Диакон Андрей Кураев: «О пути немонашеском»

 Главныйитог размышлений русских философов на тему «Церковь и государство» состоит в том, что этот разговор надо вообще перевести в другую плоскость — не Церковьи государство, а Церковь и общество, Церковь и люди.
 Во многихтрадиционных обществах власть жестко иерархична и персонализирована.

С однойстороны — царь, с другой — патриарх или римский папа. Между ними идет диалог,при этом патриарх выступает в роли духовного наставника царя. Такова традиционнаявизантийская модель. Сегодня нам говорят, что двуглавый орел — это символ евразийства.Мол, две головы орла смотрят на Запад и на Восток (очевидно, там и там выпрашиваягуманитарную помощь). Исторически же они означают двойное возглавление единогоимперского народа — светской властью и церковной.
 О сродненностихристианства с монархической идеей хорошо говорит Мерлин в «Мерзейшей мощи»Клайва Льюиса: когда Мерлин осознает, сколь горек тот мир, в котором он пробудилсяпосле столетий спячки, он предлагает: «Воззовем к христианским королям!». И слышит в ответ: «Их нет или они бессильны». — «Ну, тогда воззовем к византийскомуимператору!» — «Императора тоже нет». И Мерлин говорит: «В страшные временая проснулся».
 В недавнем,в ХХ, веке Промысл Божий устранил с мировой арены все православные монархии.Россия, Греция, Сербия, Болгария, Румыния стали «республиками» со светским строем.Объяснять исчезновение православных монархий только происками врагов религиознонеинтересно. Лучше вдуматься в то, что Господь хочет сказать нам на языке истории.
  Может быть,потому и не стало православных монархий, что слишком много надежд с ними связывалось.Да, империя — это ограда для Православия. Но если слишком много вкладывать силв поддержание ограды, в ее украшение и укрепление, то можно не заметить, что в пределах самой ограды земля перестала плодоносить. Она вытоптана вся, превратиласьв армейский плац, а потому стала малоплодной. И сегодня меня, скорее, пугаютпризывы восстановить православную монархию. Слишком часто интонация и мотивация этих призывов такова, что приходится вспоминать слова Ницше: «Этилюди делают вид, что они верят в Бога, а на самом деле они верят только в полицию».
 Мне кажется,что нам объявили о нашем совершеннолетии. Пока ребеночек мал, ему нужен манежик.Нужно внешнее ограждение, которое защищало бы его от еще неполезных для малышаприключений. «Итак, самодержавие совершенно необходимо именно для того, чтобыдать Церкви нормальные условия существования, оградить ее от множества врагов»,— говорит азбука православного монархизма. При этом, правда, остается безответнымвопрос: как же это апостолы шли по римской империи без сопровождения жандармов?Там-то врагов у них было побольше, чем у православных монахов времен православныхимперий.
 И сейчасможно увлечься подсчетом числа наших врагов. Но лучше сказать себе: какая разница,сколько их! Мой христианский и совестный долг от этих цифр не меняется. В томчисле и мой христианский долг расширения пределов евангельского влияния.
 Вместо мечтыо внешне понуждающей к благочестию силе лучше прямо обращаться к верующим людям:у вашей веры нет социального защитника, а потому отдайте себе отчет в том, что вы сами ответственны за веру свою и своих детей. Неужели и сегодня для того,чтобы свой ум держать в рамках Православия, вам нужен православный городничий?
 Что можетдать монархия православному проповеднику? Принудительно собранную аудиторию,которая не будет иметь права вступить с проповедником государственной Церквив дискуссию? Ну и на всякий случай (вдруг раздражение против навязываемой верыбудет слишком горячим) — телохранителей, которые будут защищать физическую жизньправославного проповедника. Но не странно ли рисковать жизнью других людей для спасения своей? Впрочем, слово «спасение» здесь двусмысленно: именно в том случае,если враги Православия убьют тело православного проповедника, его душа будетспасена. Так от чего же защищают телохранители? От пути в Царство Божие? Не лучше ли положиться на Промысл Божий? Тем более что священник или миссионер,ходящий с вооруженной охраной, вряд ли будет вызывать симпатии к той вере, которуюон проповедует.
 Христос сказалСвоим ученикам: «Я посылаю вас как овец посреди волков» (Мф. 10, 16). Не слишком ли много потом «овцы» взяли у «волков»? Стоит ли овцам мечтать о вставной волчьейчелюсти? При чтении Евангелия нельзя не заметить, что Христос неоднократно предостерегаетСвоих учеников: «Вы будете гонимы во Имя Мое». Но Он нигде не говорит, что выстанете гонителями во Имя Мое. Как сказал один философ: «Церковь сама спровоцироваласвое сокрушительное поражение в битве за культуру. Слишком часто вместо того,чтобы исполнить заповедь любви, она настаивала на ужесточении закона; вместотого, чтобы тихонько стучаться в двери, взламывала их; вместо того, чтобы простобыть здесь — открытой для нуждающихся и готовой служить им, она громко требовала,чтобы служили ей; вместо того, чтобы униженно принимать оскорбления, гордо давалаотпор».
 Еще говорят,что православная монархия нужна для того, чтобы привлекать людей в Церковь.Однако на те беседы, которые действительно интересны, люди приходят без всякогопонукания со стороны государства. И напротив, нередко я вижу, что у бесталанногопроповедника храм пуст. Но, будучи не в силах честно признаться себе в своейсобственной бесталанности, этот горе-проповедник начинает искать причины где-то вовне, и соответственно меры для улучшения ситуации он видит также чисто внешние.Он придет в школу, а дети его не слушают. И вместо того, чтобы подумать: «Может,я слишком скуден и скучен, моя вина, что дети меня не слушают», он начинаетмечтать: «Вот был бы православный царь, он устроил бы такую школу, в которойдети были бы обязаны меня слушать».
 А может,в другую сторону надо посмотреть с надеждой? Планы восстановления православноймонархии лучше оставить Богу (ибо иначе как чудом оно не может быть), и не действоватьвместо Него, и не вычислять сроков вместо Него. А самим начать делать то, что и в самом деле зависит от нас, — например, понудить себя к получению серьезногобогословского образования. Сегодня ведь даже среди священников не более чемодин из десяти имеет хотя бы семинарское образование. А вспомним слова святителяФиларета Московского: «Никому не позволено в христианстве быть вовсе неучеными оставаться невеждой. Сам Господь не нарек ли Себя Учителем и Своих последователей— учениками. Неужели это праздные имена, ничего не значащие? И зачем послалГосподь в мир апостолов? Прежде всего учить все народы: «Шедше, научите всяязыки…» (Мф. 28, 19). Если ты не хочешь учить и вразумлять себя в христианстве,то ты не ученик и не последователь Христа, — не для тебя посланы апостолы, —ты не то, чем были все христиане с самого начала христианства; я не знаю, что ты такое и что с тобой будет».
 Так сможем ли мы сами, без понуканий сверху, явить людям такой образ нашей веры, чтобыПравославие вновь стало народной религией? Не государственной, а именно народной.Может, мы уже достаточно большие, достаточно пуганые сами и достаточно сами же пугавшие других в своей истории, чтобы научиться ценить свободу совестноговыбора? Не пора ли задачу христианской миссии вернуть Церкви, раз уж Промыслотобрал ее у государства?
 Может линаша вера влиять на нашу жизнь в обществе, минуя государственные приказы о принудительноститакового влияния?
 ЕвангелиеХристово родом не из человеческого общества. Но христианин должен быть христианиномвезде — «и дома, и в школе». И в семейной жизни, и в экономике, и в политике(не надо забывать греческие корни: политика — от слова «полис», это публичнаясоставляющая моей жизни, а экономика — от слова «икос», это моя домашняя, частнаяжизнь).
 Так как жев своем мирском профессиональном служении оставаться христианином? Как оставатьсяхристианином, исполняя обязанности судьи, адвоката, журналиста?
 Неочевиден,например, ответ на вопрос — во всякой ли школе может учительствовать христианин.Вопрос о допустимости работы христианина в языческой школе и о службе в языческойармии очень резко был поставлен в третьем-четвертом веках. Мнения Отцов разошлись.Так что далеко не всегда очевиден ответ на вопрос, что можно и чего нельзя делатьхристианину.
 В любом случаестоит помнить, что Церковь — это не только священники, но и миряне. И вот они-то могут работать в области массовых межчеловеческих отношений, то есть — в политике.
 Церковь не может отказаться от своей мечты о симфонии, ибо это вопрос о том, может ли остатьсявнехрамовая жизнь людей вне соотнесения с Евангелием. Идеал симфонии неустранимиз Православия. Но вопрос — симфонии с кем и с чем.
 Сегодня очевидно:вопрос не в том, чтобы договориться с Кремлем. Люди ориентированы не толькона высшую государственную власть. Центры влияния сегодня многочисленны и дискуссионны.А, значит, и Церкви, желающей быть «всем для всех», надо учиться договариватьсяне с одним императором, а со множеством человеческих собраний, независимых другот друга. И таких «преговорщиков» от имени Церкви также должно быть уже многобольше, чем во времена персональной симфонии царя и патриарха.
 А между этимисообществами все же есть своя иерархия: одни человеческие собрания «влиятельнее»других. Общественный вес парламента и филателистического кружка не одинаков.
 Но чтобыбыть в постоянном диалоге, сотрудничестве с высоким, а, значит, и закрытым собранием,надо иметь право входа в него. А для этого и христианин должен обладать высокимсоциальным статусом (социальным, а не иерархическим в самой Церкви). Времена,когда имперские византийские патриции ездили к столпникам за советами, уже позади.Люди из этих собраний не станут прислушиваться к голосу человека, который будетпроявлять некомпетентность в той тематике, которая и придает смысл деятельностиэтого кружка.
 Значит, христианину,чтобы быть услышанным в этих кругах, придется озаботиться и правом входа в них,и обретением надлежащего профессионального опыта.
 Таково необходимоетребование к любому патриоту России, к любому православному человеку: хочешьпомочь России и Церкви — стань профессионалом. Не в смысле «профессиональнымпатриотом», а в смысле профессионалом в своей светской работе.
 Если православныйребенок учится на тройки — он дает повод хулить свою веру — мол, он потому и верит, что ничего не знает! Православный учитель должен быть лучшим в школе(ну хотя бы — самым добрым и улыбчивым!), а православное перо — лучшим в газете.
 В политикетем более надо уметь быть предельно аргументированным, корректным, трезвым.Демонстрация богословской эрудиции не должна подменять собою серьезных знанийпо экономике, праву и социологии.
 Когда-то Макс Вебер показал наличие психологической связи между определенными богословскимитеориями в протестантизме и рождением духа мирского активизма, который и привелк становлению раннекапиталистического общества. Протестантское богословие в XVIII-XIX веках смогло в своих прихожанах пробудить религиозно, аскетическимотивированное стремление к мирскому успеху.
 А может лиу православного человека быть мотивация к тому, чтобы добиваться мирского успеха?
 Как национальнуюбеду я расцениваю то, что в нашей массовой церковной проповеди, психологии нетвкуса к жизни. Постоянно проповедь конца, ужаса, поражения, бегства. Нет призываактивного вхождения в современную жизнь и преобразования ее.
 В общем,пора сказать страшное слово: в молодых православных людях надо воспитывать вкуск карьере, к жизненному успеху. «Да, это беда наша русская, что одни создаютсвои общественные христианские идеалы не на аскетической сущности, а другие,служа лично по совести аскетическому идеалу, знать не хотят общественной жизни.Знаете что? Я знал одну великую игуменью. Она говорила: «нам нужны новые монашескиеордена, которые могли бы больше влиять в мире»» (Константин Леонтьев).
 О том жемогу сказать словами св. Феофана Затворника: «Есть у нас поверье, и чуть лине всеобщее, что коль скоро займешься чем-либо по дому или вне него, то ужевыступаешь из области дел Божеских и Богу угодных. Оттого, когда породится желание— жить богоугодно, то обыкновенно с этим сопрягают мысль, что уж коли так, то беги из общества, беги из дома, — в пустыню, в лес. Между тем и то и другоене так. Дела житейские и общественные, от которых зависит стояние домов и обществ,и исполнение их не есть отбегание в область небогоугодную, а есть хождение в делах Божеских… Своим поверьем точно делаете их неугодными Богу, потому что исполняете их не с тем расположением, с каким хочет Бог, чтобы они были исполняемы.Божьи дела не по Божьему у вас творятся. Дейте обязанности — но без человекоугодия.Всякое дело, сознанное достодолжным, надо делать со всем усердием, это естьдолг, огражденный страшным прещением: «проклят всяк, творяй дело Божие с небрежением».
 Многие люди,когда приходят в Церковь, за годы своего неофитства теряют вкус к своей мирскойпрофессии, порываются ее бросить. Человек, если он искренне переживает своюверу, должен пережить обретение веры как кризис. Это признак здорового, нормальногоразвития, если прежняя работа кажется ему безвкусной. Живописцы начинают сушитьсвои кисти, поэты забрасывают поэзию, музыканты — музыку. Все становится пресно,безвкусно по сравнению со вновь обретенным смыслом.
 Вообще, еслиправославный юноша не мечтал об уходе в монастырь — значит, с его церковнойжизнью что-то не так. Мечта о монастыре — признак нормального духовного развитиямолодого человека. Хотя бы полгода церковный человек должен походить с этоймечтою в сердце (иначе он никогда не будет понимать монашество; а без пониманиямонашества невозможно понимание Православия). Но не всегда мечта должна переходитьв реальность. Господь и намерения лобзает. Но кто-то должен остаться с людьми.Поэтому свои радикальные стремления надо уравновешивать словом апостола Павла:оставайтесь в том звании, в котором каждый призван к вере.
 И тут многоезависит от того, на какого духовника напорется этот неофит. Если все идет нормально,то через два-три года человек возвращается к своему светскому ремеслу. Развечто мотивация его служения и творчества может измениться.
 Монахов у нас хватает (в России их около 8 000). Церкви, может быть, более всего не хватаетсегодня людей, способных профессионально работать в светских структурах, но с православной мотивацией.
 Будущее православнойРоссии зависит от того, сможем ли мы обосновать и воспитать в наших молодыхприхожанах «вкус к карьере» — к такой карьере, которая совершалась бы не в ущербвоцерковленности человека, а «за послушание». Именно так восходят к епископскимкафедрам монахи. Не желание вкусных обедов руководит монахом, соглашающимсяс епископским избранием, а надежда на то, что получив в свои руки высшую церковнуювласть, он сможет обратить ее на благо Церкви.
 В библейскойкниге Судей есть притча об участии в выборах и карьере: «Иофам пошел и стална вершине горы Гаризима и, возвысив голос свой, кричал и говорил им: послушайтеменя, жители Сихема, и послушает вас Бог! Пошли некогда дерева помазать над собою царя и сказали маслине: царствуй над нами. Маслина сказала им: оставлю ли я тук мой, которым чествуют богов и людей и пойду ли скитаться по деревам?И сказали дерева смоковнице: иди ты, царствуй над нами. Смоковница сказала им:оставлю ли я сладость мою и хороший плод мой и пойду ли скитаться по деревам?И сказали дерева виноградной лозе: иди ты, царствуй над нами. Виноградная лозасказала им: оставлю ли я сок мой, который веселит богов и человеков, и пойду ли скитаться по деревам? Наконец сказали все дерева терновнику: иди ты, царствуйнад нами. Терновник сказал деревам: если вы по истине поставляете меня царемнад собою, то идите, покойтесь под тенью моею; если же нет, то выйдет огоньиз терновника и пожжет кедры ливанские. Итак смотрите, по истине ли и по правде ли вы поступили, поставив Авимелеха царем?» (Суд. 9, 8–16).
 Огорчает же то, что в нашей церковной атмосфере не чувствуется желания воспитать такихлюдей. Всем заметно, что приходская атмосфера в наших храмах «старушечья». Самопо себе это не плохо. Всегда в храмах было больше стариков, чем молодых. И всегдаЦерковь этому скорее радовалась, нежели скорбела. В отличие от светских организаций,Церковь больше дорожит стариками, а не молодежью. Ведь задача Церкви — готовитьлюдей к последнему переходу. Финиш важнее старта. «В чем застану — в том и сужу».И если бы в наших храмах было много молодежи и не было бы бабуль — вот это было бы для религиозного сознания катастрофой (кстати, половина этой катастрофы уженалицо: у нас много бабушек и почти нет дедушек, т.е. половина русских людей«финиширует» вне Церкви).
 Малое присутствиемолодежи в православных храмах не было бедой для Церкви в прошлые века. Наш«дом престарелых» охраняло сильное православное государство.
 Сегодня у нас нет такой защиты. И с устрашающей правдивостью звучат слова одного русскогомужика. Он живет в Саратове, прошел Афганистан, а в Церковь так и не пришел,но как-то точно подметил: «У меня есть друзья татары, есть русские друзья. Я бываю в их мечетях, захожу и в наши храмы. Но смотрите: у них в мечетях стоятмолодые, вдобавок мужики, а у нас — женщины, вдобавок — старушки. Мы проиграем».Надо еще помнить, что ислам не признает отделения религии от политики. У мусульманесть тяга к политическому активизму. Коран их ориентирует на обретение политическойвласти. Мы же с нашим рефреном о том, что «мы вне в политики», рискуем однаждыопять стать жертвами политики — на этот раз уже российско-мусульманской.
 Да, Православиедоживет до конца мировой истории. Но в каком качестве? В самый последний периодмы неизбежно окажемся в капсулированном состоянии (оттого этот период и станетпоследним). В конце времен мы будем изгнаны из «приличного общества», станеммаргиналами (как это было и в апостольский век). Но сами мы к такому состояниюстремиться не должны. Пока есть время — лучше действовать по французской поговорке:«Делай то, что ты должен — и будь, что будет».
 Не можетбыть православной России без православной элиты. Делегировать в государственныеи общественные элиты наших бабушек уже несколько поздно. Туда можно стартоватьтолько молодых. А чтобы они согласились идти этим путем карьерного роста (а как еще попасть в элиту?), их духовники должны привить им соответствующую мотивацию.Значит, в молодого прихожанина надо уметь заронять не только мечту о монашестве,но и нечто другое. Хотя бы часть из наших молодых прихожан и неофитов надо уговариватьоставаться в том звании, в котором они призваны. Ты хочешь служить Христу? Но это можно делать не только в рясе. Стань добротным профессионалом, добейся успехаради Христа, а не ради номенклатурных благ. И то влияние, которое ты со временемсможешь приобрести, обрати на пользу своего народа и Церкви. Таким мне видитсяправославный вариант «веберовской» модели.
 Но чтобыбыли в Церкви такие молодые прихожане, умеющие ориентироваться в современноймирской жизни (семинаристы из наших полумонастырских инкубаторов явно не входятв их число), в Церкви должна быть терпимость к таким прихожанам, к кругу их интересов и к их стилю жизни.
 От того,сможем ли мы в наших храмах создать атмосферу дружелюбия по отношению к молодым,зависит будущее и Церкви, и России. Нужна церковная молодежная политика. А для этого нужно понимание, что политика и навязывание — отнюдь не одно и то же.Политика включает в себя и умение слушать, слышать, уступать. Сможем ли мы хотьна десятую долю стать столь же терпимыми к увлечениям и глупостям наших детей,сколь мы терпимы по отношению к суеверным глупостям наших бабушек?
 В старыхкнигах легко читать советы о том, что с эллинами надлежит быть похожим на эллинов,а с иудеями надо говорить на языке иудеев. Легко восхищаться мудростью древнихмиссионеров и благоговеть перед иконописными ликами древних юродивых. Ну, а с сегодняшними людьми можно ли быть сегодняшним, с русскими можно ли быть русским,а с молодыми — молодым?
 Почему подстраиватьсяпод вкусы и мнения стариков — не зазорно, а вот говорить на языке, интересноммолодежи, предосудительно?
 В церковныхизданиях можно обнаружить сколь угодно большое число обличений тех или иныхсторон молодежной культуры. Но где те церковные проповедники, что, обращая остриесвоей нелицеприятной и принципиальной речи против компромиссов с миром современнойсветской культуры, столь же открыто, гласно и постоянно борются с тем мусором,который заносит в Церковь через другую дверь — через брешь народного магизма.
 Если человекобличает одни ереси и не замечает другие, то возникает вопрос о том, можно лидоверять его духовной чувствительности или честности.
 Ну-ка, борцыс «православным роком», молвите словечко о «православных короедах»! Считаете ли вы нормальным, что наши прихожанки в буквальном смысле съедают ёлочки, которыестояли в храмах на Святках, и березки, что украшали церкви на Троицу? Не коробит ли вас, когда в церковных лавках вы видите «наборы паломника», состоящие из флакончика с «землей с могилы преподобного…» и флакончика с «водой из могилыпреподобного…»? Эти гробокопательские субстанции творцы «паломнического бизнеса»рекомендуют не просто принести домой, а съесть и выпить, добавляя потихонькув домашний суп.
 Что-то я не могу вспомнить ни одной публикации, в которой ревнители чистоты нашей верыобличали бы эти пристрастия, культивируемые сегодня некоторыми монастырями.Люди едут в такие монастыри уже не за Причастием, а за «песочком с могилки».Миллионы людей индустрия паломнического бизнеса пробует затормозить на «оральнойстадии развития», уча все тащить в рот. И где же голос церковного учительства,обличающий эту модернистскую и компрометирующую Церковь некрофилию?
 Похоже, что это реальное, бытовое язычество и магизм уже столь глубоко укоренились в нашейцерковной жизни, что пастыри просто отчаялись что-то изменить и, «дабы не смущатьнемощных в вере», молчат и терпят это убожество, чтобы не вызвать «народногобунта».
 А сколькотерпимости проявляют церковные люди, когда речь идет о власть предержащих!
 Я еще засталвремена, когда церковные иерархи посещали заведомо нецерковные и даже антицерковныесобрания и при этом свои речи там корежили так, чтобы услаждать собравшихсяязычников-геронтократов. Я имею в виду кремлевские банкеты и приемы по поводу7 ноября — дня антирусской и антицерковной революции. Я помню, как архиереии священники кланялись «вечному огню» (уж более антихристианского символа трудносебе представить).
 И уже в 809году Константинопольский собор пояснил, что церковные правила могут не соблюдатьсяв отношении к императору (по толкованию современного историка это означает,что «непреклонная императорская воля представляет собой форс-мажорное обстоятельство,которое дает право архиерею применить икономию, если речь не идет о покушениина устои веры».
 А вот миссионерскоенаставление константинопольского патриарха Николая Мистика, датируемое 914–916годами: «Если ты видишь, что они (варвары-язычники) на что-то негодуют, выносиэто терпеливо, особенно если ослушники принадлежат к высшему слою народа — не к управляемым, а к тем, кому выпало управлять. В отношении же подвластных можнотебе, если придется, прибегать и к более суровым и насильственным мерам, несообразностей же не следует допускать никоим образом. Когда речь идет о тех, кто обладаетбольшими возможностями чинить помехи в деле спасения всего народа, необходиморассчитать, как бы мы, сурово обойдясь с ними, не утратили их, вконец разъяриви полностью восстановив [против себя] и верхи, и низы. У тебя перед глазамимножество примеров человеческого поведения: ведь и врач частенько отступаетперед тяжестью заболевания, и кормщик не пытается сверх возможного вести свойкорабль против течения, и тот, кому вверено командование, зачастую даже противжелания, подчиняется напору войска. Знаешь ты и то, как обстоят дела у нас:как учитель, вынужденный снести непослушание учеников, чтобы не подвергатьсяих глупым и нелепым выходкам, пощадит бесстыдство непослушных учеников и поддастсяим на время, только бы они все-таки слушали урок».
 Как видим,у нас готовы на весьма растяжимую «икономию», на многие и многие уступки и компромиссы,только когда речь идет о светской власти. А сколько уступок делалось и делаетсянашей Церковью бабкам и их суевериям! Но сделать шаг навстречу нашим же детямотчего-то считается недопустимым!
 Сегодняшниедискуссии о том, можно ли неанафемски относиться к современной молодежной культуре(рок-музыке или к «Гарри Поттеру») — это отражение уже многовековой коллизиинашей церковной истории: как относиться к варварам — как к врагам или как к среде миссии и заботы?
 В византийской«Повести о заключенном бесе» рассказывается, что однажды авва Лонгин, поймавчерта, заставил его рассказать, какими способами он отнимает у монахов шансына спасение души. Среди прочих козней значится и миссионерство: «Это я отправляюмонахов в страну варваров под предлогом учительства».
 Но ИоаннЗлатоуст властно обратился к монаху-отшельнику: «Покинь свои горы и оставь там свою бесплодную склонность, которая не может послужить ни людям, ни Богу. Возьмипосох и отправься на низвержение идолов в Финикии».
 Тут я на стороне св. Златоуста — «закваска тогда только заквашивает тесто, когда бываетв соприкосновении с мукой и не только прикасается, но и смешивается с ней» (Беседына Евангелие от Матфея, 46, 2).
 И здесь трудноне заметить тот разрыв, который прошел между поэтикой, символикой, настроениемевангельских притчей о Царстве Божием — и той психологией, что восторжествовалав историческом Православии. Евангельская символика помещает святыню в грязь,надеясь на то, что грязь освятится, а не боясь того, что святыня осквернится.Царство Божие (!!!) уподобляется дрожжам, бросаемым в тесто, зерну, брошенномув землю, кладу, зарытому в поле. В неводе рыбы ценные и сорные, на том же самомцерковном поле предполагается, что будут расти и сорняки, и пшеница.
 То есть нечтосвятое, чистое, хорошее смешивается с сором, бросается в негожее место, втаптываетсяв грязь. Но зато эта грязь преображается. Или хотя бы разрастается не стольстремительно.
 Человек,несведущий в агрономии, мог бы возмутиться картиной сева: казалась бы добротныеи вкусные вещи крестьянин разбрасывает, затаптывает в грязь, обрекает на гниение:Христос пришел в мир, о котором заранее знал, что большинство в нем будет радоватьсяего распятию, и лишь численно ничтожное меньшинство расслышит Его слова. А апостоловХристос посылает во враждебный мир «как овец посреди волков». Все притчи о ЦарствеНебесном связаны с тем, что что-то светлое входит во тьму, чтобы её преодолеть.«Свет во тьме светит». Слово Божие пришло к проституткам и гаишникам (так на языке сегодняшних реалий будет звучать церковно-славянская и оттого слишкомторжественная формула «блудники и мытари»).
 А вот в историческомразвитии Православия возобладала противоположная тенденция: изымать святынюиз мирского контекста, выковыривать свет из тьмы и класть на сохранение в позолоченныйларец. Чем дальше — тем более нарастала потребность спрятать святыню от «нечистыхрук». Все выше становятся иконостасы. Усложняется путь к церковному таинству(чтобы оно было редким, чтобы обязательно соблюсти какую-то технологию, прежде,чем к нему прикоснуться). Наиболее ярко эта перемена видна на многих иконах,где святитель держит Евангелие не рукою, а подложив платочек. Оказывается, что нельзя прямо прикоснуться к Евангелию, обязательно нужно какое-то посредство.Значит, человек (даже рукоположенный и даже святой) воспринимается как источникпрофанации, искажения. Ты не тот, кто нуждается, чтобы святыня пришла к тебетакому, какой ты есть — грязненькому и чёрненькому. Нет, напротив: ты тот, ктоугрожает святыне. Человек воспринимается как источник скверны. Он угрожает святыне,и святыню надо спасать от него.
 Это, конечно,радикальная антимиссионерская установка, ведь евангельский пафос совсем другой— святыня приходит, чтобы спасти меня. Так будем ли мы видеть в святыне лекарстводля больных, или в больном будем усматривать угрозу для лекарства? Увы, именнопоследняя психология господствует в наших приходах. Вот вполне показательный,нормативно-клинический отклик суперправославного участника интернет-дискуссийна мою статью с предложением воцерковить день святого Валентина: «о. Андрей,видимо считает, что чем больше людей придет в храм — тем лучше, абсолютно безотносительнотого, кто и зачем туда пришел, его порывы, если они искренни, напоминают мнеэдакую ревностную овчарку, которая бегает, лает и загоняет в СВОЕ стадо все,что шевелится в округе, и искренне недоумевает на овец, которые с удивлениемсмотрят на пополнение стада разносортными волками, козлищами и прочим зоологическимсбродом». Совсем незадолго до этого дня в 2004 году закончилась «неделя о мытареи фарисее» — очевидно, без малейшей пользы для ревнителя, вознесшегося над «разносортнымикозлищами».
 Спроситесегодня наших прихожан — можно ли священнику ходить в городскую баню, могут ли они представить себе, что апостолы мылись в общих банях? Ответ вы получитевозмущенно-отрицательный. Баня — место блудное и скверное, и негоже святынюсмешивать с грязью. Но древнейшая церковная история знает о другом восприятиибани — как места встречи с людьми. Св. Ириней Лионский в середине второго векаслышал от св. Поликарпа Смирнского, личного ученика ап. Иоанна, что апостол,придя как-то помыться в баню, узнал, что тут же находится и еретик-гностик Керинф.Тогда Иоанн вскочил с места и выбежал вон, сказав своим спутникам: «Убежим,чтобы не упала баня, потому что в ней враг истины, Керинф» (Ириней Лионский.«Против ересей»). Чистому поистине — все чисто, ну а свинья везде грязь найдет.
 А потом миссионерскийдух сменился охранительским. Хорошо, что этот дух появился. Его появление означало,что есть — что охранять и беречь. Несуществующее сокровище не берегут. Плохо,что этот дух стал почти единственным нормативно-православным. Плохо, что миссионерскоеповедение стало расцениваться (не в официальных документах, а на уровне приходскихи монастырских пересудов) как «девиантное поведение», как нечто дающее поводк подозрениям и возмущениям.
 Плохо, что и прицерковленные чиновники усвоили сей дух, при этом путая консерватизм с консервами.К примеру, в марте 2003 года в Тамбове был съезд православной молодёжи, и одингосчиновник из областного аппарата сказал речь, где была фраза, которая меняпросто ошарашила: «Наша Православная Церковь всегда цементировала наш народ».Боже, ну что за манера все живое цементом заливать! Я-то всегда считал, что цементированием народа занимается сицилийская мафия. Христос же уподоблял Церковьне цементу, а дрожжам, которые заставляют тесто бродить, дышать! Она — революционныйэлемент, элемент брожения, закваска, которая бросается в тесто, чтобы заставитьего жить, дышать.
 Новое в этихнынешних дискуссиях только одно. Прежде пространство миссионерства и пространствообычной церковной жизни были четко разделены. В первые 3 века христианской историибыла активная миссия, но не было еще сложившегося образа благочестия; всё бурлилов церковной жизни. А затем Церковь стала имперской. Миссия не умерла, но онастала вестись вдали от глаз прихожан: вот здесь империя, где всё по уставу и всё благочинно, а за границей империи и на ее окраинах работают миссионеры.Как они работают с язычниками — империя об этом не знает и лишь аплодирует их успехам. И, значит, миссионеры были довольно свободны в выборе средств своейработы.
 И эта их свобода, необходимая пастырская миссионерская свобода, не смущала собственноправославных, воцерковленных людей, перед которыми стояли другие духовные задачи.
 Сегодня мывпервые оказались в ситуации, когда церковное и миссионерское пространства переплелись.Миссионеры должны работать на глазах у христианин: то есть говорить с инаковерующимилюдьми на глазах у своих единоверцев. Миссионерством приходится заниматься в одном и том же городе, на одной и той же лекции, в одной и той же аудитории,где миссионеру одновременно внимают неверующие и сектанты, язвительно настроенныестуденты и испуганные ими православные бабушки. Конфликт психологий неизбежен.
 Конечно,все это рискованно. Но самый большой риск — сидеть в церковной ограде и не бросатьевангельские зерна за ее пределы. Византийская империя в конце концов пала именноиз-за этого: ее миссионеры не интересовались арабами, проглядели появление исламаи не смогли вовремя мобилизовать духовные и интеллектуальные силы для противостоянияновой секте, зародившейся на границе империи.
 Так можноли, приняв закваску евангельской веры, погрузиться с нею в тесто молодежной,скажем, рок-культуры? Кто-то увидит в этом профанацию, либерализм и плюрализм.Мне же кажется, что это весьма традиционный образ действия.
Надо увидеть доброе в тех волнах современной культуры, что пришли к нам с Запада— увидеть ради того, чтобы отстоять то, что нам дорого в нашей России.
 А православнойРоссии не будет, если из наших детей мы не сможем воспитать православных людей,которые могли бы, владея всей сложностью современной культуры и техники, сделатьради веры своей, ради народа своего успешную социальную карьеру. Если мы хотимвидеть Россию православной, ей нужны православные элиты. Православные депутаты,экономисты, министры, бизнесмены, учителя, журналисты и так далее. Значит, православнымлюдям надо прививать вкус к успеху, к жизни, к творчеству, к карьере.
 А еще и со стороны нам подсказывают: «Ваше дело — работать среди инвалидов. Вот беритедетей с болезнью Дауна — это идеальное место для христианской педагогики. Ну,еще тюрьмы. А в университеты мы вас не пустим. В дома престарелых — пожалуйста,а школы и дети отделены от вас».
 К сожалению,и недостаточный образовательный уровень нестоличного духовенства искривляетнаправление церковной миссии в ту же сторону. Порой кажется, что на сегодняшнийдень наиболее успешным направлением церковной миссии стало тюремное служение.В какую епархию ни приедешь, всюду узнаешь, что два-три священника работаютс зоной (и низкий поклон им за это). Но на вопрос — «А есть ли у вас священники,работающие с университетами?» — положительный ответ слышишь гораздо реже.
 Ну представьтесебе, что было бы с ростом Церкви, если бы апостолы разошлись по домам престарелых!Апостолы — то есть заведомое меньшинство в языческом море — не шли к бомжам.Апостолы не работали с пьяницами.
 Когда силмало, надо делать то, что можно. Есть три поля. Одно все забито асфальтом, другоечерноземное, а третье непредсказуемо — то даст урожай, а то возьмет отпуск.Да, согласно Евангелию, сеять надо на все поля. Пройти с сеющей рукой можнои нужно вдоль любого поля. Но согласно тем же притчам Христа, задержаться для более постоянной и настойчивой работы надо сначала у самого плодоносящего поля.
 Если Церковьдействительно многочисленна, здрава, многоталантлива, то она должна быть со всеми и, конечно же, и с социальными «неудачниками». Но наша Церковь еще инвалид.Русская Церковь сегодня в таком состоянии, что сама маргинализирована.
 Если бы мыбыли в таком состоянии, как католическая церковь, у которой всего достаточно,начиная с земель и банков и кончая университетами, тогда, конечно, можно было бы заняться маргиналами. Но если деятельных священников у нас мало, а мирянподвигнуть к социальной диаконии мы еще не умеем, то свои немногие миссионерскиересурсы надо все же прежде всего направлять в точки возможного роста будущегоцерковного влияния. Надо идти в лучшие школы и лучшие университеты.
 Есть священники,у которых талант — общаться именно с заключенными и обездоленными. Но повернутьвсю Церковь к работе с маргинальными слоями — это самое страшное, что можетсейчас произойти с Церковью. А именно в эту сторону нас тщательно подталкивают:идите к маргиналам и маргинализируйтесь вместе с ними.
 Не надо топитьПравославие в социальном болоте.
 Не надо замуровыватьЦерковь в прошлом.
 Недруги Церквихотели бы видеть нас зацементированными нашим прошлым. И многие собственно церковныелюди чувствуют себя уютнее вдали от современной культуры и жизни. Но неужелине понятно, что со своими нынешними гипертрофированными страхами, с мечтой о православном гетто, с чаянием ухода «в келью под елью» мы гробим будущее православнойРоссии? Об этих двух разрывающих Россию тягах хорошо сказал Валентин Распутин:«И эти гонки на чужом были теперь во всем — на тряпках и коже, на чайниках и сковородках, на семенах морковки и картошки, в обучении ребятишек и переобучениипрофессоров, в устройстве любовных утех и публичных потех, в карманных приборахи самолетных двигателях, в уличной рекламе и государственных речах. Все хлынулоразом, как в пустоту, вытеснив свое в отвалы. Только хоронили по-старому. И так часто теперь хоронили, отпевая в церквах, что казалось: одновременно с сумасшедшимрывком вперед, в искрящуюся и горячую неизвестность, происходит и испуганноеспячивание назад, в знакомое устройство жизни, заканчивающееся похоронами. И казалось, что поровну их — одни, как бабочки, рвутся к огню, другие, как кроты,закапываются в землю» («Дочь Ивана, мать Ивана»).
 Вот чтобыне слишком решительным было наше добровольное зарывание в подполье, в прошлое,я и пробую сказать.
 В Православиидостаточно силы, чтобы дерзить современности, чтобы отстаивать древнюю, средневековуюсистему ценностей. Но при этом в Православии достаточно любви, чтобы видетьдоброе и в мире современных людей.
 И когда я защищаю «Гарри Поттера» или интернет, «Матрицу» или рок-музыку, я это делаюне ради Голливуда, а ради России XXI века. Своими статьями и книгами о современноймолодежной культуре я просто ставлю ряд простых вопросов: а можно ли быть православнымхристианином сегодня? Тождественны ли понятия православие и средневековье? Можно ли быть православным в мире современной культуры, не эмигрируя в былые века?Должна ли граница между миром культуры церковной и культурой светской превращатьсяв сплошную линию фронта? На эти вопросы я отвечаю: да, нет, да, нет.
 Через самыеразные сюжеты я хочу донести до молодежи один месседж: в Церкви есть место для вас. «Церковь» и «бабушки» — не одно и то же. Между словами «православие» и «средневековье» нет знака равенства. Впрочем, чтобы обосновать право христианинана прописку в XXI веке, я привожу ссылки на святых отцов средневековья…
 В заключениенапомню, что монахи — это миряне. Монах — это мирянин, который, не будучи священником,захотел нести служение во имя своей веры. Но монахи для этого уходили далекоот людей. Так может, пора во имя той же самой веры оставаться с людьми?

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475