«Восстанавливая утраченные традиции, мы обретаем лицо» — говорят участники миссионерского молодежного сплава по Чусовой

Участники миссионерского сплава по Чусовой, ребята из приходского молодежного клуба «Вознесение» вернулись в Екатеринбург. Много мыслей, много чувств и эмоций родилось во время путешествия.

Своими впечатлениями от экспедиции поделилась Екатерина Гришаева, на молодежном информационно-просветительском сайте «Парус».

Немного географии.

Река Утка (или Межевая Утка), в устье которой стоит деревня Усть-Утка, отделяла друг от друга демидовские и строгановские земли. Сначала мы плыли на запад вниз по реке Чусовой, по тем землям, которые раньше принадлежали Строгановым (ныне — Пермская область), а потом от Кына Чусовая делает резкий поворот на восток, возвращаясь обратно в Сердловскую область, где в районе Верхней Ослянки начинались демидовские владения.

Кын, где Чусовая резко меняет свое направление, и стал серединой, сердцем нашего путешествия.

В Кыну стоит огромный храм, построенный в 60-ые годы XIX века в честь отмены крепостного права. Раньше Кын был большой пристанью Строгановых, там загружали барки с железом и чугуном, и оттуда они отправлялись на сплав по Чусовой, чтобы потом через Пермь и Каму дойти до центральной России. Сейчас Кын это небольшой поселок, растянутый на холмах вдоль реки Кын. Проживает там около 700 жителей, и нет даже вышек сотовой связи.

Немного о грустном.

Опишу немного панораму местности, в которой мы оказались. По берегам реки Кын сохранились здания складов, куда в течение зимы свозили железо и чугун, чтобы потом, по весне, грузить их на барки; сохранились отдельные части плотины — на противоположных берегах реки высокие земляные валы, заросшие травой, из которых наружу выглядывают тесаные, плотно уложены друг к другу белые камни. Если подняться на один из холмов, вдоль которых петляет река Кын и периодически пропадают из видимости кыновские приземистые домики, то в низине на берегу реки можно увидеть большой полуразрушенный храм из облезлого кирпича, с крышей, заросшей травой и кустарником. Похожий на огромный корабль, который в любой момент готов отплыть, храм из-за долгого ожидания пассажиров стал разрушаться.

Известь, покрывавшая стены, осыпалась, крыша местами обвалилась, и сквозь прогнившую обшивку местами проглядывает остов. В храме разрушен алтарь, и прямо в том месте, где должен был быть престол, местные жгут костры, спасаясь от холода; фресок почти не сохранилось, штукатурка из-за ветра, сырости и резкого перепада температур осыпалась, покрыв пол двадцатисантиметровым слоем мусора.

Местные жители рассказывают, что всего несколько лет назад фресок оставалось намного больше, но сохранить их нет сил и возможностей, и они исчезают, превращаются в пыль и мусор…

Так мы постепенно утрачиваем то немногое, что у нас еще сохранилось, и чем позднее мы начнем задумываться об этом и что-то предпринимать, тем меньше у нас останется из того, что осталось теперь. Как говорится, — «что имеем — не храним, потерявши — плачем»!

Немного лирики.

До Кына мы плыли три дня, примерно по 20 — 30 км в день. Река была спокойная, местами даже обмелевшая. Если научиться правильно управлять катом, то можно плыть почти не гребя, только выравнивая направление. Мы шли не быстро, покоряясь медленному течению Чусовой, пользуясь тем неожиданным отдыхом, который дарила нам река. Пели под гитару, и даже умудрялись читать, лежа на рюкзаках. Правда, в первый день, когда радость того, что ты наконец на воде, не давала покоя, мы, не сговариваясь, стали плыть наперегонки.

На второй и третий день шли вместе, связав все три катамарана; новосконструированый «тримаракатан» лучше слушается управления, он менее инерционен, да и гребет на нем меньшее количество людей: «тримаракатану» требуется всего-то 8 гребцов.

Немного истории.

Это сегодня Чусовая — спокойная и безопасная река, по которой можно идти на самых причудливых конструкциях, почти не гребя, любоваться видами. А раньше (в особенности весной), когда Чусовая была главной дорогой, соединяющей уральские заводы с рынками центральной России, сплав барок по ней был опасен и труден.

Заводы вдоль Чусовой открывали свои плотины, в результате поднималась волна, высотой около 5 метров, по которой одновременно плыло от 300 до 600 барок. Это очень много, если представить себе размеры одной барки. Барки нередко сталкивались, тонули, садились на мель, врезались в бойцы, разбивались, аварийность на сплавах была очень большая — ежегодно до места назначения не доходило около 3% барок (в неудачные годы до 11%).

С одного берега Чусовая окружена скалами, гигантскими вертикальными напластованьями, выброшенными на поверхность столкновением двух тектонических плит: Европы и Азии. Урал, этот своего рода водораздел между Европой и Азией, на стыке двух цивилизаций образует свою, ни на одну из двух не похожую. И мы живем здесь, именно в этой цивилизации, сами об этом зачастую не подозревая, хотя иногда только обращаясь к истории, к прошлому можно найти ответы на вопросы, которые стоят перед нами теперешними.

На этих пространствах иногда проглядывают заброшенные или полузаброшенные поселения, которые с времен прекращения сплава леса по Чусовой постепенно угасают. Где-то вместо потемневших приземистых домиков виден только фундамент, обросший травой, а посередине разрушающаяся печка.

Кыну с его новенькими отстроенными дачами, коттеджами, мелькающими тут и там спутниковыми тарелками такая судьба, может быть, пока не грозит, но глухота и запустенье вгрызаются постепенно и в его землю. Посреди тишины и неспешности поселковой жизни иногда становится страшно, что и эта крохотная возня сойдет на нет, и Чусовая покроет все непролазностью своих лесов, и та первозданная тишина, которая была здесь до появления человека, снова вернется, быть может, уже навсегда.

Немного о нашей миссии.

К Кыну мы подошли вечером третьего дня, сделав стоянку в двух километрах от него, напротив бойца высокий, самого высокого на Чусовой (его максимальная высота 120 метров). Когда забираешься на его вершину, видно как Чусовая петляет на много километров вперед, разрезая тайгу сребристой змеёй на две части. Самого Кына из-за многих поворотов не видно, и только если около часа идти берегом реки, из-за леса покажутся его разноцветные крыши. На следующий день туда направилась наша «посольская делегация», чтобы разузнать обстановку в местной администрации и по возможности договориться о проведении субботника в храме. Переговоры прошли успешно, и на следующий день рано утром мы почти всей группой отправились в Кын.

Мы шли растянувшейся цепочкой то берегом реки, то по петляющей лесной тропке, и наконец, из-за поворота показался кыновский берег, усеянный рыбацкими лодками, то с крашеными, то уже почерневшими от времени каркасами, напоминающими ребра. Мы не попали в краеведческий музей (хранителя музея не было, и мы не знали где её искать), и сразу же пошли в храм, там нам предстояло много работы. Нам роздали тот нехитрый инструмент, который мы смогли с собой привезти: перчатки, мешки для мусора и несколько совковых лопат; девчонки начали убирать мелкий мусор с пола, а мужчины ворочали тяжелые балки, когда-то бывшие потолочные крепления.

Постепенно стали приходить местные жители: они робко здоровались и скоро вливались в общую работу. Было много девочек лет 10–11 в разноцветных косынках, и они, летая стайкой из угла в угол, вместе перетаскивали тяжелый для них мусор. Вскоре откуда-то появились носилки, еще совковые лопаты, и работа пошла быстрее. Работали молча, сосредоточено, как бы уйдя в себя, разговаривая лишь изредка и по делу; через несколько часов почти весь мусор был убран.

Потом отслужили молебен. Хорошо, что в эти опустевшие много лет назад своды вторглись слова молитв, произнесенные человеческим голосом, так должно было быть из века в век, но по человеческому произволу традиция оборвалась, и храм стоит теперь опустевший и полуразрушенный. И когда чтение ненадолго прерывалось, в промежутках между молитвами слышалось воркование растревоженных голубей, живущих между потолочных балок.

После службы началась исповедь, и этому местные жители очень обрадовались: священник приезжает в Кын не часто, а они сами иногда заказывают требы и исповедуются в Лысьве, но ездить туда далеко и неудобно. Конечно, священник должен быть в каждом поселке, чтобы в любой момент к нему можно было обратиться со своей бедой или просьбой, ведь он же поставлен как пастырь своего стада, а без него люди людей одолевают сомнения. Так должно было быть, но традиция нарушена, возвращаться к ней после стольких лет тяжело.

Когда исповедь закончилась, и все мы немножко отдохнули, а батюшка разоблачился, то стали заколачивать досками алтарь и двери храма; теперь попасть вовнутрь можно, перешагнув высокий порог, через небольшую дверку, закрывающуюся на гвоздь. Может быть, местные, видя хотя бы малую заботу о храме, остановятся, прежде чем поднять руку для его разрушения. Над дверями и слева от алтаря мы повесили бумажные таблички, призывающие беречь храм Божий.

Та работа, которую мы сумели сделать за день, всего лишь малая часть, можно сказать, что работа ещё и не началась. Храму требуется капитальный ремонт, а для этого нужны громадные денежные средства. Но главное не опускать руки, не терять надежды, ведь жалуясь на свою судьбу, страну ничего сделать не удастся. И еще самое важное, чтобы люди действовали сообща, доверяя друг другу, прощая друг другу многие немощи, которых у всех нас много, ведь только вместе можно поднять такое большое дело, как восстановление полуразрушенного храма.

С организацией субботника в Кыне, а потом и в общей работе в храме нам очень помог Сергей Алексеевич, учитель истории и географии, метеоролог и краевед. Без него многое бы не получилось, и быть может, из-за таких людей как он ёще теплится духовная жизнь, угольки культуры в наших полузабытых, полуразрушенных поселках.

Уплываем.

Наш поход уже заканчивался. После ещё одной дневки мы плыли в Ослянку и еще раз высадились в Кыне, чтобы купить в дорогу молока и свежего печеного хлеба. Под ногами снова отрывисто сбегает вниз кыновский берег, усеянный полузатопленными рыбацкими лодками, бегут вдаль телеграфные столбы, а впереди — дневной путь длинной в 17 км до верхней Ослянки. После Кына Чусовая как бы расступается, давая место холмам и лесам, не стесняя громадными скалами. Вода течет спокойно, двигаясь незаметно так, что из-за ряби на воде сложно понять, в какую сторону плывешь; и когда наш кат разворачивало, мы иногда путали, в какой стороне теперь Кын, а в какой Ослянка. Погода была замечательная, жаркая, мы много купались, ведь завтра уже город, и всего этого не будет, ни реки, ни леса, ни такой тишины вокруг.

Уже ближе к вечеру из-за тихой, заросшей камышом заводи, в которой вода стоит глубокая и прозрачная, показался обрывистый берег Верхней Ослянки. Это словно бы земляное укрепление перед деревней, засыпанное природой, где земля для большей прочности смешана с песком и галькой. В Ослянку мы приплыли почти не гребя и совсем без сил. Стали на берегу разбирать катамараны, сушить гондолы, почти что молча, только было слышно, как галька шуршала под ногами. Мы теперь стали опытными туристами, и каждый понимал без слов, что нужно делать; мы работали споро и слажено, так что вскоре погрузили вещи в автобус, поехали…

Немного о грустном.

Чусовая открылась перед нами во всем своем великолепии. Уральская природа какая-то неуклюжая, скомканная и скромная, но именно своей неуклюжестью и скомканностью необыкновенно выразительная и дорогая. Уральская история, рассказанная самой рекой, лесами, скалами, взорванными «бойцами» (их взрывали дважды в середине XIX и начале XX веков), полуразрушенными деревнями. Кын тоже часть этой истории: бывшая строгановская пристань, один из 17 транспортных узлов, от которых зависел сплав барок. И кыновский храм Святой Троицы тоже часть нашей истории, от которой мы, почти уже не помня, все равно изо всех сил пытаемся отворачиваться. Смотреть на разрушающийся кыновский храм тяжело и совестно, а потом спрашиваешь сам себя: «неужели ничего нельзя сделать?», — и обращаясь к самому себе, тут же вспоминаешь собственное бессилие.

Один человек ничего сделать не может, если только кто-то не откликнется на его призыв о помощи; а тут — ведь это общая наша беда, ведь все мы в ней отчасти виноваты, и нам всем вместе отвечать за то, что мы делаем. И тут опять можно натолкнуться на тот порочный круг, который определяет наше национальное бессилие: когда все хотят что-то сделать, по отдельности ничего не выходит, а объединяться либо не можем, либо не хотим. Так и будем топтаться на месте в нерешительности, не зная, куда податься, к кому обратиться за помощью.

Наша история то, благодаря чему, мы твердо стоим на земле, что нас с этой землей связывает, а иначе мы бы стали просто горсткой людей, случайно рассыпанной по чужой земле, нужных только самим себе, живущих своими маленькими каждодневными потребностями, приходящими и уходящими.

История — это не только совокупность фактов, памятников архитектуры, это, прежде всего, духовные ценности, традиции, с которыми мы ощущаем свою кровную связь. Без этого легко потеряться в окружающем мире. Восстанавливая традиции, не давая исчезнуть собственной памяти, мы как бы обретаем то лицо, которое однажды утратили, и без которого никак не можем узнать даже самих себя: "Кто мы такие? Откуда мы идем? И в какую сторону теперь движемся?"

11 сентября 2007