Трус

  Озеро тихо плещется ранним утром и безветренной ночью. В остальное время оно кричит многоголосьем; поверхность у берегов взрывается от белых и бронзовых тел купающихся; блики от солнца не плавно, а беспорядочно сверкают на воде, слепя глаза.

  К самой песчано-галечной кромке подходит редкая стена старых невысоких сосен, чьи подмытые волнами заскорузлые, обтёртые тысячами прикосновений корни похожи на сказочных змей или пауков. В тени сосен сидят обсыхающие после купания и те, кто греется на солнышке с целью вскорости искупаться.
  В одном месте под корнями пролезает к воде светло-серая бетонная труба, по которой отводится из студёного болотца тоненький ручеёк. Её увлечённо поливает из синего ведёрка трёхлетний пацанёнок в белых трусиках. Чуть поодаль на сосновых корнях-пауках сидят двое молодых мужчин. Справа – плотного телосложения, невысокий, симпатичный (чернобровый, черноокий) коротко стриженый брюнет с пикантной тенью щетины на щеках. Похоже, его не тянет купаться: он одет в серые брюки, бежевые туфли с когда-то модными острыми загнутыми носками, в белой клетчатой рубахе и в кепке такой же расцветки. Ого, какой «крутой»! И движения у него эдакие… с крутизной… С ленцой эдакой. С претензией на «шишкизм».
  Слева – высокий худощавый парень с оттопыренными ушами, обветренный, краснолицый, с белым ёжиком волос. Настоящий рабочий простецкий тип. И одет соответственно, то есть «простецки»: чёрные спортивные штаны, тёмно-синие сланцы, на торсе длинная чёрная футболка в тонкую белую полоску. Так и хочется сказать: «Работяга, пэтэушник!».
  Что между ними общего? А, понятно. Бывшие одноклассники. «Крутой», видно, хорошо в жизни устроился, денежно, а «пэтэушник», похоже, так себе: что заработал, то и получил, что получил, то сразу потратил на насущное.
  Но вот что странно… Они словно статусом поменялись. Из уст импозантного отдыхающего, на шее которого тускнеют звенья золотой цепочки, изрыгаются, как само собой разумеющиеся, грязные ругательства. Поневоле думается, что парень рассказывает о своих малоприятных (может, даже тюремных) злоключениях, в которых он никоим образом не виноват, и более образных, ярких слов у него не находится, кроме как матерных… Однако, прислушавшись, понимаешь, что рассказчик не сетует на горькую долю несправедливую, а просто повествует об изменениях в родном городе и округе за пять лет отсутствия однокашника.
  А «пэтэушник» сидит рядышком с «крутым», краснея загорелым лицом, и больше молчит и едва вскидывает глаза на описываемые берега. Кажется, именно он уезжал с малой родины в дальние края и трудился от зари до темна, чтобы получить образование и любимую работу. О себе он не рассказывает. От сквернословия приятеля – то ли естественного, как чихание, то ли наносного, как зубной камень (скорее всего, первое) – «простец» чуть морщится, ещё ярче краснеет, едва заметно улыбается, и в улыбке его бродит смесь стыда, брезгливости и снисходительности: мол, чего возьмёшь с человека, который ведёт себя, как малый ребёнок неразумный… Только поддакнуть, да сообщить, что сквернословие грешно. Что грех этот нельзя считать незначительным, мелким грешком. Правда, к мату так привыкли, что и детям он кажется нормой языкового общения, и мало кто задумывается о том, какая опасность таится в матерной брани, которая калечит душу, низвергает её в пучину злобы и отчаянья.
  «Злоречивые Царства Божия не наследуют», – предупреждает апостол Павел в своём первом Послании к Коринфянам. А сколько их развелось, злоречивых?! Такое впечатление, что мы купаемся в зловонии, в канализационных стоках, в грязевых селях, да ещё и радуемся этому! Как мы пали по сравнению даже с древними язычниками, которые с помощью ругательств призывали на соседние племена демонов! Во времена царя Алексия Романова матершинника публично пороли, а если тот ругался вблизи храма, то ему запросто могли отрубить голову! Ведь этот «антихрист» и богохульник глумился над собственной матерью, кощунствовал над Пресвятой Богородицей, оскорблял саму мать-сыру землю, из которой взят и в которую будет принят по смерти…
  Почему мы, простите, в туалет ходим тайно, а говорим об интимных органах человеческого тела, об испражнениях, нечистотах и своём пакостном блуде – открыто, да с хвастовством: мол, вот какие слова я знаю и не боюсь говорить! Как будто эти слова стоят того, чтобы их знали, произносили и слушали. «Свобода слова»! Поистине «свобода» – от порядочности, чистоты, целомудрия, скромности, радости о Боге…
  Идём по улице, разговариваем, а разговор-то наш похож на то, словно мы прилюдно спустили штаны или задрали подол и шагаем, как павианы, и все срамные свои части друг другу бесстыдно показываем, как скоты, и тем превозносимся!
  А ведь сквернословие смердит, как и блуд, и к нему же приводит. Но его «душка» почему-то никто не ощущает! Даже женщины и дети! И прохаживаются прелестные девушки с мужественными юношами с гнилым дыханием матерщины, и бегают подростки по футбольному полю, заражая воздух тленом брани, и топают ведомые за ручку родителями малыши и, наученные ими, сыплют гадкими словами мата… Не говоря уже о «женщинах и мужчинах в полном расцвете сил» и стариках, для которых без мата не общение.
  «Материться, – говорят, – доказательство силы». А на самом деле – слабости и незнания, кого именно призывают несчастные, когда изрыгают ругательства: а ведь беса призывают, диавола. И он с радостью прибегает, тут как тут: раз зовут, как отказаться? А после смерти с ликованием тащит душу сквернослова прямиком в ад, ведь от сквернословия торная дорога к разврату, растлению детей, бесстыдству, тупости, умственной и душевной отсталости…
  Вот об этом бы рассказать приятелю, сообщить, какой грех совершает он, открывая рот для привычного своего злословия…
  Да, сказать это «крутому» можно. Конечно, можно! Да коснётся ли эта новость хотя бы ума, восприятия человека, раз уж душа его загнана в омут? Попытайся скажи ему, что за грех «гнилословья» он после смерти будет перед Богом отвечать, что ждёт его за это наказание – и не временное, а вечное, – и погляди, каким взглядом чёрных очей окинет тебя бывший однокашник…
  Вздохнул простец, проглотил назидательную фразу, ничего бедняге не сказал. Так бедняга «крутой» и не узнал, какой ужас творит своей душе и тем, кто слышит его площадную брань.
  Ребёнок, что поливает из ведёрка бетонную трубу, – поливает, а уши не затыкает, и всё на ус мотает. Скоро мама остолбенеет от новых словечек, которые выучит её трёхлетний сынуля, и по попе шлёпнет. А разве малыш виноват? Что слышит, то и повторяет. Он уверен, что это можно: ведь взрослый дядя сказал, не малявка какая-нибудь, а взрослому разве не поверишь?
  Смотрит «простец» на малыша, на детишек, что копают в песке яму для «бассейна», на молодых мам, поймавших несколько минут отдыха, на стариков, греющих свои уставшие мышцы и больные косточки, вздыхает в ответ на непрерывный мат своего приятеля и поднимается с сосновых корней:
  – Ладно. Пошли-ка домой, – вполголоса предлагает он.
  «Крутой» спохватывается:
  – Слушай, что-то я о тебе ничего не выспросил. Ну, ты-то как? Ничего?
  – Ничего, – соглашается простец. – А что нам? С Божьей-то помощью всё оно ничего.
  Встают «простой» и «крутой» да уходят по дорожке прочь от озера. Один уносит с собой чёрные бомбы грязной брани, другой – красноту стыда и серость трусости.
 …А маленький мальчик всё поливал из ведёрка трубу, в которую был заключён родничок, и надеялся, что труба разломится и освободит целую реку!

Вероника Черных,
г. Снежинск

© При использовании информации ссылка на СМИ
«Информационное агентство Екатеринбургской Епархии»
(свидетельство о регистрации ИА №11–1492 от 29.05.2003) ОБЯЗАТЕЛЬНА.

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475