Сердечное делание

Интервью с директором Российского института стратегических исследований, кандидатом исторических наук Л.П. Решетниковым

– Люди по-разному приходят к вере. А как было у Вас?

– Я родился в 1947 году в Советском Союзе. В нашей семье, как и во многих других в те годы, никогда не говорили о Церкви, о вере и Боге. Вообще. Ни в отрицательном, ни в положительном смысле. Вот так мы росли.

Мальчиком, не старше двенадцати лет, я стал свидетелем взрыва церкви. Случилось это во времена Хрущева в Харькове – на площади взорвали очень красивую церковь. Мне так понравилось! Представляете, взрыв! Взлетела наверх церковь: куча дыма, пыли. Возбужденный, я прибежал домой и говорю: «Папа, папа, я сейчас видел, как церковь взорвали, так интересно, так красиво!». И вдруг отец мой, полковник, фронтовик, говорит: «Чему радуешься, дурак!». Я еще про себя подумал, что он как-то не так реагирует, но забыл. А потом, уже будучи студентом, за воскресным столом в присутствии родителей позволил себе какое-то богохульное заявление и получил удар по губам от мамы.

Мои родители родились до революции, папа окончил церковно-приходскую школу, а в советское время они были вынуждены веру спрятать внутрь себя. Не были они христианами-мучениками, обычные русские люди, но, видно, в сердце не хотели веру предавать. Но боялись об этом говорить, уж очень суровая жизнь тогда была – аресты, лагеря, ссылки.

Отец в Забайкалье служил артиллеристом, там сплошные лагеря, поэтому веру не демонстрировал открыто. Но думаю, что и такое, бессловное, ношение все равно передается детям.

Так что неслучайно многие мои ровесники из таких семей оказывались в Церкви. И воспринимать окружающее было значительно легче, когда ты приходил в Церковь.

В кризисные 80-е годы (а я тогда работал в разведке) стало ясно, что советское государство не удержится. Меня в 1982 году в Белграде, в Югославии, один американский дипломат спросил, сколько еще коммунисты продержатся у власти. И я ему сказал, что лет 8–9, не больше 10. Он спросил, почему, а я и сам не знаю, почему так ответил. И потом мне пришла такая мысль в голову – потому что коммунистов нет, есть члены партии.

Мы же все, и партийные и беспартийные, видели, что людей, которые верят в коммунистическую идею и готовы положить за нее если не жизнь, то хотя бы карьеру, просто нет – они исчезли; может, и были раньше, но теперь их просто нет. А раз нет носителей идеи, значит, это все обречено на провал. Так и получилось в 1991 году, когда пала советская власть, – ни один человек не вышел ее защищать. Когда пала власть старая, те, кто был не согласен принять безбожную власть, собрались на Дону, на Кубани и четыре года воевали, рисковали, погибали, но воевали.

Поэтому в начале 80-х годов и возникла мысль: что делать, куда идти?

Празднование тысячелетия Крещения Руси тоже невидимым образом подействовало на многие умы и сердца, это же было присутствие Бога на земле.

– В 1988 году я была в командировке в Москве. Вошла в гостиничный номер, включила радио, и вдруг – трансляция из Загорска, с торжеств по случаю тысячелетия Крещения Руси. И сейчас, думая, с какого момента началось мое воцерковление, я вспоминаю этот день.

– Да. У меня был товарищ, такой же «захожанин», как и я. Мы вместе в то время начинали в церковь ходить, но так – свечку поставил и убежал, а что там батюшка читает, не прислушивались. Так вот, он мне говорит: «Леонид, сейчас будет создаваться коммунистическая партия Российской Федерации, – считалось, что это поднимет наш народ на новые подвиги. – И я тебя прошу, ты и твои подчиненные, помогите написать идеологическую часть программы». Я говорю: «Сергей, не могу, я верующий». А ведь я еще практически не ходил в Церковь, но это празднование, видно, стало первым призывом Бога.

Ведь не мы решаем, что идем в Церковь, Господь зовет, и ты слышишь, ты приходишь.

Помню первую Исповедь – в апреле 1991 года я удосужился первый раз исповедоваться. Исповедь принимал священник в четвертом поколении – отец Николай Рачковский, настоятель русского храма в Софии. Я долго готовился, прочитал две или три книжечки, как готовиться к Исповеди; они такие затертые были, их из руки в руки передавали. Исповедовался, потом набрался духу и говорю: «Ну и последнее, самое главное: шестнадцать лет состоял в преступной, криминальной организации», батюшка аж отскочил от меня: «В какой?». – «В коммунистической партии Советского Союза», – говорю я. «Леонид Петрович, ну что же вы меня так пугаете!». Вот такой был порыв, что все хотелось выложить, все старое снять. И, помню, после этой первой Исповеди вдруг приехали друзья из Москвы в Софию, мы с ними гуляли, они рассказывали, как будут строить храм, такие же, как я, неофиты.

Попрощались, я их проводил, вышел в лесопарк, иду и думаю: «Вот, они строят храм, а я?». И вдруг слышу голос: «А ты строй храм в своем сердце». Думаю, это была ключевая фраза. Мне, как и всем неофитам, хотелось сразу заниматься деланьем – храм строить, что-то открывать, чего-то копать, чего-то подносить. А вот сердечным деланьем мы занимались мало.

Да и сейчас, а я уже двадцать два года пребываю членом Церкви, чувствую, что и мы, и некоторые батюшки очень увлекаются деланьем конкретных дел. Это важно, нужно, но вот сердечное деланье упустили как-то, может быть.

Хотя у каждого свой путь в Церковь, я убежден, что большинство именно так приходит, а не из-за несчастных случаев. Это уж когда человек совсем не слышит, что Господь говорит, тогда Он еще посылает испытание.

Однажды руководитель нашей организации – Службы внешней разведки решил нанести визит Патриарху Алексию, как руководитель ведомства – руководителю Церкви. Руководитель разведки не был церковным человеком, но был русским, интересующимся, благородным, очень порядочным. И он взял меня с собой на эту встречу. Была очень теплая встреча, и Патриарх вдруг сказал: «Вы знаете, мы заметили, что люди в погонах, в отличие от других государственных служащих, чаще приходят в Церковь, к вере и становятся помощниками наших священников». Наш директор говорит: «А почему, Ваше Святейшество, так получается?». Ответ был такой: «Люди в погонах больше думают о судьбах Родины, а не о личной карьере. И размышления о судьбах Родины неминуемо приводят к размышлению о смысле жизни. Поэтому у людей в погонах часто бывает путь в Церковь короче и более решительный, чем у чиновников или банкиров».

Я об этом знаю не понаслышке, у меня много коллег в высоком звании – церковные люди: исповедуются, причащаются, помогают Церкви, как могут. Так что процесс идет.

У нас в стране два взаимоисключающих процесса идут. Один североосетинский министр, ярый сторонник советской власти, сказал такую фразу: «У нас не новое государство, у нас гниение советской власти, то есть вымирание». Это очень верно, но есть и второй процесс – возрождение. И возрождение, со всеми трудностями, отступлениями, несет православный мир. Мы возрождаемся и возрождаем Россию. Россия может возродиться только при условии возвращения русского народа к вере – если не вернется большинство нашего народа к вере, то Россия имеет крайне мало шансов уцелеть; это я говорю уже как директор Российского института стратегических исследований. Без этого стержня жизни русского народа, русской государственности тысячелетней шансов уцелеть очень мало.

Мы в тупике сейчас, кто-то говорит – в транзите, но неизвестно куда. Мы в тупике и не знаем, куда двигаться. У нас же не экономические проблемы, у нас разруха в головах и в сердцах. Любой нормальный человек скажет: чтобы выйти из тупика, надо вернуться в ту точку, где мы сбились с пути.

Мы сбились с пути в 1917 году. Мы должны (не физически, конечно, не материально, а духовно) вернуться в точку, из которой пошли не тем путем.

– Леонид Петрович, наверное, раньше – в 1917-м году была уже завершающая фаза.

– Да, точка невозврата. Но мы должны прийти туда и разобраться, почему десятилетиями до этой точки 1917 года люди отходили от веры, иначе мы в тупике сгнием. Не будет движения. Как пелось в песне, очень популярной в начале 90-х годов, «два пути были пройдены» – путь коммунизма и путь либерализма. Последние двадцать лет показали, что либерализм – путь в никуда, в гибель. Коммунизм рухнул через семьдесят лет – для истории это миг, в истории человечества, нашего государства Российского, это ничто. Надо духовно оценить ситуацию, принести внутреннее покаяние, то есть переосмыслить происшедшее в Боге, в Духе (никто не говорит, что надо всем выйти на площадь, упасть на колени и каяться, хотя иногда и это полезно).

Мы, даже православные, часто рассуждая о каких-то политических комбинациях, политических направлениях, всегда забываем подумать, а угодно ли это Богу? Господь же нам оставил Евангелие – читай, думай. Ответы простые, не надо ничего придумывать. Выход только один, иначе нас ждут тяжелые времена.

– Я Вас слушаю и вспоминаю год, наверное, 1974-й. Мне четырнадцать лет, и я смотрю фильм – экранизацию романа Алексея Толстого «Хождение по мукам». Смотрю на красивых актеров и мало что понимаю в сути. Но чем-то история зацепила, и я взяла книгу. И поняла, что это было действительно хождение по мукам.

Если мы уроки того хождения не выучим, что нас ждет?

– Недавно был в Иркутске. Вижу – улицы Желябова, Перовской, Халтурина, Ленина, Урицкого, Подвойского. Просто историческая шизофрения – ни одного не революционного названия улицы в Иркутске нет. И вдруг я говорю коллегам: помните, в школе пионерами мы все пели: «…шел под красным знаменем командир полка. Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве». Представьте – «след кровавый стелется по сырой траве, голова обвязана, кровь на рукаве», а маленькие девочки с бантиками и мы, пацаны, это поем – вот этот ужас – с энтузиазмом, энергией. До какой степени в нас внедрялось отношение к мукам, крови, мучению как к обязательной вещи в борьбе за счастье твоего народа, за твое личное счастье!

После гражданской войны много русских оказалось на Лемносе, греческом острове. 30 000 человек прошло через него. Мне в руки попали исследования одного сербского историка, который смотрел сочинения детей эмигрантов в Константинополе в 1920 году, когда гражданская война шла. Преподаватель попросил написать сочинение на тему смерти, и эти дети, которым было 12–14 лет, писали страшные вещи. Мальчик: «Я прочитал объявление ЧК о расстреле. Среди расстрелянных было имя моего папы». Девочка: «Я пошла в ЧК и попросила освободить папу, потому что он никого никогда не обижал. Меня выгнали и сказали, что они его уже расстреляли». Еще одно сочинение: «Я пришла домой, когда выбили красных, в доме обнаружила кусочек детской косички, детский чулочек, на стене было выцарапано «Господи, прости!», в сарае штабелями были уложены голые тела убитых».

Вот что писали дети! И сербский историк это фиксирует бесстрастно, уже без переживаний. Дети 20-х годов ХХ века смерть воспринимали как обыденное явление. А это была вакханалия смерти, страшное испытание, и, конечно, это надо рассматривать как возмездие Господа нашего Иисуса Христа.

В феврале 1917 года известный поэт Валерий Брюсов, наблюдая радость революционной толпы в Петербурге, безумие учителей, офицеров, гимназисток, юристов, адвокатов, опьяненных тем, что они свергли Царя, пророчески написал: «Изгибнет четверть вас от мора, глада и меча». Так и получилось.

Молитвенники это чувствовали, понимали, что возмездие неизбежно. Оно наступило, и люди прошли через ад.

Когда деникинская армия потерпела поражение, решили вывозить женщин и детей на острова. Увозили на Лемнос стариков, раненых , а офицеры шли воевать в Крым. Они считали, что обезопасили свои семьи и теперь могут положить свою жизнь. Но многие дети умирают. У барона Розена, полковника-кавалергарда, все трое детей лежат там. У депутата Государственной Думы Зверева – сын и дочь. Восемьдесят две могилы. Молодежный отряд православный сейчас восстанавливает кладбище – одну за другой детские могилы; лежащим в них – от месяца до шестнадцати лет.

Люди были поставлены перед испытанием–наказанием, испытанием–возмездием. Когда умерли дети, матери стали возвращаться в Крым к воюющим мужьям. Офицеры их встречали с горечью. Ведь они пытались сохранить семью, а не сохранили. Страшная трагедия. Кстати, те, кто побывал на этом кладбище, не могут туда не вернуться. Никита Сергеевич Михалков, побывав там, сказал, что это библейское место, русская голгофа – одна из голгоф, которых много у русских.

И все же такая жертва у подавляющего большинства людей не вызывала озлобления, потому что еще была сильна старая православная закваска. Да, в последние десятилетия XIX века – начале XX она ослабела, и это привело к революции. Но когда произошла трагедия, она опять набрала силу. Да, были страшные страдания матерей. Например, мать мальчика Бориса Турбина написала стихи и прикрепила к кресту, а один казак переписал. Я в архиве прочитал это стихотворение, абсолютно неумелое, но это крик души. В этом крике души – Бог.

(Окончание в следующем номере)

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475