Прощение. Рассказ

Таисия умирала. Она поняла это после того, как перевели ее в эту угловую комнату. Среди начальников “Дома инвалидов” она получила жуткое прозвание: “камера смертников”. Сюда переводили безнадёжных, чтоб не травмировать соседей по палате видом предсмертной агонии. Редко кому удавалось прожить здесь больше недели. Таисия провела тут уже три ночи, и сегодня чувствовала, что смерть совсем близко, не доживёт она, наверное, и до утра. Душа Таисии томилась от тоски и страха. Страшно было от одиночества, когда кругом глухая тишина, полутьма, безотрадные голые стены, и никого рядом. Изредка войдет медсестра глянуть: жива ли еще, и тут же уйдёт. Таисии хочется задержать её, хочется, чтобы с ней кто-нибудь побыл в эти последние часы, облегчил ее смертельную тоску, напутствовал бы ее в “тот” мир.

Таисия долго не верила, что он, “тот” мир, существует. Вернее, не задумывалась об этом, да и некогда ей было думать. Всю свою жизнь трудилась, хлопотала, суетилась. А результат? Оказалась здесь. Случилось это, когда, будучи уже давно на пенсии, попала она под машину, получила тяжелые травмы. Требовался ей серьезный уход, внимание, оказалась Таисия прикованной к постели, и, по-видимому, до конца жизни. И никто не захотел брать на себя такую “обузу”. Согласились ее дети лучше платить деньги и “сдали” они ее сюда, в “Дом инвалидов”.

Этот удар окончательно сломил Таисию, так что она потеряла всякий интерес к жизни. Часами лежала, отвернувшись к стене, тупо глядя на неё. Мысли, тяжелые, неповоротливые медленно ворочались в голове. Ей хотелось, чтобы не было этих мыслей совсем, забыться бы, уснуть и не просыпаться больше…

Так прошло два месяца. Таисия угасала. Однажды унылым осенним днем в палате, где лежала Таисия, появилась новая насельница. Звали ее Серафима. Была она уже совсем старенькой, лет восьмидесяти. Характер ее оказался хорошим, уживчивым, и была она, несмотря на возраст, остра умом. Не обидчивая, всегда в хорошем настроении. О себе она рассказывала, что она одинока, детей у неё никогда не было, мужа убили на войне, и больше она замуж не выходила. После выхода на пенсию прибилась к церкви, была там сторожихой и свешницей и помощницей во всех делах: помыть, постирать, поднести – все она, Серафима. И думала она, что так и будет до самой смерти, что и схоронят ее там свои, церковные люди, близкие ей по духу, но не пришлось. Захотела Серафима съездить на свою родину, поклониться родным могилкам, взглянуть напоследок на родные места. Отговаривал ее батюшка, отговаривали знакомые, но не послушалась, настояла на своем. Благословил ее батюшка, скрепя сердце, и она поехала.

“За непослушание мое и наказал Господь, отнялись дорогой ноги, сняли меня с поезда. В больнице сказали, что это, может, будет со мною до смерти, и, так как я одинокая, привезли сюда. Не стала я беспокоить никого, написала батюшке, что нашлась у меня здесь родня. Что будет, то и хорошо – поднимусь ли, нет ли, за все слава Богу”, – рассказывала о себе Серафима. А Таисия, слушая, невольно подивилась ее спокойствию и смиренной рассудительности.

Серафима заинтересовала Таисию, ее потянуло к ней, и она стала все чаще отворачиваться от стены и поворачиваться к Серафиме. Никогда прежде ни от кого не слышала Таисия подобных речей. По словам Серафимы все люди хорошие, и все, что ни делается, происходит по воле Божьей и всегда на пользу человеку. Никогда она никого не осуждала, ни на что не роптала и всех без исключения жалела. Таисия не любила говорить о своей беде, бередить свою сердечную рану, но Серафиме она рассказала о себе и своих душевных муках: “Жить я не хочу после этого, Серафима. Дети и внуки предали, бросили меня. Я и видеть-то их теперь не хочу, так и велела им передать и просила не пускать их”.

- Да что ты?! Что ты! Разве можно так-то? Обижена ты, оскорблена ими, больно это… Но ты их прости, легче тебе станет.

- Простить?! Их?! Никогда!

- Милая, как же тебе трудно-то, ношу такую носишь – гнев да обиду. Прощать надо всегда и всех, как Господь прощает. Он ведь простил даже тех, кто прибивал Его ко Кресту, кто мучил Его, кто плевал на Него. И тех простил, кто предал Его, отступился от Него, кто в беде Его покинул. А сколь им добра-то сотворил? И учил их, и исцелял их, и мертвых их воскрешал! Простил всех. А ты? Сколь пожить тебе еще придется, Бог знает, а ты отравишь себе этот остаток жизни злобою, и со злобою этой уйдешь. Как ты с ней-то предстанешь перед Господом, Который всех простил? Не совестно тебе?

Таисия, слушая Серафиму, вначале пыталась возражать ей, спорила, но постепенно стали доходить до нее слова Серафимы. Трудно было Таисии переосмысливать привычные представления о жизни. Она выросла без Бога, прожила без Него всю жизнь, ничего не знала о Нем и теперь открывала для себя иной мир. Мир удивительный, с иными ценностями, с иной мудростью, проникнутый Божественным разумом и Божественною любовью. Она жадно слушала Серафиму, по памяти пересказывающую ей Евангельскую историю, жития святых, слушала, как та по памяти же молится. Сердце Таисии понемногу оттаивало, ей захотелось так же, как Серафима, помолиться, обратиться к Богу, рассказать Ему о своих обидах и боли, попросить об утешении.

- Научи меня молиться, — попросила она Серафиму.

- Научить тебя? Не знаю, как это сделать. Знаю только, что когда молишься, сердце должно быть чистым, открытым и не должно быть в нем никакого зла и обиды на ближнего своего, никакого гнева. Иначе не примет Господь твоей молитвы.

Таисия, вначале не допускавшая и мысли о возможности прощения своих близких, постепенно стала пытаться найти оправдание их поступку, но из этого ничего не получалось, не находила она такого оправдания. Так мучилась она, пока однажды не поняла, что не оправдывать она их должна, а просто помиловать, простить, не рассуждая о их вине. Осуждать ли, оправдывать ли – это все равно суд, потому, что надо обосновывать свое осуждение или оправдание “доказательствами и фактами”. А помилование, прощение — это уже не суд, а отказ от суда. “Господи, помилуй их, не ведают они, что творят”, – вот что хотелось сказать Таисии. Она и говорила это умом, а сердцем еще сказать не могла.

Серафима подарила ей крестик, нашелся у нее запасной. Таисия часто подолгу смотрела на него: простой алюминиевый крестик, смутно угадывался на нем Распятый Христос, а на обороте слова “Спаси и сохрани”. Перед мысленным взором Таисии текла ее многотрудная и малорадостная жизнь. Таисия со стыдом и сожалением обнаружила, что несмотря на многие скорби и лишения, которые она всегда считала для себя оправданием в немногих, как ей раньше казалось, неправедных делах, вовсе не оправдывают ее в глазах людей, а в глазах Бога тем более. “Грешница я, какая я грешница! Где мне быть подобает, как не в аду? Господь мне дал страдание здесь, может быть для того, чтобы помиловать меня там. А я? А я возмущаюсь…”.

“Спаси и сохрани, Господи, моих детей и внуков, не ведают они, что творят. Я виновата перед Тобой. Как оправдаюсь теперь? Чем могу заслужить прощение? Пусть же будут эти мои страдания частью искупительной. Выходит, что помог мне Господь, хоть я не верила в Него, жила без Него. Дал мне пострадать телом и духом, дал мне перед концом вразумление, послал мне Серафиму, не взял меня не готовую”.

Таисия смутно вспоминала свою бабушку, все считали ее “темной богомолкой”, это ведь она окрестила Таисию потихоньку от ее родителей, зараженных к тому времени безбожием. Это она, бабушка, ее маленькую носила в церковь причащать, до той поры, пока Таисия не могла об этом рассказывать, а после уже, как рассказала маме с папой, те запретили “таскать ребенка в церковь”. Бабушка умерла, когда Таисии было лет пять. Видно молилась она о внучке своей и вымолила – просветил ее Господь, так вот просветил, через боль.

И Таисия наконец-то простила своих близких и собиралась уже известить их об этом, но заболела.

В эту зиму в «Доме инвалидов» топили плоховато, насельники мерзли. Кормить тоже стали хуже – не было средств. Таисия, и так слабая, сильно простудилась, у неё обнаружилось воспаление легких. Лекарств почти не было, Таисии становилось все хуже. Она угасала. А потом ее перевели в эту жуткую палату. Когда укладывали ее на каталку, она заплакала, попросила подкатить ее к Серафиме. “Ты передай моим, когда приедут, что я их простила – всех и за всё”. Серафима легонько пожала ей руку, осенила крестным знамением и пообещала, что все так и сделает. “Буду молиться о тебе и сейчас и после, за душу твою. Прощай, сестрица, и до встречи в Царствии Божием. Я надеюсь на это”.

И вот Таисия здесь, уже четвертую и, наверное, последнюю ночь. Когда-то люди умирали не так. Когда-то их напутствовал священник, соборовал, причащал, окружали умирающего близкие ему люди, молились о нём. А в “Доме инвалидов” смерть не обставлялась никак: никому не хотелось смотреть на умирающих, видеть агонию, слышать предсмертные хрипы, бессвязные слова, не приходил напутствовать в священник – ближайшая церковь была километрах в пятидесяти.

В эту, четвертую ночь, Таисия почувствовала, как от нее стала отступать боль, ей стало легче, дышала она теперь уже не с хрипом и свистом, а тихо – грудь ее едва поднималась. Ей ясно представилась ее бабушка, как стоят они с ней в церкви, она, Таисия, на руках бабушки, и та несет ее к Чаше. Причащает Священник с лицом невыразимо прекрасным и светлым, а по бокам Его стоят светозарные юноши, придерживающие плат. Вот ко рту Таисии стала приближаться горящая золотом лжица. “Причащается раба Божия Таисия”, – громом прозвучал голос чудного Священника, и в Таисию вошло пламя. Оно охватило ее всю, окончательно и навсегда сжигающее все ее земные дела, отягчавшие и томившие ее душу, озарило и очистило ее для новой, вечной жизни. Прощена! “Блаженны милостивые, яко они помилованы будут!”

Вошла медсестра, взглянула на Таисию – все спокойно, вроде бы спит, но, собираясь выйти, посмотрела еще раз: нет, не спит. Лицо спокойное, умиротворенное, такое, каким никогда не было при жизни. “Отмаялась”, – прошептала медсестра и неожиданно для себя перекрестилась.

Ольга Петрова
Общество православных литераторов
г. Екатеринбург

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475