Трофим Топчугов: «Ночь не светла». Воспоминания дальневосточника

Воспоминания дальневосточника

  «Нет, нет, не так ты поешь, отец Филимон, ведь это же у тебя третий глас выходит, а не седьмой… Вот как надо», – старческий голос попытался взять высокую звонкую ноту, но поперхнулся и оборвался.
  «А ты пятым гласом хочешь тянуть, а не седьмым», – прервал попытавшегося петь другой старческий голос.

  «Ну что вы пререкаетесь, отцы честные», – послышался из алтаря третий, мужественный, полный сил голос, и, наполняя всю маленькую бревенчатую церковь переливами священного ирмоса, зазвучал высокий красивый баритон: «Ночь не светла неверным, Христе, верным же просвещение в сладости словес Твоих. Сего ради к Тебе утреннюю и воспеваю Твое Божество».
  Кругом была студеная сибирская ноябрьская ночь. В церкви почти никого не было. Кроме служившего иеромонаха отца Владимира, обладателя красивого голоса, и двух старых рясофорных иноков – отца Прокопия и отца Филимона – на утрене присутствовал только старичок, байкальский рыбак, ходящий в эту убогую церковку уже почти пятьдесят лет, с самого дня основания пустынной скитской обители на берегу Байкала.
  Поселяне немногочисленных окрестных селений, в большинстве из бывших каторжников, и раньше редко ходили в храм. Но раньше все-таки их бывало больше. И благолепия в церкви было больше. На клиросе пело тогда не два стареньких монаха, а шесть, из них четверо молодых, с красивыми сочными голосами. Отец Владимир был тогда канонархом.
  Но когда после краткого периода белой власти, пришла и утвердилась в крае богоборческая советская власть, отец архимандрит Палладий, настоятель Свято-Иннокентиевского Вознесенского монастыря, которому подчинялся этот маленький скиток, приказал отпустить молодых неутвержденных послушников через Кяхту и Монгольскую пустыню за границу, иноков взял в главный монастырь, а в ските благословил остаться за старшего отцу Владимиру, которого ради этого посвятили в иеромонашеский сан. С ним оставили двух рясофорных старичков, которым по преклонному возрасту нельзя было уйти за границу и которые скит любили больше, чем главный монастырь.
  И вот ведь ирония судьбы, непонятное для нас Божие предначертание: этот скиток, о котором из-за его пустынного местоположения больше всего беспокоился отец архимандрит Палладий, стоит себе и стоит, а Иннокентиевский монастырь давно уже разорен безбожной властью. Монахов разогнали – кого на принудительные работы, кого по месту рождения, в села. И святыни почти все отобрали, поместив в свои безбожные музеи. Только все-таки не все: многие святыни успел отец Палладий привезти сюда, в скит, и здесь вместе с отцом Владимиром они скрыли их так, что никакому человеку – хоть сто лет ищи – не отыскать.
  Не скоро наступает день в ноябре над байкальскими берегами. Уже семь часов давно пробило, когда окончилась утреня в скитской церкви, но никаких признаков утра еще не было видно, и отец Владимир, выйдя на порог, залюбовался роскошной, безгранично красивой картиной лунного сияния над Байкалом.
  расавец – могучее озеро, застывшее алмазными валами льда, искрилось и переливалось бриллиантами под лунным светом на действительно безмерное, неоглядное пространство вокруг.
  Темные, почти совсем бесснежные из-за своей крутизны горы толпились справа и слева, обрамляя черными тенями алмазно блещущее ледяное поле, а темные в лунном полумраке бесчисленные кудрявые ели казались причудливой бахромой на этих огромных скалах.
  Как любил эту картину отец Владимир! Как любил он ставший ему родным чудно прекрасный Байкал, такой неповторимо разнообразный в своих красотах – нет на Байкале дня в году, когда бы повторялась его всегда потрясающая величавая красота.
  Рассвет стал чуть мерцать на востоке, когда отец Владимир прочитал последние молитвы правила пред Причастием и, полный его святых слов и отзвуков пропетых песнопений, с тишиной и миром в душе снова вышел на крыльцо, чтобы идти в церковь к Литургии.
  Звон бубенцов и скрип саней вдалеке привлек его внимание. Почти наверняка это значило, что едут власти. Значит, будут неприятности. Отец Владимир давно приготовился к самому худшему, и каждый день, миновавший благополучно, только удивлял его.
  Он перекрестился, посмотрев на вырисовавшийся в белесоватом рассвете крест на обительском храме, и не пошел в церковь, а остановился на крыльце у самого въезда в скит.
  «Всех монахов приказано арестовать и везти в Иркутск, а помещение обыскать…», – говорил нахмуренный высокий командир красноармейского отряда, приехавшего в скит для ареста и обыска.
  Отец Прокопий и отец Филимон плакали. Отец Владимир пытался их утешить, а сам оставался совершенно спокойным. Давно уже свою судьбу предал он в руки Божии, и каждую память мучеников, которых так много в году, встречал он неизменной молитвой к этим древним страстотерпцам, прося их исходатайствовать у Господа ему, немощному, ту же благодатную помощь, которая укрепляла их в древности.
  В то утро, прочитавши правило пред святым Причащением, отец Владимир не мог, не имел уже времени отслужить Литургии и причаститься, но тайный голос говорил ему, что правило было им прочитано не втуне, что явится оно для него приготовлением к Причастию в Царстве Отца Небесного, к тому Причастию, о котором молился он за каждой Литургией словами древнего чина: «даждь нам истее причащатися Тебе в невечернем дни Царствия Твоего».
  Процесс был недолог. Всего месяц с небольшим просидели иноки в тюрьме. Отцу Владимиру предъявили обвинение в том, что он совместно с отцом архимандритом Палладием «и другими монахами» скрыл «народное достояние» из «бывшего Иннокентиевского Вознесенского монастыря».
  Отец Владимир не стал запираться, не выгораживал он и отца Палладия, ибо за крепкого духом своего духовного отца и настоятеля не беспокоился. Все усилия приложил он, чтобы выгородить младшую немощную братию, могущую соблазниться. Эти усилия отца Владимира увенчались успехом: отец Филимон и отец Прокопий были оправданы и только высланы в свои родные деревни без права возвратиться в свой реквизированный и разоренный скит.
  Отец же Владимир был приговорен к расстрелу, так как, сознаваясь, что он скрыл церковные святыни, решительно отказался указать место их нахождения. Исполнять приговор был назначен тот же высокий хмурый красивый командир, который привез отца Владимира из пустынного скита в Иркутск.
  Было серое утро, когда отца Владимира повели за город на расстрел. С ласковой, чуть конфузливой улыбкой отец Владимир отклонил повязку, которой ему хотели завязать глаза перед расстрелом. Командир не стал настаивать.
  Пока красноармейцы готовили винтовки, отец Владимир, прислонясь к сосне, вполголоса пел особенно запомнившийся ему ирмос последней слышанной им на земле утрени: «Ночь не светла неверным, Христе, верным же просвещение в сладости словес Твоих…»
  «Что это ты поешь?» – резко раздраженно спросил его вдруг красный командир, бывший дотоле достаточно вежливым.
  «Это церковное песнопение, – спокойно сказал отец Владимир. – В нем очень глубокая мысль. Оно говорит, что для вас – неверующих во Христа, всегда длится темная, беспросветная, безрадостная ночь – «безлунная ночь рачения», то есть накапливания греха. А для нас, верующих, вся жизнь полна света и радости, и самая смерть бессильна эту радость победить…»
  «Неужели ты не боишься смерти?» – прервал его командир.
  «Нет, я радуюсь ей: она приведет меня ко Христу», – воскликнул отец Владимир, и в тоне его голоса, во всем светлом безмятежном его облике было столько неподдельного спокойствия, света и настоящей подлинной радости, что ему нельзя было не поверить, тем более в эти предсмертные минуты.
  Краском даже зажмурился от нахлынувших волнующих чувств и торопливо дал знак красноармейцам готовиться.
  Грянул залп, и отец Владимир с той же несбежавшей с его лица полуулыбкой рухнул на снег.

***

  Прошло не очень мало лет. Через речную амурскую границу с советской стороны на маньчжурскую перешел высокий исхудалый изможденный человек.
  Сотни, может быть тысячи людей с опасностью для жизни переходили тогда эту границу. Но этот человек не был похож на обычных беглецов – крестьян или ремесленников, изредка красноармейцев, бегущих от невыносимого гнета на родной стороне и ищущих заработка в приграничных китайских поселениях или с той же целью идущих на юг к железной дороге.
  Этот беглец не искал заработка. Выйдя на маньчжурский берег Амура, он стал расспрашивать встречавшихся ему русских, где находится ближайший православный монастырь.
  И вскоре в одной из православных обителей в Манчжурии стал работать высокий хмурый, никогда не улыбающийся, почти ни с кем не разговаривающий послушник. Работал он за четверых. По изредка оброненным им фразам можно было заключить, что он человек достаточно интеллигентный. Но всякий раз, когда настоятель монастыря предлагал ему принять постриг, чтобы потом стать иеродиаконом или иеромонахом, послушник этот неизменно от пострига отказывался.
  И монастырский духовник однажды, когда настоятель особенно настаивал, неожиданно стал на сторону послушника и не благословил его постригать.
  Но однажды мрачный монастырский труженик приоткрыл завесу над своей тайной, когда в ответ на расспросы монахов: «для чего ж ты пришел в монастырь, да еще так искал его, если не хочешь постригаться?» – он сказал им: «Я в монастырь пришел, чтобы ночь моя стала светлей, чтобы научиться не бояться смерти».
  И мрачным хриплым голосом он запел ирмос седьмого гласа: «Ночь не светла неверным, Христе…»
  Больше никакого ответа от него тогда добиться никто не мог.
  Но когда в 1945 году после второй мировой войны советские войска заняли Манчжурию, мрачный послушник ушел из монастыря и в короткой записке, оставленной им настоятелю, рассказал о перевернувшей его жизнь мученической кончине отца Владимира, о котором эта обитель слышала и ранее.
  Заканчивал свою записку ушедший послушник словами: «Спаси вас Господь, отец настоятель, за то, что в вашей обители я нашел то, что искал: научился не бояться смерти за правду, а теперь я иду, чтобы принять такую смерть от сатанинской власти, которой я когда-то служил, проливая мученическую кровь».

Трофим Топчугов,
«Верность»

© При использовании информации ссылка на СМИ
«Информационное агентство Екатеринбургской Епархии»
(свидетельство о регистрации ИА №11–1492 от 29.05.2003) ОБЯЗАТЕЛЬНА.

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475