Евангелие от Луки

11 июня – 51 год со дня кончины святителя Луки (Войно-Ясенецкого)

В 1932 году ссыльный епископ Лука, профессор Войно-Ясенецкий, обнаружил у себя бугристую опухоль, возбуждавшую подозрения о раке, и попросил начальника Архангельского секретного отдела ГПУ отпустить его на операцию. Ему разрешили поехать в Ленинград, где опухоль была успешно вырезана и оказалась доброкачественной. Сразу по выписке Владыка отправился в Новодевичий монастырь и на Всенощную. «Когда приблизилось время чтения Евангелия, – рассказывает он в своих воспоминаниях, – я вдруг почувствовал какое-то непонятное, очень быстро нараставшее волнение, которое достигло огромной силы, когда я услышал чтение. Это было одиннадцатое воскресное Евангелие. Слова Господа Иисуса Христа, обращенные к апостолу Петру: «Симоне Ионин, любиши ли Мя паче сих? Паси овцы Моя» – я воспринимал с несказанным трепетом и волнением, как обращение не к Петру, а прямо ко мне. Я дрожал всем телом. И еще в течение двух-трех месяцев всякий раз, когда вспоминал о пережитом, я снова дрожал, и градом лились слезы из глаз.

Довольно скоро меня вызвал в Москву особоуполномоченный и в течение трех недель ежедневно беседовал со мною очень долго. В его словах было много лести, он всячески превозносил меня, обещал хирургическую кафедру, и было вполне понятно, что от меня хотят отказа от священнослужения. Незаметно медовые речи отравляли ядом сердце мое, и со мною случилось тягчайшее несчастье и великий грех, ибо я написал такое заявление: «Я не у дел как архиерей и состою на покое. При нынешних условиях не считаю возможным продолжать служение, и потому, если мой священный сан этому не препятствует, я хотел бы получить возможность работать по хирургии. Однако сана епископа я никогда не сниму». Не понимаю, совсем не понимаю, как мог я так скоро забыть так глубоко потрясшее меня в Ленинграде повеление Самого Господа Иисуса Христа «Паси овцы Моя...» Только в том могу находить объяснение, что оторваться от хирургии мне было крайне трудно...» (Архиепископ Лука. «Автобиография»).

Эту последнюю свою книгу, жемчужину мемуарной литературы, совершенно ослепший Владыка надиктовал секретарю незадолго до смерти. Просто и безыскусно он рассказывает в ней о своем жизненном пути как об очень известном библейском сюжете.

Революция застала Валентина Феликсовича главным врачом Ташкентской городской больницы. В октябре 1919-го умерла жена, оставив его с четырьмя детьми. Начались гонения на Церковь, доктор стал открыто бороться с антирелигиозной пропагандой. Вскоре ему предложили стать священником, а весной 1923-го тайно постригли в монахи с именем врача и художника апостола Луки и возвели в архиереи. Ровно через неделю Владыку арестовали и отправили отбывать первую ссылку в Туруханский край. В Ташкент он вернулся через три года, попал в сложную церковную ситуацию и, не пожелав сменить епископскую кафедру, ушел на покой и занялся частной медицинской практикой.

«Это было началом греховного пути, – пишет Владыка, – и Божиих наказаний за него. Весной 1930-го стало известно, что и Сергиевская церковь предназначена к разрушению. Я не мог стерпеть этого, и, когда уже был назначен страшный день закрытия ее, принял твердое решение: отслужить в этот день последнюю Литургию и после нее запереть церковные двери, снять и сложить грудой на средине все крупнейшие деревянные иконы, облить их бензином, в архиерейской мантии взойти на них, поджечь бензин спичкой и сгореть на костре... Я думал, что мое самосожжение устрашит и вразумит врагов Божиих и остановит разрушение храмов, колоссальной дьявольской волной разлившееся по всему лицу земли Русской. Однако Богу было угодно, чтобы я не погиб в самом начале своего Архиерейского служения, и по Его воле закрытие церкви было почему-то отложено на короткий срок. А меня в тот же день арестовали».

На допросах добивались отречения от сана. Святитель Лука объявил голодовку протеста и через неделю, когда его уже рвало кровью, явился «главный чекист и сказал: «Мы очень считаемся с Вашей большой двойной популярностью – крупного хирурга и епископа. Даю Вам честное слово политического деятеля, что Вы будете освобождены, если прекратите голодовку». Я молчал. «Что же Вы молчите? Вы не верите мне?» Я ответил: «Вы знаете, что я христианин, а закон Христов велит нам ни о ком не думать дурно. Хорошо, я поверю Вам».

Меня, конечно, не освободили. Дня два-три я получал обильные передачи от своих детей, а потом отказался от них и возобновил голодовку. Она продолжалась две недели, и я дошел до такого состояния, что едва мог ходить по больничному коридору, держась за стены. Пробовал читать газету, но ничего не понимал, ибо точно тяжелая пелена лежала на мозгу.

Газеты раздували небывалый скандал вокруг смерти профессора Михайловского, по делу которого как раз и проходил доктор Войно-Ясенецкий. Потеряв сына, Михайловский отказался его хоронить и заявил, что воскресит ребенка. Проклиная Бога, он изрубил домашние иконы, пропитал формалином тело мальчика и поместил у себя на кафедре в шкафу, продолжая покупать мертвому обувь и сладости. Супруга ушла. Он венчался в церкви во второй раз и вскоре после этого застрелился. Епископ Лука, чтобы несчастного могли отпеть, дал молодой вдове справку о том, что ее муж покончил с собой «в состоянии несомненной душевной болезни, от которой страдал он более двух лет». Советская пресса представила трагедию так: «гениальный ученый-материалист, приблизившийся в своих открытиях к достижению оживления умерших, стал жертвой религиозного фанатизма». Жену покойного объявили в убийстве, а епископа Луку – в выдаче ложной справки, и он отправился во вторую ссылку, в Архангельск, из которого вернулся только в конце 1933 года.

«В Москве первым делом явился я в канцелярию митрополита Сергия. Его секретарь спросил меня, не хочу ли я занять одну из свободных Архиерейских кафедр. Оставленный Богом и лишенный разума, я углубил свой тяжкий грех непослушанием Христову повелению: «Паси овцы Моя» – страшным ответом: «Нет».

Я опустился до такой степени, что надел гражданскую одежду и в министерстве здравоохранения получил должность консультанта при андижанской больнице. Мои операции бывали неудачны. Я выступал в неподходящей для епископа роли лектора о злокачественных образованиях и скоро был тяжело наказан Богом. Я заболел тропической лихорадкой папатачи, которая осложнилась отслойкой сетчатки левого глаза.

«Я лежал с завязанными глазами после операции, – пишет святитель, – и меня опять внезапно охватило страстное желание продолжать работу по гнойной хирургии. Я обдумывал, как снова написать наркому здравоохранения, и с этими мыслями заснул. Спасая меня, Господь Бог послал мне совершенно необыкновенный вещий сон, который я помню с совершенной ясностью и теперь, через много лет.

Мне снилось, что я в маленькой пустой церкви, в которой ярко освещен только алтарь. У стены стоит рака какого-то преподобного, закрытая тяжелой деревянной крышкой. В алтаре на престоле положена широкая доска, и на ней лежит голый человеческий труп. По бокам и позади престола стоят студенты и врачи и курят папиросы, а я читаю им лекции по анатомии. Вдруг я вздрагиваю от тяжелого стука и, обернувшись, вижу, что упала крышка с раки преподобного, он сел в гробу и, повернувшись, смотрит на меня с немым укором. Я с ужасом проснулся.

Непостижимо для меня, что этот страшный сон меня не образумил. По выписке из клиники я вернулся в Ташкент и еще два года продолжал работу, которая нередко была связана с необходимостью производить исследования на трупах. Не мог оторваться от нее, потому что она давала мне одно за другим очень важные научные открытия, и собранные наблюдения составили впоследствии важнейшую основу для написания моей книги «Очерки гнойной хирургии».

Я составил план этой книги и написал предисловие к ней. И тогда, к моему удивлению, у меня появилась крайне странная неотвязная мысль: «Когда эта книга будет написана, на ней будет стоять имя епископа».

В юности он хотел стать художником. Учился рисовать в Мюнхене, Киеве. «Я пошел бы по дороге Васнецова и Нестерова, – пишет Владыка, – ибо уже ярко определилось основное религиозное направление в моих занятиях живописью». Но «в это же время я страстно увлекся этическим учением Льва Толстого и стал, можно сказать, завзятым толстовцем: спал на полу на ковре, а летом, уезжая на дачу, косил траву и рожь вместе с крестьянами». Увлечение было не слишком долго – читая Евангелие, он быстро понял, что Лев Николаевич глубоко заблуждается и особенно не прав, издеваясь над Церковью, – но желание послужить людям осталось, и Валентин Феликсович, питавший до сих пор отвращение к естественным наукам, пошел в медицинский.

«Когда я изучал физику, химию, минералогию, у меня было почти физическое ощущение, что я насильно заставляю мозг работать над тем, что ему чуждо. Мозг, точно сжатый резиновый шар, стремился вытолкнуть чуждое ему содержание. Тем не менее, я учился на одни пятерки и неожиданно чрезвычайно заинтересовался анатомией. Изучал кости, рисовал и дома лепил их из глины, а своей препаровкой трупов сразу обратил на себя внимание всех товарищей и профессора анатомии. Произошла интересная эволюция моих способностей: из неудавшегося художника я стал художником в анатомии и хирургии».

Потом был госпиталь Красного Креста на Японской войне и тринадцать лет сельской медицины, трупы голодающих Поволжья и операции в ссылках, где приходилось резать перочинным ножом, а зашивать женским волосом. В итоге осенью 1934 года он опубликовал, наконец, плоды своего тридцатилетнего труда. Как ни бились издатели, он наотрез отказался снимать подпись; так и прочитал на обложке монографии весь научный мир: «Епископ Лука. Профессор Войно-Ясенецкий. Очерки гнойной хирургии».

В 1937 году епископа Луку взяли в третий раз и стали пытать «конвейером»: чекисты сменяли друг друга, а допрашиваемому не давали спать ни днем ни ночью. «Я опять начал голодовку протеста. Несмотря на это, меня заставляли стоять в углу, но я скоро падал на пол от истощения. У меня начались ярко выраженные зрительные и тактильные галлюцинации. То мне казалось, что по комнате бегают желтые цыплята и я ловил их. То я видел себя стоящим на краю огромной впадины, в которой расположен целый город, ярко освещенный электрическими фонарями. Ясно чувствовал, что под рубахой на моей спине извиваются змеи...»

Допрос продолжался тринадцать суток. Не видя конца, Владыка решил напугать следователей. Сказал, что все подпишет и попросил обед, а когда его принесли, схватил столовый нож и, быстро отбежав на середину комнаты, начал пилить себе горло. Тупое лезвие не смогло даже поранить кожу, но план сработал: его отвели в другую комнату и предложили поспать на голом столе с пачкой газет под головой вместо подушки.

«Несмотря на тяжкое потрясение, я все-таки заснул и не помню, долго ли спал. Меня уже ожидал начальник Секретного отдела, чтобы я подписал сочиненную им ложь о моем шпионаже. Я только посмеялся над этим требованием. Я был совершенно обессилен и, когда нас выпустили в уборную, я упал в обморок на грязный и мокрый пол. На другой день меня перевезли в «черном вороне» в центральную областную тюрьму, где я пробыл около восьми месяцев в очень тяжелых условиях».

Шестидесятилетнего святителя с больным сердцем, наполовину слепого, допрашивали почти беспрерывно в течение двух с половиной лет. Был еще один «конвейер», потом карцер; его жестоко били, но сломать так и не смогли и весной 1940-го отправили на пять лет под Красноярск.

Едва окрепнув, он снова начинает оперировать и тут же берется за продолжение «Очерков», чувствуя, что очень скоро они могут понадобиться стране: «Я, епископ Лука, – пишет он Калинину, – профессор Войно-Ясенецкий. Являясь специалистом по гнойной хирургии, могу оказать помощь воинам в условиях фронта или тыла, там, где будет мне доверено. Прошу ссылку мою прервать и направить в госпиталь».

Перед самой войной Владыке неожиданно разрешили работать в медицинской библиотеке, а в июле 1941-го перевезли в Красноярск и назначили главным хирургом эвакогоспиталя № 1515. Это была бывшая школа, в которой ему отвели каморку дворника. Кормить ссыльного епископа не полагалось, только раненых, а денег не было. Он голодал, болел, падал от усталости, но в памяти, как он говорил, остались радость и свет. «Раненые офицеры и солдаты очень любили меня, и неизменно салютовали мне высоко поднятыми прямыми ногами».

Святителю Луке вручили медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» и дали Сталинскую премию за «Очерки гнойной хирургии». «Сегодня подтвердилось мое мнение, – пишет он сыну, – что я немалый козырь для нашего правительства. Приехал корреспондент ТАСС, чтобы сделать с меня портреты для заграничной печати. А раньше из Патриархии просили прислать биографию для журнала и для Информбюро. Завтра приедет из Москвы скульптор лепить мой бюст...»

5 марта 1943-го Владыка сообщает: «Господь послал мне несказанную радость. После шестнадцати лет мучительной тоски по Церкви и молчания отверз Он снова уста мои. Открылась маленькая церковь в Николаевке, предместье Красноярска, а я назначен архиепископом Красноярским».

«Я полюбил страдание, так удивительно очищающее душу. Ибо должен засвидетельствовать вам, что когда шел я по весьма тяжкому пути, когда нес тяжкое бремя Христово, оно нисколько не было тяжело, и путь этот был радостным путем, потому что я чувствовал совершенно реально, совершенно ощутимо, что рядом со мною идет Сам Господь Иисус Христос и поддерживает бремя мое и крест мой».

Смотрите программу «Библейский сюжет» на телеканале «Союз»: четверг 9.00; воскресенье 1.30, 14.00. Время Екатеринбурга (+ 2 часа к московскому)

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475