Наши небесные покровители

4/17 июля 2008 года исполняется 90 лет со дня мученической кончины Страстотерпцев Царя Николая, Царицы Александры, Царевича Алексия, Великих княжон Ольги, Татианы, Марии и Анастасии (1918)

«Царя, который меня прославит, – и я прославлю»
Преподобный Серафим Саровский

«Он всех простил…»

  «Царь у нас праведной и благочестивой жизни, – писал в 1905 году о Государе Николае II святой Иоанн Кронштадтский. – Богом послан ему тяжелый крест страданий, как Своему избраннику и любимому чаду».

  Святой Царь-Мученик родился 6/19 мая 1868 года в Царском Селе. С детства он отличался благочестием и старался в добродетелях подражать праведному Иову Многострадальному, в день памяти которого родился, и святителю Николаю, в честь которого был назван. Близкие отмечали: «У Николая душа чистая, как хрусталь, и горячо всех любящая». Его глубоко трогали всякое горе человеческое и всякая нужда. День он начинал и заканчивал молитвой; хорошо знал чин церковных служб, во время которых любил подпевать церковному хору.
  Образование сына по воле Августейшего отца Александра III велось строго в русском православном духе. Будущий Государь успешно окончил высший курс экономических, юридических и военных наук под руководством выдающихся наставников и прошел военную подготовку в пехоте, кавалерии, артиллерии и на флоте.
 В 1891 году, будучи еще наследником престола, Николай Александрович, по воле своего отца, совершил путешествие по странам Дальнего Востока. В Японии наследник посетил кладбище наших моряков, и вот старый японец, долголетний хранитель русских могил, сказал ему так:
  «Высокий гость собирается посетить нашу древнюю столицу Киото, а возле Киото подвизается наш известный отшельник – монах Теракуто. Это подвижник, взору которого открыты судьбы людей. Для него нет времени, и он дает только признаки сроков».
  По прибытии в Киото, наследник в штатском платье, сопровождаемый греческим принцем Георгием и переводчиком маркизом Ито, пешком отправился к Теракуто, жившему в роще. И вот что сказал Теракуто (выдержки из воспоминаний маркиза Ито, вышедших на английском языке):
  «Так суждено свыше! Все народы хвалят одного и того же Единого Бога-Творца, только на разных языках. Благословенна милость Неба за счастье, о котором не мог помыслить старый Теракуто. Опасность витает над твоей главой, но смерть отступит, и трость будет сильнее меча, и трость засияет блеском. Два венца суждены тебе – земной и небесный. Играют самоцветные камни на короне твоей, владыка могущественной державы. Но слава мира проходит, и померкнут камни на земном венце, сияние венца небесного пребудет вовеки. Великие скорби и потрясения ждут тебя и страну твою. Ты будешь бороться за всех, и все будут против тебя. На краю бездны цветут красивые цветы, дети рвутся к цветам и падают в бездну, если не слушают предупреждений отца. Ты принесешь жертву за весь народ свой, как искупитель, за его безрассудства. Вижу огненные языки над главой твоей. Это – посвящение. Вижу бесчисленные огни в алтарях пред тобою. Это исполнение. Здесь мудрость и часть тайны Создателя. Смерть и бессмертие, миг и вечность. Будь же благословен день и час, в который ты пришел к старому Теракуто».
  Через несколько дней после этого состоялось покушение на жизнь наследника. Фанатик-японец ударил его саблей по голове, причинив неопасное ранение, т.к. принц Георгий, находившийся все время при наследнике, отбил удар бамбуковой тростью. По повелению Александра III трость, сыгравшая такую роль, была осыпана алмазами и возвращена принцу Георгию. Таким образом, трость оказалась сильнее меча, и трость засияла…
  Всевышний как бы напомнил Свое Слово: Не прикасайтесь к помазанным Моим (Пс. 104, 15) и явил миру, что в Его власти цари и царства земные.
  Весной 1894 года, видя непоколебимое решение Царевича вступить в брак с принцессой Алисой Гессен-Дармштадтской, Августейшие Родители дали, наконец, на то свое благословение. «Спаситель сказал наш: Все, что ты просишь у Бога, даст тебе Бог, – писал Великий князь Николай в то время, – слова эти бесконечно мне дороги, потому что в течение пяти лет я молился ими, повторяя их каждую ночь, умоляя Его облегчить Алисе переход в Православную веру и дать мне ее в жены». С глубокой верой и любовью Царевич убедил принцессу принять святое Православие. В решающем разговоре он сказал: «Когда Вы узнаете, как прекрасна, благодатна и смиренна наша Православная религия, как великолепны наши храмы и монастыри и как торжественны и величавы наши богослужения, – Вы их полюбите, и ни что не будет нас разделять».
  Осенью 1894 года за несколько дней до кончины Александра III в Россию прибыла принцесса Алиса. Чин присоединения ее к Православной Церкви совершил всероссийский пастырь Иоанн Кронштадтский. Во время Миропомазания она была наречена Александрой в честь святой царицы-мученицы. В тот знаменательный день Августейшие жених и невеста после таинства покаяния вместе причастились Святых Христовых Таин. Всей душой, глубоко и искренне приняла Александра Феодоровна Православие. «Твоя страна будет моей страной, – говорила она, – твой народ – моим народом и твой Бог – моим Богом» (Руфь 1, 16)…
  На всю жизнь сохранил в своем сердце Царевич заветы Державного отца, произнесенные им накануне кончины: «Тебе предстоит взять с плеч моих тяжелый груз государственной власти и нести его до могилы так же, как нес его я и как несли наши предки. Я передаю тебе царство, Богом мне врученное. Я принял его тринадцать лет тому назад от истекавшего кровью отца… В тот трагический день встал предо мною вопрос: какой дорогой идти? Той ли, на которую меня толкало так называемое «передовое общество», зараженное либеральными идеями Запада, или той, которую подсказывало мне мое собственное убеждение, мой высший священный долг Государя и моя совесть. Я избрал свой путь. Либералы окрестили его реакционным. Меня интересовало только благо моего народа и величие России. Я стремился дать внешний и внутренний мир, чтобы государство могло свободно и спокойно развиваться, крепнуть, богатеть и благоденствовать. Самодержавие создало историческую индивидуальность России. Рухнет Самодержавие, не дай Бог, тогда с ним рухнет и Россия. Падение исконно русской власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц. Я завещаю тебе любить все, что служит ко благу, чести и достоинству России. Охраняй Самодержавие, памятуя при том, что ты несешь ответственность за судьбу твоих подданных перед Престолом Всевышнего. Вера в Бога и в святость твоего царского долга да будут для тебя основой твоей жизни… Помни: у России нет друзей. Нашей огромности боятся. Избегай войн. В политике внутренней – прежде всего покровительствуй Церкви. Она не раз спасала Россию в годину бед. Укрепляй семью, потому что она – основа всякого государства».
  Самодержец Всероссийский Николай II венчался на царство 27 мая 1896 года в Москве, в Успенском соборе Кремля. Московский митрополит Сергий обратился к нему со словами: «…как нет выше, так нет и труднее на земле царской власти, нет бремени тяжелее царского служения. Через помазание видимое да озарит невидимая сила свыше… твою самодержавную деятельность ко благу и счастью твоих верноподданных».
  Православный Царь при совершении таинства Миропомазания во время венчания на царство становится священным лицом и носителем особой благодати Святого Духа. Эта благодать действует через него при соблюдении им закона и удерживает распространение зла в мире. По слову апостола Павла, «тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий» (2 Фес. 2, 7). Император Николай II был глубоко проникнут сознанием этой духовной миссии, лежащей на Помазаннике Божием.
  За время царствования Императора Николая II Русская Православная Церковь обогатилась большим числом новых святых и новых церковных торжеств. В 1903 году, ознакомившись с материалами к прославлению великого старца Серафима Саровского, Царь не согласился с мнением Синода и начертал: «Немедленно прославить».
  Помазанник Божий глубоко сознавал свой долг царского служения и не раз говорил: «Министры могут меняться, но я один несу ответственность перед Богом за благо нашего народа».
  Мировая война началась утром 1 августа 1914 года, в день памяти преподобного Серафима Саровского. Государь Николай II приехал на Дивеевское подворье Петербурга. Вспоминают: «Государь стоял у иконы преподобного Серафима. Запели: «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое, победы благоверному Императору нашему Николаю Александровичу на сопротивные даруя и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство». Государь плакал перед образом великого старца»…
К февралю 1917 года армия держалась стойко, войска ни в чем не испытывали недостатка, и победа не вызывала сомнений. Император Николай II в тяжелейших условиях подвел Россию к порогу победы. Враги не дали ему переступить этот порог. «Только теперь возможно свержение Царя, – говорили они, – а потом, после победы над немцами, власть Государя надолго упрочится».
  Преподобный Серафим Саровский еще в 1832 году предсказал всеобщий бунт против царской власти и кровавый момент ее падения: «Они дождутся такого времени, когда и без того очень трудно будет земле Русской, и в один день и в один час, заранее условившись о том, поднимут во всех местах земли Русской всеобщий бунт, многие из служащих тогда будут и сами участвовать в их злоумышлении, то некому будет унимать их, и на первых порах много прольется невинной крови, реки ее потекут по земле Русской, много дворян, и духовенства, и купечества, расположенных к Государю, убьют…»
  Наступило 15 марта 1917 года. В столице нарастали волнения. В действующей армии вспыхнул «генеральский бунт». Высшие чины армии настаивали на отречении Государя от Престола «ради спасения России и победы над внешним врагом», хотя победа уже была предрешена. С этой же просьбой коленопреклоненно обратились к Царю и его ближайшие родственники. Не нарушая присяги Помазанника Божия и не упраздняя самодержавной монархии, Император Николай II передал царскую власть старшему из рода – брату Михаилу. В этот день Государь записал в дневнике: «Кругом измена, трусость и обман»…
  Именно в тот роковой день в селе Коломенском, под Москвой, произошло чудесное явление иконы Божией Матери, названной «Державная». Царица Небесная изображена на ней в царской порфире, с короной на голове, со Скипетром и Державою в руках. Пречистая приняла на Себя бремя царской власти над народом России.
Начался крестный путь Царской Семьи на Голгофу. Она всецело предала себя в руки Господа. «Все в воле Божией, – говорил Государь в трудные минуты жизни, – уповаю на Его милосердие и спокойно, покорно смотрю в будущее».
  Царская Семья всем сердцем любила Россию и не мыслила жизни вне Родины. «Как я люблю мою страну, со всеми ее недостатками. Она мне все дороже и дороже, и я каждый день благодарю Господа за то, что Он позволил нам остаться здесь», – писала Александра Феодоровна. «Слишком я ее люблю, – говорил Государь. – Лучше я поеду в самый дальний конец Сибири».
 «Мы до сего времени, – вспоминали слуги Государя, – такого благородного, сострадательного, любящего, праведного Семейства не видели и, наверное, больше не увидим». Епископ Тобольский Гермоген, который в свое время распространял клевету на Государыню, теперь открыто признал ошибку. В 1918 году, перед своей мученической кончиной, он написал письмо, в котором называл Царскую Семью «многострадальным Святым Семейством» и умолял всех быть осторожным в осуждении всякого человека, а особенно Помазанника Божия – Царя.
  В конце апреля 1918 года Августейших Узников привезли под конвоем в Екатеринбург, который стал для них Русской Голгофой. «Быть может, необходима искупительная жертва для спасения России: я буду этой жертвой, – говорил Государь, – да свершится воля Божия!». Постоянные оскорбления и издевательства со стороны охраны в Ипатьевском доме причиняли Царской Семье глубокие нравственные и физические страдания, которые они переносили с беззлобием и всепрощением. Государыня Александра Феодоровна записала в дневнике, вспоминая слова святого Серфима Саровского: «Укоряемы – благословляйте, гонимы – терпите, хулимы – утешайтесь, злословимы – радуйтесь. Вот наш путь. Претерпевший до конца спасется».
  Царская Семья сознавала приближение смерти. В те дни Великая княжна Татиана в одной из своих книг подчеркнула строки: «Верующие в Господа Иисуса Христа шли на смерть, как на праздник, становясь перед неизбежной смертью, сохраняли то же самое дивное спокойствие духа, которое не оставляло их ни на минуту. Они шли спокойно навстречу смерти потому, что надеялись вступить в иную, духовную жизнь, открывающуюся для человека за гробом».
  Великая княжна Ольга писала из заточения: «Отец просит передать всем тем, кто ему остался предан и тем, на кого они могут иметь влияние, чтобы они не мстили за него, т.к. он всех простил и за всех молится, и чтобы не мстили и за себя, и чтобы помнили, что то зло, которое сейчас в мире, будет еще сильнее, но что не зло победит зло, а только любовь…»
  В письме Государя к сестре как никогда проявилась сила его духа в тяжкие дни испытаний: «Я твердо верю, что Господь умилосердится над Россиею и умирит страсти в конце концов. Да будет Его святая воля».
  В воскресенье 14 июля, за два дня до мученической кончины, по просьбе Государя в доме разрешили еще раз совершить богослужение, для чего был приглашен настоятель Екатерининского храма протоиерей Иоанн Сторожев.

Последний верноподданный, видевший в живых Своего Царя

  Отец Иоанн был русским человеком, горячим патриотом и истинно православным пастырем. Ему суждено было стать последним верноподданным русским православным человеком, видевшим в живых своего Царя и его Августейшую Семью за два дня до принятия ими мученических венцов.
  После крушения Белого движения отец Иоанн оказался в городе Харбине, в Маньчжурии, бывшем в то время центром русской эмиграции на Дальнем Востоке, где он преподавал Закон Божий в средних учебных заведениях. Пишущий эти строки* был одним из его многочисленных учеников, начиная с 1920 года, когда он еще не вполне оправился после душевного потрясения, пережитого им в Екатеринбурге.
  Иван Владимирович Сторожев получил прекрасное юридическое образование, после чего поступил в судебное ведомство, где быстро выдвинулся как блестящий прокурор; однако обязанности обвинителя не соответствовали его душевному складу, и чрез некоторое время он перешел в адвокатуру; но здесь он окончательно разочаровался в современном судопроизводстве, и, оставив свою карьеру, обещавшую ему блестящее будущее, он нашел наконец свое настоящее призвание и, по духовному влечению, принял священство.
  Богослужения, которые отец Иоанн совершал в Харбине в большом школьном храме, открытом также и для посторонних, привлекали множество молящихся. Служил он проникновенно, передавая присутствовавшим свою высокую духовную настроенность и горячую, от сердца исходящую, искреннюю веру. Проповеди его всегда отличались глубиной содержания и красотой формы. Будучи широко образованным человеком, обладавшим недюжинным ораторским талантом, он умел, как исключительно ревностный пастырь, проникать в самую глубину души своих слушателей. Но особенно сильное впечатление производили богослужения, совершаемые им в траурные дни Царской Семьи, и проповеди, сказанные им после панихиды, в особенности в день ее убиения, 4/17 июля. Стоя на амвоне перед своей паствой, он держался прямо, говорил громким, но ровным и спокойным голосом. Взор его был устремлен вдаль, поверх толпы молящихся, и из его голубых глаз неудержимо лились по щекам слезы. Казалось, что в эти минуты он наяву видел перед собой Царственных Мучеников и что они невидимо присутствуют в храме. Вместе с ним плакала почти вся церковь, местами слышались рыдания. Каждое слово затрагивало самые сокровенные струны души и сердца. Эти проповеди оставляли неизгладимо сильное впечатление на всю жизнь. Даже сейчас, через шестьдесят с лишним лет, их нельзя вспоминать без глубокого душевного волнения.

Последняя обедница. «Благодарю»

  25 июля 1918 года (по новому стилю) части Белой армии под командованием генерала С.Н. Войцеховского вошли в Екатеринбург. И сразу же было начато расследование по делу об убийстве Царской семьи. Первым следователем был назначен А.Наметкин – судебный следователь по важнейшим делам, но он всячески уклонялся от этого, и товарищ прокурора А.Т. Кутузов, недовольный малоэнергичным ведением дела Наметкиным, решил найти ему заместителя. 7 августа следователем был избран член Екатеринбургского окружного суда И.А. Сергеев. В начале октября 1918 года был допрошен в качестве свидетеля протоиерей Иоанн Сторожев.
Далее мы приводим (с небольшими сокращениями) показания отца Иоанна:
  «Я дважды совершал богослужения в доме Ипатьева, в г. Екатеринбурге, когда там находилась под стражей большевистской власти семья бывшего царя Николая Александровича Романова. Кроме меня, там же совершал богослужения священник Екатерининского собора Анатолий Григорьевич Меледин. Как отцу Меледину, так и мне сослужил каждый раз диакон названного собора Василий Афанасьевич Буймиров. Чередовались наши службы так: первое богослужение – Светлую заутреню – совершил вечером 21 апреля старого стиля отец Меледин. Второй раз – 20 мая старого стиля, когда прибыла из Тобольска вся семья Романовых, служил я обедницу. Третью службу […] совершил отец Меледин […]. Четвертую (Литургию) совершил в Троицын день отец Меледин, и, наконец, пятое богослужение (обедницу) 1/14 июля совершил я. Почему именно на нас, священнослужителей Екатерининского собора (в то время я был настоятелем сего собора), возложена была обязанность совершать богослужения в доме Ипатьева, я не знаю. Обстоятельства, при которых был вызван и совершал службу я, представляются в следующем виде:
  в воскресенье 20 мая (2 июня) 1918 г. я совершал очередную службу – раннюю Литургию – в Екатерининском соборе, и только что, вернувшись домой около 10 часов утра, расположился пить чай, как в парадную дверь моей квартиры постучали. Я сам открыл дверь и увидел перед собой какого-то солдата, невзрачной наружности, с рябоватым лицом и маленькими бегающими глазами. Одет он был в ветхую телогрейку защитного цвета, на голове – затасканная солдатская фуражка. Ни погон, ни кокарды, конечно, не было. Не видно было на нем и никакого вооружения. На мой вопрос, что ему надо, солдат ответил: «Вас требуют служить к Романову». Не поняв, про кого речь, я спросил: «К какому Романову?» – «Ну, к бывшему царю», – пояснил пришедший. Из последующих переговоров выяснилось, что Николай Александрович Романов просит совершить последование обедницы. «Он там написал, чтобы сослужили какую-то обедницу», – заявил мне пришедший. Чинопоследование обедницы обычно служится в войсках, когда по той или иной причине нельзя совершить Литургию. По своему составу богослужение это сходно с последованием Литургии, но значительно короче его, так как за обедницей не совершается таинства Евхаристии. Выразив готовность совершить просимое богослужение, я заметил, что мне необходимо взять с собой диакона. Солдат долго и настойчиво возражал против приглашения отца диакона, заявляя, что «комендант» приказал позвать одного священника, но я настоял, и мы вместе с этим солдатом поехали в собор, где я, захватив все потребное для богослужения, пригласил отца диакона Буймирова, с которым, в сопровождении того же солдата, поехал в дом Ипатьева.
  С тех пор как здесь помещена была Царская семья, дом этот обнесли двойным дощатым забором. Около первого верхнего деревянного забора извозчик остановился. Впереди прошел сопровождавший нас солдат, а за ним мы с отцом диаконом. Наружный караул нас пропустил. Задержавшись на короткий срок около запертой изнутри калитки, выходящей в сторону дома, мы вошли внутрь второго забора, к самым воротам дома Ипатьева. Здесь было много вооруженных ружьями молодых людей, одетых в общегражданское платье, на поясах у них висели ручные бомбы. Эти вооруженные несли, видимо, караул. Провели нас через ворота во двор и отсюда через боковую дверь внутрь нижнего этажа дома Ипатьева. Поднявшись по лестнице, мы вошли наверх к внутренней парадной двери, а затем через прихожую – в кабинет (налево), где помещался «комендант». Везде, как на лестницах, так и на площадках, а равно и в передней, были часовые – такие же вооруженные ружьями и ручными бомбами молодые люди в гражданском платье. В самом помещении коменданта мы нашли каких-то двоих людей средних лет, помнится, одетых в гимнастерки. Один из них лежал на постели и, видимо, спал; другой молча курил папиросы. Посреди комнаты стоял стол, на нем самовар, хлеб, масло. На стоявшем в комнате этой рояле лежали ружья, ручные бомбы и еще что-то. Было грязно, неряшливо, беспорядочно. В момент нашего прибытия коменданта в этой комнате не было.
  Вскоре явился какой-то молодой человек, одетый в гимнастерку, брюки защитного цвета, подпоясанный широким кожаным поясом, на котором в кобуре висел большого размера револьвер. Вид этот человек имел среднего «сознательного рабочего». Ничего яркого, ничего выдающегося, вызывающего или резкого ни в наружности этого человека, ни в последующем его поведении я не заметил. Я скорее догадался, чем понял, что этот господин и есть «комендант Дома особого назначения», как именовался у большевиков дом Ипатьева за время содержания в нем Царской Семьи. Комендант, не здороваясь и ничего не говоря, рассматривал меня (я его видел впервые и даже фамилии его не знал, а теперь запамятовал). На мой вопрос, какую службу мы должны совершить, комендант ответил: «Они просят обедницу». Никаких разговоров ни я, ни диакон с комендантом не вели, я лишь спросил, можно ли после богослужения передать Романовым просфору, которую я показал ему. Комендант осмотрел бегло просфору и после короткого раздумья возвратил ее диакону, сказав: «Передать можете, но только я должен вас предупредить, чтобы никаких лишних разговоров не было». Я не удержался и ответил, что я вообще разговоров вести не предполагаю. Ответ мой, видимо, несколько задел коменданта, и он довольно резко сказал: «Да, никаких, кроме богослужебных рамок». Мы облачились с отцом диаконом в комендантской, причем кадило с горящими углями в комендантскую принес один из слуг Романовых.
  Итак, облаченные в священные ризы, взяв с собой все потребное для богослужения, мы вышли из комендантской в прихожую. Комендант сам открыл дверь, ведущую в зал, пропуская меня вперед, со мной шел отец диакон, а последним вошел комендант. Зал, в который мы вошли, через арку соединялся с меньшим по размерам помещением – гостиной, где ближе к переднему углу я заметил приготовленный для богослужения стол. Но от наблюдения обстановки залы и гостиной я был отвлечен, так как, едва переступил порог в зал, как заметил, что от окон отошли трое: это были Николай Александрович, Татиана Николаевна и другая старшая дочь, но которая именно, я не успел узнать. В следующей комнате, отделенной от залы аркой, находилась Александра Феодоровна, две младшие дочери и Алексий Николаевич. Последний лежал в походной (складной) постели и поразил меня своим видом: он был бледен до такой степени, что казался прозрачным, худ, и удивил меня своим большим ростом. В общем, вид он имел до крайности болезненный, и только глаза у него были живые и ясные, с заметным интересом смотревшие на меня – нового человека. Одет он был в белую (нижнюю) рубашку и покрыт до пояса одеялом. Кровать его стояла у правой от входа стены, тотчас за аркой. Около кровати стояло кресло, в котором сидела Александра Феодоровна, одетая в свободное платье, помнится, темно-сиреневого цвета. Никаких драгоценных украшений на Александре Феодоровне, а равно и дочерях, я не заметил. Обращал внимание высокий рост Александры Феодоровны, манера держаться, манера, которую нельзя иначе назвать, как «величественной». Она сидела в кресле, но вставала (бодро и твердо) каждый раз, когда мы входили, уходили, а равно и когда по ходу богослужения я преподавал «мир всем», читал Евангелие или мы пели наиболее важные молитвословия. Рядом с креслом Александры Феодоровны, дальше по правой стене, стали обе их младшие дочери, а затем сам Николай Александрович. Старшие дочери стояли в арке, а отступая от них, уже за аркою, в зале стояли: высокий пожилой господин и какая-то дама (мне потом объяснили, что это были доктор Боткин и состоящая при Александре Феодоровне девушка). Еще позади стояли двое служителей: тот, который принес нам кадило, и другой, внешнего вида которого я не рассмотрел и не запомнил. Комендант стоял все время в углу залы около крайнего дальнего окна на весьма, таким образом, порядочном расстоянии от молящихся. Более решительно никого в зале, ни в комнате за аркой не было.
  Николай Александрович был одет в гимнастерку защитного цвета, таких же брюках, при высоких сапогах. На груди был у него офицерский Георгиевский крест. Погон не было. Все четыре дочери были, помнится, в темных юбках и простеньких беленьких кофточках. Николай Александрович произвел на меня впечатление своей твердой походкой, своим спокойствием и особенно своей манерой пристально и твердо смотреть в глаза. Никакой утомленности или следов душевного угнетения в нем я не приметил. Показалось мне, что у него в бороде едва заметны седые волосы. Что касается Александры Феодоровны, то у нее – из всех – вид был какой-то утомленный, скорее даже болезненный.
  Я забыл отметить, что всегда особенно останавливало мое внимание, это та исключительная – я прямо скажу – почтительность к носимому мною священному сану, с которой отдавали каждый раз поклон все члены Царской семьи в ответ на мое молчаливое им приветствие при входе в зал и затем по окончании богослужения.
  Богослужение – обедницу – мы совершали перед поставленным среди комнаты за аркой столом. Стол этот был покрыт шелковой скатертью с разводами в древнерусском стиле. На этом столе в стройном порядке и обычной для церкви симметрии стояло множество икон. Тут были небольшого, среднего и совсем малого размера складни, иконки в ризах – все это редкой красоты по своему выдержанному древнему стилю и по своей работе.
  Став на свое место перед столом с иконами, мы начали богослужение, причем диакон говорил прошения ектений, а я пел. Мне подпевали два женских голоса (думается, Татиана Николаевна и еще кто-то из них), порой подпевал низким басом и Николай Александрович (так он пел, например, «Отче наш»). Богослужение прошло бодро и хорошо, молились они очень усердно. По окончании богослужения я сделал обычный «отпуст» со святым крестом и на минуту остановился в недоумении: подходить ли мне с крестом к молившимся, чтобы они приложились, или этого не полагается, и тогда бы своим неверным шагом я, может быть, создал в дальнейшем затруднения в разрешении семье Романовых удовлетворять богослужением свои духовные нужды. Я покосился на коменданта, что он делает и как относится к моему намерению подойти с крестом. Показалось мне, что и Николай Александрович бросил быстрый взгляд в сторону коменданта. Последний стоял на своем месте, в дальнем углу, и спокойно смотрел на нас. Тогда я сделал шаг вперед, и одновременно твердыми и прямыми шагами, не спуская с меня пристального взгляда, первым подошел к кресту и поцеловал его Николай Александрович, за ним подошла Александра Феодоровна и все четыре дочери, а к Алексию Николаевичу, лежавшему в кровати, я подошел сам. Он на меня смотрел такими живыми глазами, что я подумал: «Сейчас он непременно что-нибудь да скажет», но Алексий Николаевич молча поцеловал крест. Ему и Александре Феодоровне отец диакон дал по просфоре. Затем подошли ко кресту доктор Боткин и названные служащие – девушка и двое слуг.
  В комендантской мы разоблачились, сложили свои вещи и пошли домой, причем до калитки в заборе нас мимо постовых провожал какой-то солдат.
  Следующие два раза, как я уже сказал в начале, в доме Ипатьева служил отец Меледин.
  30 июня (13 июля) я узнал, что на другой день, 1/14 июля, в воскресенье, отец Меледин имеет служить в доме Ипатьева Литургию, что о сем он уже предупрежден от коменданта, а комендантом в то время состоял известный своей жестокостью некий Юровский. Я предполагал заменить отца Меледина по собору и отслужить за него литургию 1/14 июля.
  Часов в 8 утра 1/14 июля кто-то постучал в дверь моей квартиры, я только что встал и пошел отворить. Оказалось, явился опять тот же солдат, который и первый раз приезжал звать меня служить в доме Ипатьева. На мой вопрос: «Что угодно?» солдат ответил, что комендант меня «требует» в дом Ипатьева, чтобы служить обедницу. Я заметил, что ведь приглашен отец Меледин, на что явившийся солдат сказал: «Меледин отменен, за Вами прислано». Я не стал расспрашивать и сказал, что возьму с собой отца диакона Буймирова (солдат не возражал) и явлюсь к десяти часам. Солдат распростился и ушел; я же, одевшись, направился в собор, захватил здесь все потребное для богослужения и, в сопровождении отца диакона Буймирова, в 10 час. утра был уже около дома Ипатьева. Наружный часовой, видимо, был предупрежден, так как при нашем приближении сказал через окошко внутрь ограды: «Священник пришел». Я обратил внимание на совершенно необычное для уст красных наименование «священник» и, всмотревшись в говорившего, заметил, что как он, так и вообще постовые на этот раз как-то выглядят интеллигентнее того состава, который я видел 20 мая. Мне даже показалось, что среди них были ученики Горного училища, но кто именно – не знаю. По-прежнему внутри за забором, на площадках лестницы и в доме было много вооруженных молодых людей, несших караул.
  Едва мы переступили через калитку, как я заметил, что из окна комендантской на нас выглянул Юровский (Юровского раньше я не знал, видел его лишь как-то ораторствовавшим на площади). Я успел заметить две особенности, которых не было 20 мая – это: 1) очень много проволочных проводов, идущих через окно комендантской комнаты в дом Ипатьева, и 2) автомобиль – легковой – стоящий наготове у самого подъезда дома Ипатьева.
  Шофера на автомобиле не было. На этот раз нас провели в дом прямо через парадную дверь, а не через двор.
  Когда мы вошли в комендантскую комнату, то нашли здесь такой же беспорядок, пыль и запустение, как и раньше. Юровский сидел за столом, пил чай и ел хлеб с маслом. Какой-то другой человек спал, одетый, на кровати. Войдя в комнату, я сказал Юровскому: «Сюда при-глашали духовенство, мы явились. Что мы должны делать?» Юровский, не здороваясь и в упор рассматривая меня, сказал: «Обождите здесь, а потом будете служить обедницу». Я переспросил: «Обедню или обедницу?» – «Он написал: обедницу», – сказал Юровский.
  Мы с отцом диаконом стали готовить книги, ризы и прочее, а Юровский, распивая чай, молча рассматривал нас и наконец спросил: «Ведь Ваша фамилия С-с-с»,– и протянул начальную букву моей фамилии. Тогда я сказал: «Моя фамилия: Сторожев». «Ну да, – подхватил Юровский, – ведь Вы уже служили здесь». «Да, – отвечаю, – раз служил». – «Ну, так вот и еще раз послужите».
  В это время диакон, обращаясь ко мне, начал почему-то настаивать, что надо служить обедню, а не обедницу. Я заметил, что Юровского это раздражает и он начинает «метать» на диакона свои взоры. Я поспешил прекратить это, сказав диакону, что и везде надо исполнять ту требу, о которой просят, а здесь, в этом доме, надо делать то, о чем говорят. Юровский, видимо, удовлетворился.
  Когда мы облачились и было принесено кадило с горящими углями (принес какой-то солдат), Юровский пригласил нас в зал для служения. Вперед в зал прошел я, затем диакон и Юровский. Одновременно из двери, ведущей во внутренние комнаты, вышел Николай Александрович с двумя дочерьми, но которыми именно, я не успел рассмотреть. Мне показалось, что Юровский спросил Николая Александровича: «Что, у вас все собрались?» (поручиться, что именно так он выразился – я не могу). Николай Александрович ответил твердо: «Да – все».
  Впереди, за аркой, уже находилась Александра Феодоровна с двумя дочерьми и Алексием Николаевичем, который сидел в кресле-каталке, одетый в куртку, как мне показалось, с матросским воротником. Он был бледен, но уже не так, как при первом моем служении, вообще выглядел бодрее. Более бодрый вид имела и Александра Феодоровна, одетая в то же платье, как и 20 мая ст. ст. Что касается Николая Александровича, то на нем был такой же костюм, что и в первый раз. Татиана Николаевна, Ольга Николаевна, Анастасия Николаевна и Мария Николаевна были одеты в черные юбки и белые кофточки.
  Мне показалось, что как Николай Александрович, так и все его дочери на этот раз были – я не скажу, в угнетении духа, – но все же производили впечатление как бы утомленных. Члены семьи Романовых и на этот раз разместились во время богослужения так же, как и 20 мая ст. стиля.
  Став на свое место, мы с диаконом начали последование обедницы. По чину обедницы положено в определенном месте прочесть молитвословие «Со святыми упокой». Почему-то на этот раз диакон, вместо прочтения, запел эту молитву, стал петь и я, несколько смущенный таким отступлением от устава. Но, едва мы запели, как я услышал, что стоявшие позади нас члены семьи Романовых опустились на колени, и здесь вдруг ясно ощутил я то высокое духовное утешение, которое дает разделенная молитва.
  Еще в большей степени дано было пережить это, когда в конце богослужения я прочел молитву к Богоматери, где в высокопоэтических, трогательных словах выражается мольба страждущего человека поддержать его среди скорбей, дать ему силы достойно нести ниспосланный от Бога крест.
  После богослужения все приложились к святому кресту, причем Николаю Александровичу и Александре Феодоровне отец диакон вручил по просфоре (согласие Юровского было заблаговременно дано). Когда я выходил и шел очень близко от бывших великих княжон, мне послышались едва уловимые слова: «Благодарю». Не думаю, чтобы это мне только показалось…
  Молча дошли мы с отцом диаконом до здания Художественной школы, и здесь вдруг отец диакон сказал мне: «Знаете, отец протоиерей,– у них там чего-то случилось». Так как в этих словах отца диакона было некоторое подтверждение вынесенного и мною впечатления, то я даже остановился и спросил, почему он так думает. «Да так. Они все какие-то другие точно. Да и не поет никто». А надо сказать, что действительно за богослужением 1/14 июля впервые (отец диакон присутствовал при всех пяти служениях, совершенных в доме Ипатьева) никто из Царской семьи не пел вместе с нами.
  Через два дня, 4/17 июля, екатеринбуржцам было объявлено о том, что бывший Государь Император Николай Александрович расстрелян».

***

  По Промыслу Божию Царственные Страстотерпцы были взяты из земной жизни все вместе, в награду за безграничную взаимную любовь, которая крепко связала их в одно нераздельное целое.
  «Прости им грех их; а если нет, то изгладь и меня из книги Твоей, в которую Ты вписал» (Исх. 32, 32), – подчеркнул Николай Александрович строки в Священном Писании. Государь мужественно взошел на Голгофу и с кроткой покорностью воле Божией принял мученическую смерть.

Подготовила
А.А. Константинова,
г. Москва

© При использовании информации ссылка на СМИ
«Информационное агентство Екатеринбургской Епархии»
(свидетельство о регистрации ИА №11–1492 от 29.05.2003) ОБЯЗАТЕЛЬНА.

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475