Тихий ангел. Рассказ

«Уже четвертый летний отпуск я проводил в далеком северном монастыре. Был я там «трудником», как исстари называли мирян, работающих бесплатно для нужд обители.

Дел находилось нескончаемо много, и все строительные специальности, которым я смолоду обучился, теперь очень пригодились. И странно, эта неоплачиваемая работа в разрушенном монастыре приносила такой отдых моей душе, какой я вряд ли смог бы получить и на лучших курортах мира. Я как-то особенно вдумчиво вглядывался в прожитые годы, и разрозненные, казалось, события, причины и следствия выстраивались в единый стройный ряд.

И только там, в этом монастыре, я приносил такое глубокое покаяние, на которое дома не хватало ни времени, ни сил. А причащение Святых Христовых Таин приносило тихую небывалую радость. Монастырь был слишком беден, чтобы принимать людей на работу за плату. И основные заботы по его восстановлению лежали на плечах братии — монахов и послушников.

С каждым годом я замечал, что обитель неспешно, но восстанавливается. Уже проводили богослужения в маленькой церкви, поднимался из руин собор, даже и в разрухе не утративший своего величия.

Отпуск мой оканчивался, наступил день отъезда. Настоятель благословил меня в путь, братия вышли попрощаться. Послушник Николай, могучий человек лет сорока пяти, легко поднял мои ящики с инструментами, рюкзак и перенес в телегу, запряженную лошадкой, которая казалась мне особенно, по-монастырски, кроткой.

Ехать предстояло около семидесяти километров. В пути мы молчали. Я размышлял о том, какая суетливая круговерть ждет меня дома: необязательные встречи, ненужные общения, банкеты, фуршеты…

А нужное, обязательное в городе как-то отходило на задворки моей жизни, и я понимал, что кипучая эта деятельность уводит меня от меня самого. Уводит от Неба.

Мои размышления прервал голос Николая:

— Вы, я слышал, из N, — он назвал мой родной город.

— Да, — коротко подтвердил я, все еще не в силах оторваться от своих мыслей.

— А ведь мы с вами земляки.

Я с интересом посмотрел на Николая: земляк в далекой стороне — почти родственник.

— А почему здесь оказались? Поближе да поблагоустроеннее монастыря не нашлось?

— Так и вас, я смотрю, не очень-то на близкое и устроенное тянет, раз уж к нам ездите, — усмехнулся Николай и замолчал.

Он молчал так долго, что я счел разговор оконченным, и снова погрузился в свои мысли.

— Тут неподалеку колония есть, я в ней второй срок за разбойное нападение отбывал, — снова заговорил Николай. — Колония строгого режима, слабачков там не бывает, а я и вовсе в отчаянных ходил. А тут весна подоспела. И так мне на волю захотелось, хоть на один денек! Сговорил я двоих подельников, чтобы захватить заложников и под их прикрытием вырваться из зоны. Решили мы, что легче всего будет взять медпункт — в нем тогда внутренней охраны не было. Работали там три женщины: врач, фельдшер и медсестра. Огнестрельного оружия мы раздобыть не смогли, но заточки сделали и до времени надежно их спрятали. Вечером, после рабочей смены, подошли мы в медпункт по одному, будто заболели. И заточки взяли. И, как все трое собрались, дверь заперли, женщин в коридор вытолкали и через динамик объявили, что требуем дать микроавтобус с полным баком бензина и деньги. Еще сказали, что, если не выполнят наши требования, через час убьем первую заложницу.

План наш был простой: прорваться с заложницами до города, раздобыть одежду, и… ищи нас. Не всех ведь беглых удается поймать. Некоторые по купленным документам годами живут. Не знаю, каково им, но живут. Ну, а если не дадут автобус и деньги — так нам ни себя не жаль, ни заложниц.

Слышим мы — шум снаружи нарастает. Люди говорят, собаки лают. А ворваться боятся — не рискуют жизнью заложниц.

Мы спокойненько объявляем: осталось сорок минут до назначенного часа. И не страшно мне ничуть: азарт такой, пьянящий, как в русской рулетке. В минуты такого азарта только и жил полной жизнью.

Смотрю: и врачиха, и фельдшерица не то что бледные – синие от страха, почти в беспамятстве. А медсестричка худенькая – ничего, спокойно держится. Я зубы скалю: «Что, кралечка, неужто не боишься?» А она повернулась ко мне… Никогда не забуду этот взгляд – как будто издалека, из вечности от глаз ее свет идет. И в свете том — покой, мудрость, понимание, прощение. И говорит тихонько так, мне одному: «А вы когда-нибудь причащались?»

— Что? Где?! Да пошла ты…! Никогда! Нет, было, в детстве! — совсем растерялся я. И вспомнил вдруг, как до семи лет с бабушкой в храм ходил, как мне радостно было тогда, легко, как любил всех да жалел. Но прочь, прочь слюни! Некогда!… Потом умерла бабушка, и больше я в церкви не бывал.

А медсестричка легонько так улыбнулась, отозвалась, будто прямо на мои воспоминания: «А я — сегодня».

В этом взгляде, в этой улыбке было все: и жизнь, и смерть, и Бессмертие. Будто… будто тихий Ангел пролетел. Смолоду-то я разбойничком был. Мало кому верил. А тут… свет Причастия чистой души осветил звериную мою душу. И в свете этом понял я — есть Бог. Есть Вечность. Есть Бессмертие. И в зоне этой есть, и в медпункте, и в подельниках моих — везде. Тут слова ни к чему. Душа душе Правду сказала. Глубоко я вдруг задумался, так глубоко, как никогда в жизни. И эх, Саша, — назвал он меня по имени, — и как я не усмотрел, как не заметил я, что подельник мой, Сивый, оказался рядом, и заточку целиком ей в спину вонзил!… Она даже не охнула, опустилась медленно на пол, руки раскинула, как в полете, глазами синими смотрит на меня — не отрывается. Да только уже не из этого мира смотрит.

Опустился я перед нею на колени и бережно-бережно закрыл ей глаза. А когда поднялся… Что уж на лице моем было, не знаю, только подельники мои от меня за женщин забились. Взял я девчушку на руки, вынес на травку. И пока уводили меня, все старался смотреть на нее, до хруста в позвонках.

Потом суд был. Сивого к расстрелу приговорили, а мне срок добавили. Да что судебный приговор! Мой собственный приговор во мне день и ночь стонет, и нет срока его окончания.

И пошел я после срока в этот монастырь — он от колонии недалеко. Пятый год здесь, и нет мне на земле другого места: кажется мне, что здесь я к девчушке той ближе.

— Как думаешь, увижу я ее после своей смерти? — неожиданно спросил он.

Я молчал потрясенный. Наконец ответил:

— Раз она твою душу к Богу повернула, то, может быть, ее-то ты первой и встретишь. Ведь ты и сейчас с ней душой не расстаешься.

— Спасибо тебе, Саша, на добром слове. Я бы ей низко-низко в ноги поклонился да прощения вымаливал. Это Ангела Господь послал для души моей дремучей.

Мы подъехали к станции и распрощались. И уже в поезде я долго думал о том, что не можем мы судить, кто потерян для Бога, а кто нет… И что святые — это не только те, которые канонизированы. Святых гораздо больше. И знает их всех только один Господь.

Светлана Тришина, член Общества православных литераторов.

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475