Святитель Стефан, епископ Пермский

Этот старик был одновременно кудесником, магом, волхвом, колдуном… а в целом — главным шаманом. Крепкий старик, упрямый и властный.

Долго пришлось ему продираться сквозь болота и дебри, и только с установлением твердой зимней дороги достиг он обширного городища на берегу Вычегды возле впадения в нее реки Выми. Всполошили его и заставили отправиться в столичное городище слухи о том, будто едва ли не вся зырянская знать перешла в новую религию, и теперь будто бы всюду рушатся капища, вырубаются священные деревья. Да мыслимо ли это: так поддаться русским, этим угнетателям, захватчикам и вечным врагам Перми Великой!?

И вот расстилается перед ним городище — плоская, как бы расплющенная по поверхности земли деревня, состоящая из многих сотен полуизбенок-полуземлянок с дырой в крыше, откуда вьется очажный дым. И правда оказывается куда хуже самых мрачных слухов. Куда девалась главная святыня зырянского народа — гигантская «прокудливая береза» , еще недавно парившая над струйками дыма, идущими почти из-под земли. Вместо нее над крышами возвышается христианский храм с крестом. А соплеменники рассказывают, что в окрестностях — еще несколько церквей, и при всех открыты училища, где изучают свою, пермскую грамоту, которой в природе никогда не существовало. И вся эта ужасающе разрушительная работа произведена, будто бы, в одиночку каким-то монахом из Москвы, примерно тридцати лет от роду, а значит годным старику в сыновья или даже внуки.

Старик прекрасно знал силу своего влияния на соплеменников. В тот же день развернул он свою контрпропаганду. Добрые, бесхитростные, как дети, довольно-таки робкие зыряне усердно внимали, согласно кивали головами и не пытались вникать в смысл доказательств. Временами они застенчиво улыбались чему-то своему, глубоко-внутреннему. И старик знал чему. Привычные отеческие боги все время только чего-то требуют: жертв, обрядов, клятв, и снова жертв и жертв. Ослушникам грозят карами, а тем, кто все исполняет, слишком часто ничего не дают взамен. Капризны они, своевольны и людей своих в сущности, надо сознаться, просто не любят. У христиан же хотя и один-единственный Бог, но Он не стращает, не требует, а дает. Не от людей он жертвы просил, а Сам Себя принес в жертву. Это ли не лучшее из доказательств любви? А любовь, оказывается, сильнее страха. Вот и напрягал старик все свои логические способности, чтобы внедрить в головы соплеменников мысль, что зырянские боги изо всех сил любят их. А его милые, добрые пермяки — звероловы и охотники, более привыкшие расставлять силки на куницу и петли на зайца, — хлопали ушами, от утомления впадали в дремоту и ничегошеньки не понимали.

— Слушай, Пама, — сказали ему наконец, — мы не умеем, что тебе отвечать. Ступай лучше спорить с самим монахом.

Так в конце концов и сделали. Мы не знаем, какое впечатление произвели противники друг на друга, но твердо стояли каждый на своем. Спор продолжался целые сутки и в глазах многочисленных зрителей не привел ни к чьей победе. А значит, оставалось одно — решить его не словами, а делом.

И вот Пама вызвался с помощью своих богов пройти невредимым сквозь огонь и воду, требуя того же и от монаха. Согласно другим литературным источникам предложение исходило от его противника. Но это в конце концов неважно. Принимая ли или бросая вызов, каждый руководствовался абсолютно разными мотивами. Пама был твердо уверен, что его молодой противник струсит и состязание не состоится. Стефан же, так звали молодого инока, отдавал себя целиком в руки Божии, проявляя готовность и умереть, если это поможет спасти души новообращенных и будет способствовать торжеству Православия.

По его приказу зыряне отыскали на краю деревни пустую полуразваленную избу, обложили ее сеном и подожгли. Огонь затрещал, разгораясь. Стефан сосредоточенно молился. Смягченное и просветлевшее лицо его выражало глубокую люоовь к Богу и бедолагам-язычникам. Пама притих, насупился, переминался с ноги на ногу.

И вот изба вспыхнула факелом, пламя поднялось до небес, загудело, снопы искр осыпали одетых в меха зырян, заставляя их хлопать себя по бокам, жмуриться и одновременно таращиться, дабы не пропустить самое интересное.

— Мир вам, братие, — обратился монах к своей пастве, — спасайтесь, просите и молите обо мне. Ибо я ради святой веры готов умереть. Теку на предлежащий мне подвиг, уповая на Начальника веры и Совершителя Иисуса.

Он взял Пама за руку, как условились, и повел в огонь. Но пламя уже и здесь, вдали от костра, обжигало лицо. Старик уперся ногами, вырвал руку. Он не смог делать больше ни единого шага. Тогда монах схватил его за одежду и потящил силой. Пама завизжал, упал на землю. Пряча лицо и всхлипывая тонким голосом, он выкрикивал, что горит! Горит, как клок сена!

Народ громко требовал, чтоб не отлынивал кудесник, а шел в огонь, деловито поясняя своему шаману, что ничего пока еще на нем не загорелось.

Пама был сломлен. Ползая по снегу, он со слезами просил пощады. Монах поднял его, отряхнул, даже немного приобнял, как брата. И тихо, почти шепотом, предложил оставить своих богов и перейти в Православие. Старик, даже и вконец раздавленный бесчестием, отказался. Что ж, иначе и быть не могло. Просто первые семена надо разбрасывать, когда почва взрыхлена и полита дождем.

За какие-то минуты верховный жрец оказался полностью развенчан. Пути Господни нам не ведомы. Часто творит Он совсем не то, чего мы, со своим малым человеческим умишком, ожидаем. Не произвел Он на сей раз чуда, подобного чуду с тремя отроками в печи вавилонской. Противостояние разрешилось вообще без явный чудес, хотя и при несомненном вмешательстве Божием. Но чтобы его почувствовать, нужно определенное состояние души, жаждущей любви и Отчей ласки. Ведь и по сей день Господь, похоже, предпочитает как можно реже прибегать к чудесам, которые содержат хотя бы небольшой элемент давления на свободную волю человека.

Между тем среди толпы разошлась весть об отказе Памы принять Святре Крещение. Шамана схватили, подтолкнули к Святому.

— Казнить его!

Монах улыбнулся и укоризненно покачал головой.

— Если отпустишь живьем, — убеждали его, — он отплатит тебе еще большими гадостями. Уж мы-то его знаем.

— Нет, — возвысил голос Святой, — да не будет рука наша на враге нашем. Не послал меня Христос бить, но благовествовать, не повелел мне мучить, но учить с кротостью. Пусть уходит и не появляется среди Христова стада.

Этот небольшой и довольно-таки эффектный эпизод следует признать кульминационной точкой жизненного пути Святого Стефана, епископа Пермского. Но не единственной и, может быть, даже не главной. Ибо гораздо большее значение имел другой эпизод, более ранний, нисколько не менее драматический. А ему предшествовали и его готовили еще множество деяний, определивших в конечном итоге обращение к Православию целого народа. Впрочем, все по порядку. И начну я, пожалуй, почти с самого начала четырнадцатого века, лет за пятнадцать-двадцать до рождения св. Стефана.

В это время в городе Устюге Великом жил широко известный и почитаемый юродивый по имени Пpoкoпий. Бездомный, босой, едва прикрытый рубищем, целыми днями скитался он по улицам города, а ночами неизменно обходил городские храмы, где на папертях молился на коленях и со слезами. Никто в Устюге не знал, что еще недавно Прокопий был богатым иноземным купцом, приехавшим в Новгород с товарами. Но Господь позвал его, и Прокопий перешел в Православие, бросил торговлю и богатство, чтобы служить одному Богу. Этот поистине Христа ради юродивый получил дар предвидения и пророчества.

Однажды среди большого числа людей, идущих к службе в городской собор, он увидел трехлетнюю девочку с родителями. Прокопий вдруг быстро подбежал к ней, склонился до земли и возгласил: «Вот идет мать великого Стефана, епископа и учителя Пермского». Никто ему тогда не поверил. Однако именно эта девочка, именем Мария, в дальнейшем вышла замуж за некоего Симеона, причетника той же соборной церкви. Следствием этого брака было рождение примерно в 1340-м году мальчика Стефана.

Когда отрока отдали в учебу, тотчас обнаружились его выдающиеся способности, позволившие уже через год перейти к беглому чтению и занять должность канонарха вместе с отцом в соборном Храме. Год от года вместе с жаждой знаний возрастало в нем и стремление служить Богу в иноческом звании.

Все это вместе однажды привело отрока в город Ростов Великий, в монастырь св. Григория Богослова, который славился обширным собранием книг, в особенности греческих, и где были иноки, знавшие тот язык и способные обучить ему даровитого юношу. Перед Стефаном раскрылись богатства эллинской и византийской литературы, а вместе с ними и все богатства тогдашней мировой культуры. Через таких вот иноков она и текла тогда в глубины русского народа. Десять лет, проведенных в монастыре, были для Стефана сплошным пиршеством разума. Друг его юных лет Епифаний, прозванный потомками Премудрым за ученые труды и два жизнеописания своих современников: преп. о. Сергия Радонежского и св. Стефана Пермского, вспоминает, как оба они со Стефаном неутомимо изучали греческие оригиналы, как спорили подчас целыми ночами о какой-либо строке или даже отдельном слове. Позднее друзья расстались, Епифаний перешел в Свято-Троицкую обитель к о. Сергию Радонежскому, но дружеские связи не прерывались никогда, и, конечно, не без его посредничества духовная дружба соединила и обоих великих наших Святых.

Перед Стефаном открывалась благородная жизненная стезя ученого-эллиниста. Он уже вступил на нее, и ему, несомненно, хотелось идти по ней дальше. Но Стефан поступает иначе, совершая поворот неожиданный и необычайно плодотворный.

Русские города, подобно Устюгу выдвинутые на восток, возвышались тогда, как острова среди стихии языческих народов. Не мог не встречать отрок Стефан на улицах родного города добрых, простодушных, бесхитростных, как дети, звероловов-зырян. Они были именно таковы, какими завещал нам всем быть Христос. Могла ли не возникнуть в душе отрока сначала симпатия, а потом и любовь к ним? Тогда же, в детские годы незаметно впитал он и зырянский язык.

Его настолько беспокоила мысль, что друзья-инородцы, обретаясь в язычестве, лишены возможности спасения, что душевная боль за них пересилила, наконец, все иные жизненные устремления. Но ученые занятия не прошли даром. Стефан начинает с самого потрясающего подвига своей жизни. Он не торопится идти к пермякам с проповедью. Он усаживается за стол и создает прежде упорным трудом зырянскую письменность. Повторяется подвиг свв. Кирилла и Мефодия, и в некотором отношении даже более поразительный. Просветители славян взяли, как известно, греческую азбуку. Стефан идет дальше. В основу он кладет не греческие и не русские буквы, а начертание подлинных пермских рун, то есть зарубок на дереве, этого зародыша собственной письменности. Переход к письменной культуре для зырян максимально облегчается. Вооруженный азбукой, молодой монах предпринимает большой труд по переводу на зырянский основных текстов Священного Писания и богослужения. Пермяки могли теперь получить церковную службу, понятную без всякого перевода, а грамотность открывала для них путь самими стать священниками и дьяконами. Кроме этого могучего оружия запасся Стефан благословением тогдашнего наместника Российской метрополии епископа Коломенского Герасима, частицами мощей, антиминсами — всем, необходимым для освящения храмов, да еще охранной грамотой от великого князя Димитрия, прозванного позднее Донским.

Зыряне в те времена почитали идолов Воипеля, Золотую Бабу, поклонялись деревьям, камням, огню, различным животным в виде истуканов, духам добрым и злым. Правда о Боге, известная когда-то их предкам, но утраченная, в виде слабого эха олицетворялась в некоем Великом Духе, для поклонения, однако, недоступном. Все это дремучее язычество требовалось сломать. В Котласе, куда направился Стефан, волхвы еще не знали, кто он, и жители приняли его радушно. Он основал первый храм и окрестил множество пермяков. Однако даже и после крещения они еще не становились христианами. Христа просто присоединяли к сонму своих богов, сотворяя прискорбное двоеверие.

Вскоре молодой проповедник переселился в столичное городище при устье Выми и построил редкой красоты деревянный Храм во имя Благовещения Богородицы, украсив его «яко невесту добру». Зыряне были зачарованы красотой, совсем как некогда послы киевского князя Владимира в цареградской св. Софии. Сюда ходили целыми толпами поглазеть и послушать проповедника. Те, на кого проповедь не действовала, кипели злобой, уговаривались убить монаха, а то, собрав сухой соломы, «творили запаление» его жилищу.

Перелом обозначился после того, как Стефан сам перешел в наступление — стал разрушать зырянские идолы и кумирни. Этими кумирнями были обыкновенные избенки, увешанные звериными шкурами, принесенными в дар богам. Стефан крушил «обухом в лоб» идола и, расколов в щепы, сжигал вместе с пушным богатством, которое для нужд церкви не брал, считая «частью неприязненной», т. е. уже принадлежащей бесам.

Когда сжег он весьма почитаемую «нарочитую кумирню», народ сбежался с кольями и топорами. Стефан обратился к ним с проповедью, и сам уже готовился к смерти. Но не смогли они поднять на него руку, не в обычае у зырян было нападать первыми. Детские сердца покорило обаяние его личности, чистота его помыслов. Вскоре они уже и сами сокрушали своих идолов, хотя и злобы фанатиков оставалось еще предостаточно.

И все-таки для победы потребовался еще один шаг, ничуть не менее рискованный. Неподалеку от кельи св. Стефана на холме царила над всем городищем огромная «прокудливая береза». Слово «прокудливая» имеет тот же корень, что и «кудесник», а потому означает, что именно возле нее с особым успехом шаманили главные жрецы-кудесники зырян. То была главная святыня всей Перми Великой.

Стефан собственноручно срубил ее и сжег. С воплями гнева и ужаса сбежались зыряне спасать божество. А между тем оно позорнейшим образом превращалось в пепел, не в силах изменить свою горькую участь. И опять, готовый к смерти, Стефан молился, воздев руки, и ничего не отвечал на гневные крики язычников. И опять его готовность кротко принять любую участь обезоружила врагов.

Число верующих стало быстро возрастать, и однажды большая толпа язычников пришла к Святому просить научить их истиной вере. От слез радости Стефан долго не мог говорить и только обнимал своих недавних врагов. Победа была полной, но для окончательного ее закрепления понадобилось еще и противоборство с Памой, о котором уже рассказано прежде.

Вскоре число прихожан, церквей, да и самих зырянских священнослужителей настолько возросло, что явилась необходимость учреждения отдельной епархии. Св. Стефан отправился в Москву, где Собор, митрополит и великий князь Дмитрий рассудили, что нет другого человека, более подходящего для занятия епископской кафедры. И она была основана новым епископом в том же городище Устьвыме.

До самой своей смерти в 1396 г. неустанно трудился первый Пермский епископ, заботясь не только о духовных, но и материальных нуждах своего народа. Однажды избавил он зырян от новгородской вольной дружины, ходившей по Каме и Волге, грабившей поселения по Вычегде. А когда постигли зырян голодные годы, монастырские и епархиальные житницы открылись для всех нуждающихся. Раздавались и деньги для уплаты податей князю.

Дело обращения в христианство зырян, столь успешно начатое, продолжили ученики св. Стефана свв. Герасим и Питирим, монахи основанного им монастыря в Устьвыме при Благовещенском Храме. Они-то оба и приняли от язычников ту самую мученическую смерть, от которой столько раз избавлял Господь своего угодника.

Смерть постигла св. Стефана в Москве, во время поездки в стольный град по делам епархии. Там хранились его св. мощи до 1915 г., когда их перенесли в г. Пермь.

Дай, Господи, каждому из нас хоть немного быть похожим на дивного Твоего угодника.

В. ПРИХОЖАНИН

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475