Рассказ «Анастасия Юрьевна»

Анастасия Юрьевна.

Тот, кому приходилось встречать в своей жизни ленинградцев, переживших в детстве блокаду, сразу обычно может отличить их по внешности. Мальчики, которым в те годы надлежало быстро расти, выросли ширококостными и приземистыми, будто приплюснутыми к земле. Женщины тоже малы ростом, но при этом часто тонки, как цыплята, болезненны и хрупки. Увы, они – жертвы голода и в самом главном: часто не могут родить ребенка. Страшны гнусности, которые творили и творят люди среди себе подобных.

Настенька пережила страшную зиму сорок первого, смерть матери, а весной ее эвакуировали на “большую землю”. Впрочем, в детском доме питание тоже было весьма скудным. Вместе с другими девочками она окончила ФЗУ по специальности “мотальщица”. Направили в Иваново, на фабрику, но она физически не смогла там выдержать.

Оказавшись на свободе, бросилась за помощью к своей довольно обширной родне в Москве и Подмосковье. Стояла зима, холода, а у нее ни валенок, ни зимнего пальто – так, какие-то опорки на ногах да замызганная телогрейка. Особенно надеялась она на дядю, брата отца, который в прошлом так любил ее. Да и положение у того было выигрышное: немалый чин в милиции, связи, отдельная трехкомнатная квартира. Дядя не пустил ее даже на порог. Что-то гнусавил в нос о трудностях, переживаемых им, как и всей страной, не дал даже отогреться, не дал куска хлеба – по-родственному повернул вокруг оси и вытолкал за дверь. Она просидела на вокзале всю ночь, плакала от голода и одиночества.

Потом эта полураздетая хрупкая девушка объездила пригороды: Ногинск, Серпухов, Нарофоминск…, но родня везде предпочитала ее не узнавать, или попросту не признавать за свою.

И понесло молоденькую Настеньку по стране, пока этот оторванный, но еще живой листочек не прилип к воротам Завода резинотехнических изделий в большом уральском городе. Она поступила работать лаборанткой, потом, несмотря на неблагоприятные условия рабочего общежития, выучилась на инженера-химика. Ей дали цеховую лабораторию, а со временем сделали начальницей ЦЗЛ. Так в этом качестве Анастасия Юрьевна и проработала всю жизнь почти до пенсии. Замужем была, мужа давненько уж похоронила, а вот ребеночка Бог не дал.

К началу катастрофических перестроек, она еще дорабатывала последние годы перед пенсией. Зарплату, как и везде по стране, платить перестали. И она первая в нашем городе обратила внимание на заводские склады, переполненные кому-то нужными, но уже теперь-то не заводу, комплектующими изделиями, запчастями, материалами. Вскоре ей удалось открыть при заводе первый в городе магазин. Торговля пошла, и теперь рабочие стали получать хоть и небольшую, но регулярную зарплату. Благодарные руководители назначили ей, как спасительнице, жалование довольно приличное. Она смогла свою однокомнатную квартирку даже обставить модной мебелью. Распродавали запасы как раз те три года, которые остались ей до пенсии.

Анастасии Юрьевне было бы очень тяжко без работы, но она все время устраивалась к богачам мыть полы, прибирать в квартире, готовить. И, кроме того, она была прекрасным организатором и на редкость общительным человеком. Господь уже давно ждал ее. Он тут же дал ей во вразумление нескольких благочестивых воцерковленных женщин. И она, знаете ли, как-то вдруг разом вспомнила, что в детстве была окрещена, и что в их роду прежде все мужчины были священнослужителями.

Ее вхождение в Православие, ее движение к Богу, пошло очень быстрыми шагами. Круг знакомых стал расширяться. Все излишки денег от бедненькой своей пенсии, все продукты, составляющие домашний запас, все запасные туфельки, сапожки, кофточки – пошли бедным знакомым. Она стала бесстрашно ходить по банкам и дирекциям богатых магазинов и требовать милостыни для обнищавших братий наших, стыдить богачей, смягчать суровость своих слов отличной беззлобной шуткой.

Ее квартира превратилась в склад. Такими же складами стали и жилища подруг. Зато теперь они могли чаще видеться, а значит, поговорить о том, о чем с мирскими не получается, – о Боге.

Могучая деятельность Анастасии Юрьевны по-настоящему развернулась, когда в городе стали во множестве открывать новые храмы. Их «спальный» район явно требовал своего храма. И удалось, хоть и временно, открыть его в здании одной из больниц. Анастасия Юрьевна, сама того не ожидая, мигом оказалась его старостой.

После утраты мужа она установила каждый год отмечать день его памяти одновременно со своим днем рождения. Приглашала родню покойного, то есть двух его сестер, а также самых близких новых подруг. Грустно проходили эти торжества. Потом, ночью, она неизменно горько оплакивала своих неродившихся детей.

Теперь, обретая в храме все новых и новых подруг, она стала созывать общество, все более многолюдное. И тут. Как только в компании большинство стали составлять верующие женщины, вдруг сразу как-то само собой выяснилось, что из сестер одна – поклонница Порфирия Иванова, которого почитает за самого Бога, другая и вовсе кришнаитка. С ежегодных ассамблей обе поспешили навсегда исчезнуть.

В конце таких вечеров, когда пили чай, она любила рассказывать о своей жизни, где всего-то – всего приходилось добиваться самой. Рассказала однажды и о том, как бесчеловечно оттолкнули ее в ранней юности ее родственники. И умолкла угрюмо. И уставилась на угол стола.

- Никогда, — сказала, — не прощу их. Особенно дядю Петю. Такое не прощается.

Воцарилась глубокая тишина. Потом самая близкая подруга по храму робко заметила:

- А Господь велел прощать всех, даже мучителей и палачей наших.

- Не могу, Машенька. Много раз пыталась. Не прощает сердце. Я даже у всех у них раза по два-три гостила за эти годы. А простить … Как вспомню – ну, будто с незажившей раны сдирает кто-то присохшие бинты, и кровь льется, как тогда.

Уговаривали ее другие гости, а позже, между собою не сговариваясь, все стали ежедневно молить за нее Бога, чтобы смягчил ее сердце.

Кто из нас не испытывал во сне внезапный удар, будто электротоком сильно при этом вздрагивал, иногда даже вскакивал с постели в испуге. И засыпал, как ни в чем не бывало, потому что это – какой-то нужный организму процесс. Вот и у нее однажды случился такой же случай. Только она при этом еще и упала с кровати и ушибла правый бок. Начались боли, они все возрастали, пришлось обратиться к врачам. Уже на другой день ее оперировали. Ей говорили, что это – киста, и операция прошла успешно, а подруги уже знали – рак. Ее выписали, чтобы окрепнуть перед химеотерапией. А она, и прежде-то как цыпленок тоненькая, таяла на глазах. Уже и зубы обозначились под истаявшими губами, уже и лицо стало прозрачно-желтым, будто восковым.

Однажды вечером она позвонила своей самой близкой подруге, которая теперь замещала ее в должности старосты храма.

- Машенька, а у меня гости да много-то как.

- Что за гости? Дверь в квартиру разве открыта? Ты сама можешь ее запереть?

- Не то, сестричка. Ключи у соседки, она и впускает моих. А они, считай, целыми днями у меня, то одна, то другая. А гости-то … О-о, вот снова вошли, да с криками, визгом, плясками, песнями хулиганскими.

- Отгоняй, милая! Крести себя, крести сожигающим крестом Господним эту нечисть, да с молитвой: “Отрекаюся от тебе, сатана…” или “Да воскреснет Бог…”

- Не помогает. Я уж и батюшку вызывала освятить квартиру. Они такие наглые, им все нипочем. Да брысь, сгинь!

- Я еду к тебе.

Через полчаса подруга вновь кропила все углы святой водой, а Анастасия то и дело показывала на стены и поясняла, что стена растаяла, и оттуда прямо на них движется цыганский табор. А одна цыганка как бы разделена сверху вниз по оси симметрии: справа– редкостная красавица, слева – чудище отвратительное.

Маша, конечно, же осталась с ней на всю ночь. Утром ее будут, как и прежде, по очереди менять подруги-сиделки.

Сидя возле кровати, она решилась поговорить открыто:

- Бог зовет тебя. Осталось тебе, Настенька, один-два дня.

Как раз в это время обычно и являются “эфиопы”. Надо снова исповедаться. Да уж напоследок-то все-все припомнить. Уж я, Настенька, не знаю твоей души, ее один только Бог знает. Но вот что я скажу: с родными помирись. В сердце прости окончательно, чтобы к ним ничего, кроме любви, не испытывать.

Анастасия Юрьевна молчала, собираясь с силами. Потом тихо-тихо, с трудом уже выговаривая слова, заговорила:

- Я прощу, прощу. Ведь они, Машенька, и не виноваты. Запуганы они тогда были: и голода-то все еще боялись, и Сталина… Вот дядя Петя, он теперь генерал в отставке, а ведь тогда по близости к органам каждую минуту и сам-то ожидал ареста. Бедные… я прощу. Я уже простила.

Заливаясь слезами, она вдруг с силою оттолкнулась от подушки и села. Ее лицо сияло счастьем – простила!

Маша уложила ее, пошла приготовить шприц для болеутоляющего. А когда вернулась, ее милая Настенька спала. Безмятежно спала, как ребенок. Укол не понадобился.

В последующие дни она много говорила о том, как поедет в столицу и в Подмосковье повидаться с родней. Она с аппетитом ела и уже передвигалась по квартире, держась за спинки мебели.

А еще через две недели сама посетила лечащего врача. Сделали снимок – опухоль уменьшаилась вдвое. А через пару месяцев она уже снова взяла бразды правления храмом. Маша сказала:

- Не знаю, надолго ли Бог отсрочил. Но я как бы совсем другой стала. Раньше, бывало, приоткроешь глубину своей памяти, а там ничего и не видать, кроме разноцветных пятен. Видишь, значит, просто множество разных происшествий. А теперь я – будто орел, такая зоркая, что былиночку на дне себя — и то вижу. И не происшествия там, а грехи незаметные, которые мы все привыкли себе прощать. Я, Машенька, теперь исповедуюсь каждую неделю. А грехов этих будто меньше-то и не становится. Но разгребу, обещаю. На то мне и вторая жизнь дана.

Слушая ее разговоры, теперь и многие старушки, ее церковные подружки, стали к себе строже, стали и в себе замечать ту самую орлиную зоркость. Видно, стяжала Анастасия Юрьевна Духа Святаго, коли уже возле нее многие потянулись к спасению.

В. Прихожанин, член Общества православных
литераторов во имя свт. Иоанна Златоустого.

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475