Драгоценные творения Божии. Рассказ

«А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас: благотворите ненавидящим вас, и молитесь за обижающих вас и гонящих вас; Да будете сынами Отца вашего Небесного…»

Матф. 5:44–45/.

Еще в молодости перенес он обширный инсульт, после которого стал инвалидом: ногу при ходьбе приволакивал, да и рука правая висела плетью, так что ходить приходилось с палочкой. Да и ходил-то только в храм, где был усердным прихожанином, а если куда подальше, то обычно вместе с отцом-стариком. Вместе они и коротали свой век.

Был он не только неудачлив, но при этом некрасив, да и талантами особыми не обладал. Так что гордиться ему было, собственно говоря, нечем. А посему не был он и горделив. Но, что не так уж часто встречается, красивым, талантливым, удачливым совсем не завидовал. Человеческая красота им воспринималась как произведение Божиего искусства, талант — как дивный дар Божий, а чужой успех — как Божие благоволение. Он только тихо любовался этими дарами, пусть и не ему посланными.

Но ведь были же у него и свои Божии дары, только совсем другие. Церковная жизнь и многолетние физические страдания развили в нем смирение. Он довольно-таки критически видел себя как бы изнутри, что доступно далеко не многим. А смирение породило и другой дар: каждого человека он видел прежде всего с самой его светлой, самой драгоценной стороны. Он прозревал в человеке образ Божий как дивную икону, пусть порой потемневшую, пусть даже поруганную, но все же — святыню. О других, темных сторонах человеческих душ он только лишь догадывался, но скорбел о них и мучился до слез.

Постепенно он стал понимать, что между душой человека и его пороками всегда остается некоторое пространство, хотя бы маленький зазор, а значит, грех есть приражение извне к внутреннему, и может быть отделен от человека. И, видя людей так, он не мог не любить их. Он любил их не всех разом, а каждого, кого знал, нежно и бережно.

Однажды пришлось ему поехать в собес по вызову, к определеному часу. Ехал в автобусе, бесплатно как инвалид. Перед конечной остановкой в салон зашли два контролера. Его пенсионное удостоверение было так истрепано, что он даже счел нужным извиниться. Однако женщины-контролерши и слушать не стали. С какой-то плотоядной радостью забрали себе документ и вывели его из машины. Он покорно пошел за ними в диспетчерскую.

— Ну ты и жулье! — обернулась к нему одна из женщин. — Готовь штраф в одну десятую минимального заработка.

— Да что вы, я — инвалид… — попробовал он объясниться.

— Мошенник ты! — проорала одна из теток. — И удостоверение твое — поддельное!

— Пристроился на халяву ездить, а нам из-за таких зарплату не плотют! — подхватила другая.

И полилась из открытых ртов самая ядовитая грязь. Он растерянно шарил по карманам, но денег, чтобы уплатить, чтобы отвязаться, не находилось. Голова наливалась свинцом, в глазах закружились белые пятнышки, он стал заваливаться на бок. Тетки, швырнув ему удостоверение, в страхе разбежались. Ему еще удалось дозвониться отцу, но «Скорую» вызвал уже диспетчер. А для него пол комнаты вдруг резко поднялся и ударил его по лицу.

В машине «Скорой помощи» врач объяснил ему, что у него сильный спазм сосудов головного мозга. И желательно провести полный курс сосудистой терапии.

— Не надо, доктор, увезите лучше меня домой: на дорогие лекар-ства денег нет, а дешевые отечественные уже есть и так.

В родных стенах ему стало получше, но вставать он еще не мог. Он лежал, и тяжкая обида чугунной плитой давила на сердце. Перед мысленным взором вставали налитые злобой глаза тетек, в ушах грохотали их гнилые, грязные слова. От нестерпимой тоски он заплакал. Двое суток он не мог спать. Он не спал — и плакал, плакал — и не спал. Молиться он не мог — не давалась молитва.

— Сынок, — робко, дрожащим голосом обратился к нему отец, — я поговорил с отцом Леонидом. Он послезавтра утром сможет прийти к нам. Поисповедуешься, причастишься — может, и полегчает.

Больной согласился, но подумал: «А ведь к Таинствам нужно приготовиться. Сумею ли?» Он взял молитвослов, попробовал прочесть святое слово молитв. Строчки убегали, буквы сливались. Читать он не мог. Тогда стал он внутренне произносить те молитвы, которые знал наизусть. И запнулся в ужасе на словах Господней молитвы: «И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим». «Что же это? — пронеслось в голове, — раз уж я сам не простил, значит, прошу Бога и меня не прощать? Ведь если я сейчас уйду в вечность вот та-ким, непростившим, то и я не буду прощен? Но не могу, не могу я их простить! И, значит, я не в праве приступить к Святой Чаше».

«Господи!- воззвал он в тоске, — Ты видишь, я не в силах простить этих женщин. Но я знаю: невозможное человеку возможно Богу. Ты помоги мне простить их. Ты обрати на них взор Свой. Я ничего о них не знаю, кроме своей обиды, но Ты — Ты знаешь о них все. Господи, пусть я не знаю, что в их душах, но то, что в их глубинах мерцает Твой Святой Образ — это я знаю точно, ибо не рождался еще на свет человек без этого образа. Ты помоги им, очисть этот образ, не от-вергни эти потерянные души. Ты видишь, Господи, их души голодны и бедны. Насыти их, Господи, Своею благодатию. Спаси их, Господи, и меня спаси!»

И долго еще взывал он так. Потом мысли его спутались, он уснул, впервые за двое суток. Но и во сне ощущал он, что душа продолжает молиться какими-то отрывочными словами, а потом и вовсе без слов.

Он не знал, что отец уже отнес заявление в администрацию города, требуя разобраться и наказать виновных. Контролеров быстро «вычислили» и объявили им, что, если сам инвалид не подпишет заявление об отказе от претензии, они будут уволены. Дали им и готовый текст заявления. Оставалось лишь получить подпись.

Мрачные, нераскаянные, пришли они утром к больному.

«Сынок, к тебе эти женщины из автобуса. Пустить их, или пусть уж лучше себе уходят?» — тревожно спросил отец.

От мысли, что его мучительницы здесь, рядом, сердце его ужас-нулось. Он не хотел, он боялся их видеть! А в голове пронеслось: «Ведь я вчера так долго о них молился. Да неужели же я лукавил перед Богом?"

— Пусть проходят, папа, — разрешил он.

Контролеры вошли, уселись на табуретки подальше от больного. Одна, высокая, мясистая угрюмо наблюдала за ним исподлобья. Вторая, маленькая и худенькая, смущенно уперла глаза в пол.

— Значит, это… — басом заговорила высокая, — не своей волей мы пришли сюда, начальство велело. Извиниться, говорят, надо. Ну, надо так надо. Извиняйте, что ли. Бумагу-то, что извинились мы, подпишете?

— А зовут-то вас как? — тихо вопросил больной.

— Меня — Попова, а ее — Мещерякова, — неприязненной скороговоркой выпалила худенькая.

— Да нет, не фамилии, имена ваши хотелось бы знать, — пояснил он.

— Ах ты, сквалыжина! — вскипела высокая. — Ведь так я и знала — изгаляться будешь. Имена ему назови! А зачем тебе имена? Это чтобы жалобы красивее выходили?

— Да не жалобы, — простонал он, — а молитвы. Я молюсь за вас, за спасение душ ваших.

Женщины остолбенело молчали.

— А я знаю, знаю, — вдруг запел, зазвенел голос маленькой Поповой. — За меня бабушка раньше молилась. И в церкву водила меня в детстве. Бывало, приподнимет меня, а я сама свечки ставлю. Я ведь крещеная, вы не думайте. Потом бабушка умерла, и больше я никогда в церкви не бывала. Где уж там… Сына-то одного в армии «де-ды» убили, другой в колонии сидит…

— А за меня, — басовито перебила ее Мещерякова, да вдруг сорвалась неожиданно на девчоночий тоненький писк, — никто никогда не молился. Меня в мусорном ящике нашли, в кульке полиэтиленовом. По детдомам росла-мыкалась. В шестнадцать лет выпустили. Куда деваться? Выскочила замуж за первого встречного. А он — пьяница. С ножом да топором меня гоняет. По соседям ночую, а то еще в подвале — управдомша пожалела, ключ дала. Вот и зверею я, сама это чую. Эх, да наплевать на бумажку эту казенную! Вы нас и вправду простите, ради Бога простите. Поняла я: нельзя чужое зло на людях вымещать. А зо-вут меня Надя. Молитесь за меня. Плохо мне.

И Надя заплакала, заскулила, как бездомная собачонка.

— А я — Вера, Вера — торопливо произнесла Попова. — И за меня молитесь. И мне плохо.

— Вера. Надежда… — тихо произнес больной, — имена-то какие. Уж как сумею, так и буду молиться. Каждый день. Да, если захочется, приходите в гости. Рады будем.

— И придем, — зарделась и вновь обрела свой бас Надя. — А вы нам про Бога все-все расскажите.

И увидел он Надежду с Верой так, как надо видеть людей, — как драгоценные творения Божии. Обида растаяла, и оказалось, что любит он своих обидчиц: Веру и Надю. Нежно и бережно.

Светлана Тришина
Екатеринбург

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475