Коммуникационная техника как враг духа

Мы все меньше читаем, зато все больше общаемся. Все меньше думаем, зато все больше говорим. У нас уже не произведения, а одни тексты. Не мысли, а информация и посты. Которые попадают в соцсети и там очень скоро навсегда пропадают, погребенные новыми горами подобных высказываний. Попробуйте найти в Фейсбуке хотя бы свои слова годичной давности. Обилие церковных сайтов и споры православных блогеров в соцсетях – как к этому относиться? Все это на пользу, или это, напротив, троянский конь, который изнутри подтачивает и портит наше сознание?

Вопрос о технике принадлежит к вечным философским темам. Некоторые мыслители и философы считали и считают, что техника сама по себе не благо и не зло. По их мнению, она лишь инструмент, средство. Ее польза или вред зависит от того, как ее применять. Лопатой можно вскопать поле картошки, а можно – и яму, чтобы спрятать труп. Или вообще рубануть ею по чьей-нибудь голове. Но сама лопата в этом не виновата. Виновен или невиновен тот, кто в данном случае держал ее в руках.

Взгляд этот, при всей его казалось бы трезвости и разумности, на самом деле весьма наивный, страдает рассудочной непроницательностью. Одно дело – лопата, другое – ядерные бомбы и коммуникационные гаджеты, производимые в гигантских масштабах. В них реализуются человеческие страсти – желание иметь побольше, быть еще быстрее, видеть и слышать что хочешь и когда хочешь. Техника с этой точки зрения не невинна, поскольку является отражением человека. То, во что он вложился и через что видно, чего он на самом деле хочет.

Где-то за последние 30 лет эволюция техники совершила качественный скачок. Теперь технический прогресс уже напрямую взялся за человеческое сознание и общение в информационных технологиях. Если раньше влияние было более опосредованным (скажем, скорость поездов и самолетов устраняла само понятие дали, раз за 24 часа можно добраться в любую точку земного шара), то теперь компьютеры и коммуникационные гаджеты уже напрямую влияют своей скоростью и вездесущестью на наше мышление и сознание, на их операционные возможности и способности.

Чтобы продемонстрировать «не невинность» техники, для начала не собственно коммуникационной, показать, что она не просто средство связи, я хочу сослаться на один сюжет из истории русской философии, когда философ и филолог Алексей Федорович Лосев практически предал анафеме всего лишь привычный нам электрический свет. Он усмотрел в нем нечто, совершенно противоречащее церковному быту и сознанию. При всей парадоксальности и, казалось бы, провокативности подобного взгляда, у него есть серьезные основания.

«Нельзя молиться при электрическом свете, а можно только предъявлять вексель. Едва теплящаяся лампадка вытекает из православной догматики с такой же диалектической необходимостью, как царская власть в государстве или как наличие просвирни в храме и вынимание частиц при Литургии. Зажигать перед иконами электрический свет так же нелепо и есть такой же нигилизм для православного, как летать на аэропланах или наливать в лампаду не древесное масло, а керосин. Нелепо профессору танцевать, социалисту бояться вечных мук или любить искусство, семейному человеку обедать в ресторане и еврею – не исполнять обряда обрезания. Так же нелепо, а главное нигилистично для православного – живой и трепещущий пламень свечи или лампы заменить тривиальной абстракцией и холодным блудом пошлого электрического освещения. Квартиры, в которых нет живого огня – в печи, в свечах, в лампадах, – страшные квартиры».

Эти слова взяты из «Диалектики мифа» Лосева, вышедшей в 1930-м – за год до его ареста (за эту безоглядно смелую книгу автора и арестовало НКВД). Они могут показаться несерьезной игрой в мракобесие, странными причудами полусбрендившего православного философа. Действительно, разве может современный человек отказаться от электрического света, от новинок техники и технического прогресса? Как уже мы можем сегодня жить, например, без холодильника, телевизора, мобильного телефона и компьютера? Сам Лосев что, свои книги при свете свечи писал?

Тем не менее это не просто игра в парадоксы. За разными лосевскими примерами невозможного в храме и вокруг храма чувствуется некая единая, связующая нить. В конце концов, Алексей Федорович не хуже нас видел, что современную жизнь нельзя себе представить без технических изобретений и электрического тока. Так почему же он все-таки был против электрических лампочек в храме? Так сказать, воевал с очевидностью и неизбежностью технического прогресса?

Лосев был очень последовательный мыслитель, его критика электрических лампочек в церкви тоже была логична. Для него, как диалектика, все явления связаны друг с другом разнообразными связями. Неотрывно связанными друг с другом частями единого целого Лосев считал дух какой-либо культуры, ее основные идеи и материальные условия этой культуры, ее производственные отношения. Кстати, другой замечательный русский мыслитель, Константин Леонтьев (1831–1891), говорил, что напрасно многие легкомысленно относятся к одежде, к ее разным стилям. В одежде тоже выражаются определенный дух, определенные настроения. Одно дело, скажем, фрак, который Леонтьев ненавидел как вообще общеевропейский и нивелирующий стиль одежды, и, например, совсем другое – богатая оттенками и своеобразием одежда средневековых вельмож. Каждому укладу жизни соответствует свой способ одеваться (и определенная музыка). Значимые изменения во внешних формах быта, считал Леонтьев, верный признак тектонических сдвигов во внутренней духовной жизни народа.

С этой точки зрения, например, совсем не выглядит странным то, что советская власть 40 лет назад ожесточенно пыталась бороться с джинсами и рок-музыкой. И можно себе представить, что тот же Леонтьев сказал бы о современном стиле одеваться, о джинсах и футболках, в которых стали неотличимы друг от друга люди разных государств и даже континентов.

Для Лосева материальное и идеальное тоже были неотрывно переплетены как две стороны одного – единого – типа культуры. И для него Церковь и христианское мировоззрение в эпоху их расцвета и наивысшего цветения, когда они были доминирующими в обществе, были неотделимы от феодализма как общественного строя, от материальных обстоятельств и условий средневекового общества. Подлинное церковное христианство, христианское мировоззрение получает, по Лосеву, свое выражение именно в этом: в теплящейся лампадке, иконах, церковных песнопениях, царской власти, средневековом воинстве, но никак не в фокстроте или рок-н-ролле, машинах, газетах, парламентаризме и электрическом свете (и тем более современных гаджетах). Ведь каждая вещь или явление, даже всякое понятие, по Лосеву, не просто какой-то объект или нейтральное нечто. Они всегда личностно окрашены, за ними и в них всегда есть какой-то миф. Своя мифология у голубого бездонного неба, и своя – у ньютоновского трехмерного бесконечного черного пространства и т.д.

Как говорил Лосев в «Дополнениях к “Диалектике мифа”», Церковь и христианство несовместимы с капитализмом и социализмом ни логически, ни в социальном смысле. Он тем самым поставил огромную проблему, которая имеет для всех нас большое значение: насколько подлинное церковное христианство совместимо с капитализмом и буржуазным обществом? Со стилем современной жизни?

Духовное ядро буржуазного общества – индивидуализм, неотъемлемые права личности: сознание своих прав и самого права на существование. Но, спрашивал Лосев, какие вообще права у человека могут быть перед Богом? «Христианин (в особенности средневековый и в особенности византийский) мыслит себя не имеющим никакого права на существование. Христианин мыслит себя прахом, пылью, абсолютным ничто перед Божественными совершенствами. Только неизреченная любовь Божия воззвала это ничто к бытию, даровала ему бытие, вдунула душу живую. Какие тут права!»

С этого малюсенького и вроде бы незначительного представления «я имею право на существование» в эпоху Возрождения начинается, по Лосеву, история Нового времени с его последующими секуляризмом, отпадением от Церкви и атеизмом.

Кстати, с социализмом у Лосева получилось все сложнее. Арестованный и отправленный в лагерь именно за «Диалектику мифа», за содержащуюся в ней острую и проницательную критику мифологии диалектического материализма, он, вернувшись с женой через два года (в 1932-м) из ссылки, затем вполне вписывается в советскую жизнь. Да, он жил, что называется, во внутренней эмиграции, но при этом служил, был профессором, выпустил множество научных книг и статей, даже получил Государственную премию за многотомную «Историю античной эстетики». Лосев постоянно цитировал в своих книгах Маркса, Энгельса и Ленина. Причем знал труды «классиков» получше многих профессиональных марксистов-ленинцев. Похоже, для Лосева буржуазное общество с его культом индивидуализма и либерализмом было все-таки гораздо неприемлемее социализма. В последнем он видел хоть какие-то рамки и «скрепы», которые так или иначе удерживали человеческое «я» от чрезмерной индивидуальной свободы и произвола. Понятно, что советский социализм для Лосева никак не мог являться даже слабым подобием внутренне искомого им феодализма, однако, например, его автобиографическая во многом повесть «Из разговоров на Беломорканале» – это не только описание ужасов сталинизма, но и – парадоксальным образом – его апология, оправдание диктатуры пролетариата и даже олицетворявшего ее тогда Сталина. В марксизме Лосев видел в том числе черты, которые объединяют его с русской религиозной философией – при всей их антагонистичности. Это, в частности, их объективизм, жажда объективности и страстное, всепоглощающее искание правды.

Но возвратимся к электрическому свету. Лосев не принимал его потому, что за ним для него тоже стоит буржуазное общество с его культом «я» и отрицанием Бога, его дух и его мифология. Для Лосева это «мертвый, механический свет. Он не гипнотизирует, а только притупляет, огрубляет чувства. В нем есть ограниченность и пустота американизма, машинное и матерое производство жизни и тепла. Его создала торгашеская душа новоевропейского дельца, у которого бедны и не тонки чувства, тяжелы и оземлянены мысли… В нем нет благодати, а есть хамское самодовольство полузнания… нет теплоты и жизни, а есть канцелярская смета на производство тепла и жизни; не соборность и организм, но кооперация и буржуазный по природе социализм. Электрический свет – не интимен, не имеет третьего измерения, не индивидуален. В нем есть безразличие всего ко всему, вечная и неизменная плоскость; в нем отсутствуют границы, светотени, интимные уголки, целомудренные взоры. В нем нет сладости видения, нет перспективы. Он принципиально невыразителен. Это – таблица умножения, ставшая светом, и умное делание, выраженное на балалайке… Нельзя любить при электрическом свете; при нем можно только высматривать жертву».

А теперь посмотрим на современные чудеcа IT, на интернет и коммуникационные гаджеты, благодаря которым наше общение стало гораздо более удобным и доступным. Действительно, казалось бы, теперь мы можем в любой момент почитать и узнать что-нибудь интересное, поговорить с кем угодно и о чем угодно. Почти мгновенная скорость получения информации и ее неограниченные объемы – разве это не здорово? Или, например, в интернете разные благотворительные организации могут собирать на своих сайтах пожертвования на свою деятельность при помощи электронных платежей. Или те же инвалиды могут теперь благодаря компьютеру и интернету читать любые книги и СМИ и общаться с миром, не выходя из дома. Разве все это не благие дела и последствия?

Конечно, благие. И все же, все же, все же… Удобства – это еще не все. Более того, именно эти удобства своей оборотной стороной имеют то, что можно назвать ослаблением человеческого духа в целом – его глубины и силы. Скорость общения и получения информации обратно пропорциональна силе и глубине получаемых впечатлений и знаний. Для мышления нужно время, сказал кто-то.

Добавим от себя: в том числе и чтобы хорошенько запомнить и усвоить ту или иную мысль или факт. А быстрый калейдоскоп постов, фраз, реплик и разных отрывочных сведений в соцсетях – это как мелькающие картинки в окне быстро несущегося поезда. А ну попробуй рассмотри и пойми с огромной скоростью проносящиеся один за другим пейзажи… Это количество, которое не даст сбыться качеству. Раньше человек неторопливо путешествовал или пролистывал страницы книг, и глубина мысли и чувств была совсем другой. Совсем не то сейчас. Кстати, не только дети уже почти перестали читать книги, но и взрослые. Обратите внимание: теперь в метро мало кого увидишь с книгой, как раньше. Теперь все едут, уткнувшись в мерцающие экраны своих смартфонов, и внешнего мира, едущих рядом ближних для них как будто не существует.

Чрезвычайная доступность коммуникации и любой информации обладает многими чертами соблазна. Это возбуждает, провоцирует на многословие и повышенную эмоциональность, затягивает в себя и не дает выпутаться из сетей (соцсетей); учит поспешности чувств, мыслей и слов. Что очень важно, коммуникативная техносреда все более и более вымывает из жизни современного человека духовную концентрацию, сосредоточенное внимание и молчание, которое философ Василий Розанов назвал ангелом-хранителем души человека.

Поэтому доступность коммуникации и общения в виртуальной среде, его быстрота и удобство в обращении оборачиваются не сразу заметным и поэтому весьма опасным, соблазнительным духовным злом. Причем происходит настоящее переформатирование того, что марксисты называют общественным сознанием: стандарты знания и общения начинают все больше ориентировать на поверхностность, мгновенную пользу и удобства, нетребовательность и забвение цельного видения.

Все эти размышления, конечно, бессильны остановить идущую в глобальных масштабах «гаджетизацию». Наверно, сейчас речь может идти лишь об индивидуальных попытках жить в обществе, будучи свободным от него: чтобы бороться с этими силами духовного рассеяния и рассредоточения, попытаться установить хотя бы слабое подобие индивидуальной медиа-аскезы. Читать книги и гулять в свободное время, а не сидеть в интернете. В соцсети заходить лишь по делу и на ограниченное время. Вообще осознать, что для христиан вопрос о технике имеет прямое отношение к спасению души.

Юрий Пущаев
«Православие.ру»

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475