Вспоминая Святейшего Патриарха Алексия…

До своего священства я профессионально занимался литературной деятельностью, и поэтому у меня сохранился писательский взгляд на явления и на людей. И, возможно, то, что я буду говорить о Святейшем Патриархе Алексии – это больше увиденное глазом писателя, чем глазом священника. Я могу повторить то же самое, что рассказали бы другие священники или архиереи. Но я все-таки скажу и то, что другие могли не заметить или не знать.

Инаковость

Первое, что я отметил еще когда только познакомился со Святейшим Патриархом, после первых двух-трех слов – в облике Святейшего Патриарха была инаковость. Это был другой человек, даже в ряду единомышленников, сомолитвенников, людей своего поколения. Я все время пытался понять, почему и что в нем другое, и какова природа этой инаковости. И теперь я это могу сформулировать так.

Он был уникальным для своего поколения – потому что он воспитывался вне России, вне советской системы, вне контекста советской жизни. Это была совершенно не та среда, в которой жило его поколение. Он родился и рос в эмиграции, в окружении буржуазной Эстонии и русских эмигрантов и принадлежал к очень известной дворянской семье, которая служила царю и Отечеству на протяжении многих поколений. Эта семья была другой, иной, не советской, и он, ее потомок, был дворянином не по происхождению даже, а по своей внутренней сути, ментальности. И это не выветрилось у него за следующие шестьдесят лет пребывания на территории Советского Союза.

Это – первое. И это очень важно.

Он имел «ужасную» анкету

Второе. Черта, связанная тоже с его биографией и тоже довольно важная для его облика и его понимания жизни – он был монархистом (как, кстати, другой эмигрант – митрополит Антоний Сурожский) и из семьи монархистов. Он не выпячивал это никогда и никогда не говорил о том, что он монархист, но это проявлялось во многих его высказываниях и в его поведении.

Кроме того, он был внуком расстрелянного белогвардейца. Его анкетные данные, на которые так обращали внимание советские отделы кадров, были из ряда вон выходящие.

И самое главное – в юности, он сделал свой выбор в экстремальных обстоятельствах. В 46-м году он уехал из Эстонии, покинул семью своих родителей для того, чтобы вступить на путь священства и поступить в Ленинградскую духовную семинарию. Сейчас это кажется совершенно обыденным, но в условиях 46-го года это – выбор. Если проследить 25-летнюю историю Советского государства, это был выбор страдальческой жизни и мученического венца.

Те, кто знают историю России, понимают, что духовенство в советские времена было истреблено почти полностью: большинство расстреляно, многие погибли в лагерях, и очень мало таких людей выжило. В 46-м году еще не все вышли из тюрем – несмотря на благосклонное отношение к Церкви Сталина, начиная с 43-го года, тысячи оставались в лагерях. И будущий Патриарх вступает на этот путь, зная, что еще не заросли могилы десятков тысяч священнослужителей, пострадавших совсем недавно.

Он имел «ужасную» анкету. Нужно еще учесть, что формально, по советским представлениям, его отец и он сам были коллаборационисты: они жили на оккупированной территории и договаривались с немецкими властями о том, чтобы посещать лагеря военнопленных. В условиях тогдашней советской жизни это был просто смертный приговор. И поэтому выбор, который он сделал в свои семнадцать лет, – это выбор, определивший не только его жизнь, но и его характер.

Его происхождение, его предки, его биография – все это, конечно, наложило некий отпечаток на этого человека, который стал мостиком между дореволюционной Россией и нашим временем. Потому что эмиграция хранила самое лучшее, самое ценное, самое важное, самое неумирающее, живое, что накопила Россия к катастрофе революции. Эмигранты хранили это в сердце, делали эту «выжимку», убирая все наносное и мусорное, оставляя зерно. И это зерно они передавали своим потомкам. Святейший Алексий был человеком, ставшим выражением русского мира в том святом понимании, которое мы храним и которое мы не знаем, – мы только слышим отголоски, видим тусклые отблески в разных явлениях современной жизни. А он этот мир нес, он был мостом между «тем» и «этим» и явил собою образ этого русского мира. Собственно, по нему мы могли судить о том, что мы потеряли.

Таких людей уже практически не осталось. Разве что старики-эмигранты, которые еще живы на Западе. Патриарх был соединительным звеном между той частью русских людей, которые сохранили Россию в своем сердце, веру, Православие здесь и теми, которые оказались рассеянными по всему миру. Потому что он был у нас представителем вот этой расколотой России, эмиграции.

Никогда в жизни не подавал виду

Его инаковость четко проявлялась в его характере, своеобразном, совершенно не похожем на других людей. Например, я не встречал в своей жизни людей, у которых было бы так развито умение терпеливо ждать и умение обуздать первые свои реакции на то или иное явление.

Это был удивительно предупредительный, тактичный человек. Изучив его характер, его вкусы, я точно знал, что Патриарху не нравилось в поведении каких-то людей, в словах, которые ему говорили, в самой стилистике, в действиях, которые происходили на его глазах. Но он никогда в жизни не подавал виду. Это удивительная выдержка, понимание жизни и знание, что первые реакции никогда не могут повлиять на изменение ситуации. Чтобы об этом сказать, он находил деликатный способ, возможность и нужные слова в свое время и в своем месте.

Людей, которые были бы настолько терпеливы и выдержаны, так умели ждать и высказывать столь точно выношенное мнение в отношении обстоятельств, людей или идей, – я не знаю.

Не только я видел, что он – не такой, как все, но еще и многие другие люди. Иногда они не понимали, что именно стоит за ним, не могли объяснить, но они ощущали, что это выражение чего-то большего, какого-то богатства, сокровища.

Один раз я шел в группе, сопровождавшей Патриарха в Страсбурге. За год до смерти Святейшеий посетил Францию, Страсбург, Европарламент, на заседании которого он выступал, и мы шли из одного здания в другое какими-то переходами, лифтами, лестницами, залами. Этот переход продолжался минут двадцать-двадцать пять. Я шел следом за Святейшим Патриархом и наблюдал людей, которые выскочили посмотреть на него из своих офисов, или стояли где-то в зале, или столкнулись с ним в коридоре и т.д.

Окрыляющая улыбка радости

Я увидел примерно одинаковое выражение лиц этих людей, которое сочетало в себе восхищение, удивление, страх. Я видел по глазам этих людей, что они впервые видят подобного рода явление. Я задумался и попытался ответить на вопрос: а что они видят? И тогда я попытался посмотрел на Патриарха немного другими глазами, глазами вот этих иностранцев. Хотя европейского человека не удивишь экзотичностью одежд или облика – они искушенные в этом смысле. Но облик Патриарха Алексия – это был облик человека, «власть имущего». Человека с заглавной буквы, который знал что-то такое, чего не знают эти люди. Человека, у которого есть какая-то связь между землей и Небом. И именно это рождало восхищение, удивление и даже страх.

У него была еще одна черта, которая редко встречается в современной жизни. Сопровождая его последние четыре с лишним года работы с ним (и в поездках, и на службах), я также смотрел на лица людей. Когда люди с ним встречались, у них как бы внутри поворачивался какой-то тумблер – и они радовались, когда видели Святейшего.

Я видел по лицам монахов, монахинь, прихожан – они сразу расплывались в улыбке, за которой крылась радость. Это была такая безотчетная вещь, которую они совершенно за собой не замечали. Иногда я видел, как с ним встречались чиновники, на которых уже застыла маска их жизни, и когда они смотрели на Патриарха, вдруг на их лицах проступало что-то детское, непосредственное, их лица оживали, и маски куда-то исчезали.

Надо отдать должное Святейшему – за обликом Патриарха крылась не только какая-то мудрость, опыт, приверженность к традиции, некий консервативный образ русского человека – с бородой, солидного, с посохом и т.д. Нет, что-то в нем проступало такое неотмирное, сияющее, Божественный свет, который людей преображал.

То, о чем я сказал, могут подтвердить и другие люди, потому что эти вещи были заметны каждому, кто с ним общался.

Я хотел бы вспомнить о том, что связано со мной лично. Святейший Патриарх Алексий сыграл очень большую роль в моей жизни, хотя я не был близким для него человеком. Он вообще не очень сближался с людьми, но при этом у него был свой круг близких людей, которым он доверял и с которыми он делился сокровенным, наверное. Я в их число не входил, просто был его помощником и работал вместе с ним. Но, тем не менее, моя священническая и профессиональная судьба последних пятнадцати лет связаны исключительно с ним.

У меня было с ним несколько долгих, по часу, по полтора, разговоров, в течение которых он мне много рассказывал про себя. Как будто думал о том, как бы это не утерялось. Вот, кстати, он мне сказал о том, что его дед был белогвардейцем и был расстрелян. Когда я стал говорить другим людям об этом, они говорили: первый раз слышим. Получается, он мне доверил историю своей семьи, жизни, хотя об этом нигде не писалось и он об этом мало кому рассказывал. Почему так произошло?..

Он расспросил меня о судьбе моих родителей, дедушек и бабушек. Я ему сказал, что мой дедушка был французом, жившим и работавшим в Ленинграде, и расстрелян как французский шпион здесь, в Смоленске, а мой прадед приехал в Россию в качестве представителя французской фирмы «Батиньель» и строил мосты в России в разных городах, больше всего в Петербурге. И я вдруг понял, что его это очень сильно взволновало. И я подумал о том, что он нашел что-то родственное, какие-то параллели между его немецкими обрусевшими предками и моими французскими обрусевшими предками. И он в ответ на мой рассказ тоже начинал говорить. Я вдруг видел, что он «подключался» как-то к моей жизни и, может быть, находил для себя что-то близкое, рассказывая похожие истории, связанные с собой.

Сначала по их стремлениям, а потом – делам

В личных этих встречах меня поражала (и потом я уже проверял это на других) его заинтересованность в профессиональной деятельности того или иного человека. Он знал, что через свою профессию человек может себя выразить и быть полезным Богу, людям и Церкви. И он старался использовать в людях их профессиональные способности в том русле, в каком это полезно людям и Церкви. И инициативы людей, этих профессионалов в той или иной сфере – в образовательной сфере, в культуре, в воспитательной, организационной, строительной деятельности – эти вот таланты он «выуживал», давал свое благословение, толчок к какой-то деятельности и очень многим помогал. Если он видел в людях желание сделать что-то доброе для Церкви, он не просто этих людей поддерживал, а делал для них все возможное. И он помнил людей сначала по их стремлениям, а потом – делам. Какие-то обстоятельства, связанные с тем или иным человеком, он забывал, но дело – помнил всегда очень точно. И при встрече он всегда вспоминал об этом.

Многое, что было сделано за 90-е годы, сделано благодаря личной поддержке Патриарха тех или иных инициатив, которые возникали у людей. Интересная вещь: со стороны там, казалось бы, не было какой-то четкой системы в той или иной деятельности, потому что церковная, общественная, духовная жизнь тогда больше была похожа на пустыню, которую очень давно не поливал дождик. И нужно было вложить в эту землю много всякого удобрения и засеять, для того чтобы что-то там выросло. Это трудно было сделать. И он, как это ни странно, опирался не на идеи, а на людей. Что человек может сделать – вот то он и должен исполнить. Не получится – ну, сам отойдет.

Святейший понимал, конечно, что в первую очередь нужно возрождать очаги духовной жизни – Оптина пустынь, Дивеевская обитель, Троице-Сергиева лавра, храм Христа Спасителя, духовные школы и так далее, а потом уже, как круги, это разойдется и охватит все остальное. Но он понимал и то, что без людей это все бесполезно. Как только появлялся человек, который мог бы на этой ниве что-то приносить,он его очень сильно поддерживал. И я, честно говоря, просто не знаю ни одного случая, чтобы человек с какой-то своей разработанной идеей пришел к Патриарху, а тот бы ему отказал. Он в этом смысле очень сильно доверял людям. И поэтому, возможно, было много и ошибок у тех людей, которые что-то делали: у них не получалось, что-то разваливалось. Но сама идея поддержки людей и опоры на профессионалов в своей области была для этого времени (да, может быть, и для других времен) очень важной и очень нужной.

Вот так он и меня «выловил» своими «сетями» и «удочками». Он понимал, что я в чем-то имею определенный навык, опыт – ну, и занимайся тем, что ты знаешь, и в чем у тебя есть опыт. Это для меня было важно, освящено каким-то смыслом. Потому что когда я уходил из литературной богемы, артистической атмосферы, писательской среды, журналистских тусовок и так далее – я именно через отрицание всего этого отправлялся в жизнь, чтобы быть пастырем и заниматься совершенно другим делом. И вдруг – обратно. По благословению Патриарха, я пять лет был деканом факультета журналистики, потом работал в пресс-службе. Внешне это выглядело странно: зачем же я уходил в Церковь, если я занимаюсь тем же? А как же пастырство? Нет, конечно, эта журналистская деятельность была совершенно другого порядка, нежели прежде, и совсем другого рода. Я благодарен Патриарху и на себе испытал вот этот метод «выуживания» людей, нужных для Церкви.

Патриарх никогда не был один – в том смысле, что был выразителем очень многих людей Церкви. Он опирался и на то окружение, которое у него было, был благодарен ему – и архиереям, и священнослужителям, и людям, которые служат Церкви, любят Бога. Он опирался на них и никогда себя не отделял от них и нес ответственность как выразитель чаяний, ожиданий и надежд этих людей. Его паства видела, что он за нее предстоит, он является ее выразителем. Эта его связь с людьми очень важна. Он был предстоятелем всей Церкви, он возглавлял Священный Синод, Архиерейские Соборы и себя не показывал в качестве учителя архиереев или «синодалов», а он всегда был «одним из», «первым из». У него был внутренний дух соборности. Я знаю, что он не всегда соглашался с мнением тех или иных архиереев, священников, но вот этот дух соборности всегда превышал его частные расхождения с теми или иными людьми.

Ему очень повезло, у него были замечательные помощники. Но это везение – конечно, в кавычках, потому что он сам подбирал для этого людей, и ближайшие его сотрудники – это люди, которым он давал возможность выявления их творческих начал.

Патриарх останется в моей памяти… очень мало фотографий, кинохроник, телехроник, которые показали бы тот образ, который у меня всплывает, когда я о нем говорю или когда о нем вспоминаю. Скорее всего, это образ молящегося человека с прикрытыми глазами, когда он уходит в глубину молитвы, восстанавливая связь между человеком и Богом. Во время богослужения, когда он подходил к иконе, когда он прикладывался к мощам, когда он стоял перед Престолом. Это очень редкие минуты, секунды. Но это образ молитвенника, человека глубочайшей внутренней веры, которую очень редко можно встретить даже в церковной среде.

Нам посчастливилось быть современниками человека, у которого была такая глубина веры и такая преданность Богу, и образ этого человека стоит передо мной, как только я вспоминаю о нем.

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475