Лидия

Ах, какой большой грешницей была Лидия! В тридцать восьмом году хотела она незаметно унести с совхозного поля ржаные колоски. Заметили. И наказала ее земная власть, не скупясь, — на десять лет в лагеря отправила. И что власти до того, что тяжело было Лидии смотреть в голодные глаза двоих племянников-сирот, от умершей сестры оставшихся? Власть в такие тонкости не вникала. Украла — получи по заслугам. И получила. Так в земной своей жизни никогда Лидия и не узнала, что сталось с племянниками — выжили или сгинули. Грамотешки мало было, чтобы по казенным учреждениям разыскивать, а из оставшихся в живых соседей никто не помнил об участи двух мальцов.

А уж в лагере-то как она грешила! Двоих детей от охранников прижила: сына Павлушку и дочку Надю. Сама от ветра качалась, а детей своих вырастила, когда в лагерях и взрослых-то не успевали хоронить. Грехами детей сохранила. За кусок хлеба, за миску баланды блуду с охранниками предавалась. Вот ведь какая окаянная грешница!

Вышла она из лагеря в двадцать семь лет — изможденная, черная старуха с двумя малыми детьми. И улыбнулось им счастье — взяли Лидию чернорабочей на завод. И комнату дали в бараке. Жизнь наступила — райская. Почти сытыми были.

Долго не могла Лидия решится окрестить детей в церкви: властей боялась несказанно. Но как-то собралась с духом и отвела их в единственную в городе действующую церковь. Окрестили. Сама Лидия с младенчества была крещенная, да жизнь-то из головы ее память о Боге выбила. Из головы выбила, а из души, выходит, не совсем.

Из молитв знала она одну-единственную: “Отче наш”. Мама в детстве научила. Помнить молитву помнила, а не произносила — боялась нечистотой своей осквернить великое Имя.

О замужестве и не помышляла — боялась после лагерей мужиков страхом лютым. Не могла она быть ничьей женой, а могла быть и была — только матерью.

Сынок Павлушка рос хиленьким, заморышком замученным. Из-за слабости мало в школу ходил, все больше лежал, о чем-то думал, молчал. Однажды проснулся радостным: “Мама, ко мне Женщина приходила, добрая такая, ласковая. По головке меня гладила. Сказала, что скоро заберет меня в красивую страну. Велела, чтоб ты священника позвала, он знает, что делать!”.

Не разумом, а сердцем материнским поняла Лидия слова Павлушки. Умолила сменщицу подменить ее на работе, пошла в церковь, к тому же священнику, что детей ее крестил, — старенькому, доброму. Адрес Лидии он записал, велел с утра детей не кормить и самой не есть. А утром пришел в барак — поверх священнической одежды пальто длинное, на голове — шляпа.

Как он Павлушку напутствовал — Лидия не видела и не слышала — отослал ее с Надей священник в коммунальную кухню. А затем и сам туда зашел — благо никого из соседей дома не было.

Мудрый был священник, знал горе людское, знал и душу человеческую. Не стал он стращать Лидию адскими муками, а посмотрел ей в глаза ласково, печально и попросил рассказать о жизни своей. Залилась Лидия горькими, стыдными слезами, да все без утайки ему и рассказала: за что в лагерь попала, от кого детей родила, да как их от голодной смерти спасала. Ничего не сказал ей священник, только вздохнул тяжело, накрыл ей голову епитрахилью и прочел великие слова разрешительной молитвы. И причастил он ее Святых Христовых Таин. А затем почему-то поцеловал ее в голову и поклонился ей в пояс. Хотели и Надю причастить, а она убежала из дома, никто не заметил, когда.

Через несколько дней тихо, как и жил, ушел Павлушка из этого мира.

И осталась Лидия жить вдвоем с Надей. Единственную свою молитву она теперь по несколько раз в день читала — священник ей так сказал, и тихая отрада ложилась на ее сердце.

Надя росла бойкой, здоровенькой. Еще в школе стала на парней заглядываться. Но замуж ее почему-то никто не взял, а троих детей она за пятнадцать лет родила от разных отцов. Уже после первого ребенка запила она горькую и быстро, как это бывает только у женщин, спилась окончательно. В тоске великой казалось Лидии, что кто-то страшный, злобный подменил ее ласковую смышленую девочку на непонятное, чужое существо, ничего, кроме водки, знать не желающее. И все думалось Лидии — живет где-то прежняя ее девочка, только вот встретиться они никак не могут.

К тому времени от завода дали Лидии двухкомнатную “хрущевку”. Перемежалось горе радостью.

Старший внук Вадик смог окончить только шесть классов вспомогательной школы. Красивый был мальчик, но соображал плохо. Диагноз врачей оказался суровым. Однако и ему поначалу нашлась работа — тоже был разнорабочий, как и бабушка. Деньги до копеечки бабушке отдавал.

Старшая внучка, Танюшка, училась в школе для нормальных детей. Да как училась! Учителя нахвалиться не могли! Большие способности у ней определяли. Говорили — обязательно дальше ей учится надо.

А тут реформы нагрянули. Что это за реформы такие — бабушка Лида так до конца жизни и не поняла, но жить стало худо. Уволили Вадика. Здоровых-то сокращали, а умом ущербный никому, кроме бабушки, оказался не нужен.

Танюшка после восьмого класса поступила работать на обувную фабрику — надо ведь семью спасать. Там ее быстро заприметил молодой, но уже вдовый с двумя детьми мастер, да и посватался. Жертвенной оказалась Танюшка, в бабушку, вышла за него замуж. И не пожалела. Стерпелось-слюбилось. Но только не стало на фабрике заработков: завалили прилавки обувкой заморской, красивой, да не прочной. А Танюшка уже двоих детей родила. Впятером нужду мыкают.

А тут новое горе поджидает. Убили Вадика в цыганском поселке. Вечно голодный, хотел он несколько картошек выкопать в чужом огороде. За картошку и убили. Ох, горе, горе неизбывное!

Тогда-то и пошла бабушка Лида во второй раз в жизни причащаться. Коряво, малограмотно записала она грехи свои, что б не забыть. Исповедала. Причастили ее. И чуялось ей: кто-то родной, любящий, гладит легонечко ее измученное сердце и тихо сказывает: “Измучилась, бедная. Потерпи еще, немного осталось”.

Завод помог похоронить Ваденьку. А вскоре после похорон уволили и ее. Да у нее уже и сил работать не стало — на седьмой десяток перевалило.

Осталась Лидия с младшей внучкой Женечкой и дочкой-пьяницей. Женечке — шесть лет, худенькая, как воробышек, глаза огромные, синие, сама прозрачная от недоедания. А все же веселая, любознательная.

Смотрела бабушка на свою младшую кровиночку, и обливалось ее сердце кровью. Понимала Лидия, что долго она уже не проживет, а Женечке при такой матери — хуже, чем без матери. За бутылку ребенком торговать будет.

Стала она обивать казенные пороги, чтоб определить Женечку в детский дом. Помогли добрые люди, оформили быстро документы на лишение Надежды родительских прав, и вскоре отвезли Женечку в детский дом. Несколько раз успела бабушка навестить малышку, а вскоре и умерла. Сидела за столом на кухне, да вдруг уронила головушку — и отлетела измученная душа к своему Создателю.

И Надежда ненадолго мать пережила — умерла от цирроза печени и хронического голода.

Что с Женечкой будет — неизвестно. Только квартиру, по праву ей принадлежащую, купили какие-то люди. У кого купили, кому деньги отдали -неизвестно. А еще непонятнее — куда Женечке из детского дома идти? Что ее ждет? И выживет ли?

А бабушка Лида? Сполна, ох, сполна исполнила она заповедь: “Друг друга тяготы носите и так исполните закон Христов”. Какие страдания приняла она за своих кровиночек! Их же хоронила, оплакивала. И всегда, осознавала себя грешной, ничем не кичилась, не превозносилась. А это и есть — смирение.

И, как и Россия-матушка, была она поруганная, замученная. Да душою живая, не озлобившаяся, образ Божий в себе хранящая, хотя о Боге и не пустословящая. Жертвенная, любящая.

Упокой, Господи, душу рабы Твоей Лидии!

Светлана Тришина
Екатеринбург

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475