Вашего контакта с тем миром, музыкой и оркестром, когда он Вас понимает?

– Это зависит от обстоятельств, от публики, от зала, от акустики, но, в принципе, это происходит (у меня даже есть своя публика, что очень важно), но это такой загадочный момент – не знаешь, с какой минуты начнется. Спиной начинаешь чувствовать, что зала как будто нет, то есть он есть, но он замер, значит, он во внимании к происходящему. И когда наступает такая минута тишины, хочется обернуться: а есть ли там люди? Оказывается, есть, и все они замерли. Это самое большое ощущение радости – те, кто пришли, поняли, каждый по-своему понял музыку.

Есть ли для Вас сейчас что-то новое в Вашей работе? То, что Вы открываете для себя сами?

– Я долго живу и считаю, что сейчас настала пора, когда концерт нужно связать со словом – с литературой, поэзией. Это дает очень сильный результат. Сейчас я придумал концерт по письмам композитора, который будет исполняться. Это очень важно и проходит с большим успехом. Когда Чайковский общается с каким-то редактором, пишет ему письмо, и мы играем его музыку – это как бы двойной эффект. Практика уже показала это. На таких концертах очень много людей, все жаждут и слова автора этой музыки. Однажды Чайковский пишет из Парижа, что у него было неудачное сочинение, которое там провалилось, и он пишет: «Что за люди! Что за люди! Вся Европа нас ненавидит почему-то» – и в зале начались аплодисменты: получилось, то время соединилось с нашим.

В российском зале?

– В российском, в зале имени Чайковского. Вдруг сошлось: оказалось, и тогда нас окружали, и сейчас. Поэтому слово очень важно.

И Пушкин писал Западу: «И ненавидите вы нас... За что ж? ответствуйте…».

– Вот это было интересно.

Вы иногда это делали прежде, ведь и я участвовал в Ваших концертах, когда мы читали письма Шостаковича и играли его музыку, – и это действительно было интересно.

Поговорим о серьезном (хотя все, о чем мы говорим, очень серьезно), о том, что такое современная музыка, современное искусство. Сейчас под маркой современного искусства во всех его видах, будь то кино, живопись, музыка, литература, проводится то, что искусством не является. Иван Крамской, великий русский художник, говорил так: нет такого понятия – современное искусство. Искусство или есть, или его нет. Но почему-то нам сейчас очень активно, с подачи телевидения, критиков, кормящихся этой темой современного, часто выдают белое за черное и черное за белое, представляя под видом гениального параллелепипеды, квадраты. А что сейчас делается в музыке? Лично я вижу, что даже в наших академических музыкальных заведениях идет тенденция внедрения так называемого современного искусства. Как Вы относитесь к этому?

– Без современного искусства все-таки трудно определить жизнь. Оно должно быть.

Но современник наш – В. Кикта, музыку которого Вы исполняете, современник – В. Овчинников.

– Насколько талантлив этот современник… Я много общался с режиссурой в разных оперных театрах (причем не в России, а везде), и всегда попадал на какие-то ужасные интерпретации русских опер, того же «Бориса Годунова».

В чем это выражалось?

– Исторически абсолютно не то. Допустим, когда Иван Сусанин с дочкой и сыном от начала до конца пьют водку, это считается находкой. Я говорю, такого не может быть исторически: в то время водки в России не было.

И Вам удавалось их переубеждать?

– Да, вплоть до того, что я останавливал репетицию и уходил. Например, в «Золотом петушке» царь Додон приезжал на мотоцикле, я тут же говорил: так не может быть – царь Додон на мотоцикле! Бывали и такие режиссеры, которые по своему таланту возвышались: они делали исторически совершенно неправильно, не так, как это было раньше, но очень талантливо. Тогда талант подменяет так называемую современность, – но надо быть очень, очень талантливым.

Публику сейчас надо завлекать, привлекать, мы потеряли вкус, потеряли ту публику, которая может это опровергнуть. Поэтому такая идея проходит. Некоторые ругают, но все-таки все это проходит, что очень печально. Сейчас в музыкальном деле фактически большой спад композиторов. Я не говорю, что нет Чайковских или Рахманиновых, нет даже Гаврилиных, даже Свиридовых. Свиридов – великий наследник и Рахманинова, и Мусоргского, и Бородина.

Почему нет? Этого не требует рынок?

– И рынок не требует. Даже финансово о композиторах не заботятся. Нет Союза композиторов такого, какой был раньше.

Нет госзаказа?

– Никаких заказов, что вы! Но все-таки люди живут, им нужно питаться. К сожалению, этот пробел у нас ощущается очень явно.

Я стал оптимистом после того, как президент страны В. Путин в 2014 г. издал исторический указ «Об основах государственной культурной политики», которая должна опираться на наши традиции, морально-этические нормы нашей культуры. И, как говорит министр культуры, это стало для них конституцией, только я вижу, что чиновники пока плохо ее исполняют. И мы в Общественном совете при Минкультуры подняли вопрос и пытаемся довести до президента страны, чтобы он задумался над изданием очередного исторического указа о выведении государственной культуры из сферы рыночных отношений, ибо культура и рынок – понятия несовместимые, у нас разные задачи: у культуры – возвышать, просветлять, укреплять, устремлять к Господу Богу, а у рынка – делать деньги. И деньги делаются – сами понимаете, на чем; это мы видим и по кино, и по театру (кстати, наши чиновники почему-то дают гигантские деньги – сотни миллионов, миллиарды на постановки практически паталогических вещей). С этим что-то надо делать. Как Вы относитесь к понятиям культура и рынок, для Вас они совместимы?

– Нет. Раньше, в советское время, у нас были советы по культуре – органы, которые контро-лировали качество, направление культуры. Сейчас их нет.

Владимир Иванович, есть: это Общественный совет при Министерстве культуры Российской Федерации, где я заместитель председателя. Этот совет имеет гораздо большие полномочия, чем сам министр культуры, который не может ничего запрещать и открыто говорит: «Мы не можем ничего запрещать, мы только деньги даем. Есть право контроля именно у Общественного совета». Именно Общественный совет, увидев эту, как бы помягче сказать, провокационную оперную постановку «Тангейзер», подняли вопрос, чтобы убрать провокационные моменты, не будоражить общественное мнение. Не стали этого делать – и министр издал указ об увольнении директора, он имеет право это сделать. Но все предложения нашего Общественного совета игнорируются чиновниками. Я смотрю на чиновников Минкультуры и думаю: какое отношение 90% сотрудников Минкультуры имеет отношение к культуре как таковой? Вы ее не понимаете, не чувствуете сердцем, кому вы даете деньги, – как вы все это делаете? Так что здесь тоже надо что-то менять, и руководству государства надо задуматься, кого они ставят на посты министров культуры – то дипломат, то театральный критик, то музыкальный... Критики – это вообще профессия, о которой Тарковский говорил, что это «лишние люди»: что, они мне могут объяснить, как я должен реагировать на искусство? Это очень тревожный момент, и вот к чему я затронул эту тему.

Вы знаете Вашего коллегу, он, как и Вы, был замечательным баянистом, – Анатолий Полетаев. В те же годы, что Вы пошли к дирижированию, и он пошел в дирижирование и создал уникальный по звучанию оркестр, где соединил и народные инструменты, и симфонические. Сейчас этому оркестру было бы 50 лет, но что произошло? Приказом нашего руководства, Минкультуры этот оркестр уничтожен. Анатолий Иванович Полетаев – профессор, народный артист Советского Союза (а тогда, в ваши времена, звание просто так не давали) создал этот оркестр, у него многотысячная аудитория, и сейчас подписан приговор «о реорганизации оркестра». Полетаева удалили из оркестра – причем как это было сделано? На роль директора был поставлен завхоз оркестра, который просто подносил им инструменты. Его сделали главным действующим лицом, у Полетаева отняли право первого лица, и сейчас его просто уволили. Я считаю, что совершено преступление, которое не может так просто пройти. Я знаю, что чиновники грешат этим давно. Один из наших бывших министров уволил Светланова, великого дирижера, и Светланов не пережил позора и вскоре умер. Сейчас они то же самое делают с Полетаевым. Причем я объяснял руководству Минкультуры: нельзя этого делать! А они собрали в закрытом зале Чайковского, закрыли все двери, посадили 7 музыкантов, и перед ними народный артист Советского Союза, профессор должен был играть как мальчик. Причем состав оркестра они со 105 человек за все годы сократили до 35, грантов никаких не давали и потом говорят ему: «Вы не соответствуете уровню».

– Россия всегда была высшей точкой культуры – не только в области балета. Такие имена! Все, которых я здесь вижу, – это же все творцы нашей культуры.

Скажите, пожалуйста, у всех нас, у всех, кто видит Вас по телевидению, такое ощущение, что Вы и Ваш оркестр в полном порядке: вы играете, ездите, вас показывают по телевидению. Честно ответьте: Вы удовлетворены вниманием государства, бюджетом, который отводится Вашему оркестру, или все-таки желательно, чтобы было получше? Ибо не только о вас идет речь: тот же ансамбль Моисеева, бренд СССР и бренд России, ансамбль, который посылали в Америку впереди дипломатов, – прежде они потанцуют, расслабят, а потом едут дипломаты. У вас сейчас есть возможность ездить за границу?

– Есть, и мы в какой-то мере являемся послами нашей культуры, поскольку выезжаем очень часто. И мы видим реакцию в любом государстве как посланцы русской культуры. Это сохранилось до сих пор, ведь, как пишет пресса, исполнение русским человеком даже нерусского сочинения более глубокое.

Выездов за границу для вас достаточно, или вы можете делать больше, но нет возможности?

– Дело не в выездах, а в отношении к нашему оркестру внутри России – здесь недостаточно внимания. Оркестров стало больше, но качество исполнения никто не может измерить: играет Ойстрах или какой-то мальчик. Считается, что Ойстрах – великий скрипач всех времен и народов, и американцы так считают, и все, все, все. Наш оркестр, которому скоро будет 90 лет с момента его организации, и получивший имя Чайковского – мы же получили его не просто так, а заслужили на конкурсах и по результатам записей сочинений Чайковского. Внимания нашего руководства культурой недостаточно, причем явно.

Я Вам это подтверждаю, поскольку, когда я предложил вывести за границу, в Южную Америку ансамбль Моисеева, где нас ждет митрополит Южноамериканский, мы крайне там нужны, чиновники мне ответили: нет, принято решение не посылать за границу – нет у нас таких денег. Давать миллиарды на патологию, русофобию, на антипутинские пьесы и т.д. могут, а вывезти бренд России уже проблематично. И Вы это тоже ощущаете.

– Конечно, еще как ощущаем, очень сильно. Причем государственный бюджет – какому коллективу что – на последнем месте. Это ужас, просто очень большая несправедливость. Подмена качества и количества меня всегда пугает. Сколько один оркестр дает концертов за полгода? Не нужно 100 концертов, нужно качество. А качество никто не оценивает. Нет оценщиков, нет человека, который бы думал об этом. Поэтому ощущение у нас очень тяжелое.

Такие оценщики нужны России?

– Обязательно. Люди, которые определяют качество.

А как Вы относитесь к понятиям «идеология» и «цензура»? Хотя для вас, музыкантов...

– Музыка посильней любой идеологии. Когда мы играли в Англии (стране, которая нас исторически не любит) Свиридова, после концерта была громадная толпа молодых, которые спрашивали: «Скажите, что вы играли: современную музыку или старую?». Я говорю: «Современную. Свиридова». Дал адрес Свиридова, и они ему писали письма. Очень сильное влияние, очень сильное.

В любой азиатской стране на нас спрос: приезжайте, пожалуйста, приезжайте. Ведь русская музыка в исполнении русских артистов – это диво. Я вам не назову ни одного западного композитора, который бы написал на тему русской музыки, и все стали говорить: да, это хорошо. Наоборот, русский музыкант обладает такими качествами, что может написать любую музыку любой страны: испанскую – Римский-Корсаков, Глинка, который жил в Испании и считался испанцем, настолько глубоко... Это факт – русская культура настолько проникает в любую другую культуру, не портя ее, но, наоборот, углубляя.

Может быть, исключая только венского композитора Штрауса, ведь это народная музыка. У меня были даже, может быть, смешные случаи: когда я приступил к руководству Венским оркестром, мне подложили Штрауса – пусть русский дирижер... Для меня действительно было очень сложно ощутить народность этой музыки. И после концерта в главной газете была статья, где писали: мы подозреваем, что, когда Иоганн Штраус был в Петербурге согрешил с какой-то русской женщиной, поэтому у него все получилось. Это шутка, но такое было.

В Евангелии есть такая фраза: «Вы – соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою?». Вы, Владимир Иванович, соль земли Русской в музыке – сейчас Вы вышли на тот уровень, когда на Вас смотрит и вся Россия, и весь мир. Ждут Вашего слова. Вы очень редко говорите, и я очень рад, что Вы здесь поговорили. Я Вам искренне желаю многих-многих лет жизни. Держитесь, крепко держите Вашу палочку, Ваш потрясающий оркестр. На этом мы с вами будем прощаться. С Богом, дорогие друзья.

Записала:
Елена Кузоро

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475